Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не стоит переоценивать роль идеологии и в жизни советского общества, особенно в 1960-е – 1980-е гг. Внешне идеологический аппарат советских времен производил мощное впечатление, даже в 1980-е гг. А рухнул не просто за несколько лет – в считанные месяцы. Коммунисты-идеологи вдруг оказались либералами и верующими, со свечами в храмах стоят, губами шевелят, молятся.
Внешнее впечатление мощности идеологического аппарата может быть обманчиво. Накануне революции 1917 г. казалось, что православная церковь контролирует умонастроения простого народа. Однако как только Временное правительство отменило обязательность причащения в армии (об этом я прочел в книге Сергея Георгиевича Кара-Мурзы), 100 % сменились 10 %. То, что человек выполняет некие ритуалы (ходит на партсобрания и т. д.) еще не значит, что он во все это верит или разделяет эти взгляды. Это значит прежде всего, – что он подчиняется социальному контролю и живет в режиме господствующих санкций – положительных и отрицательных.
III
О постсоветской идеологии иногда говорят как о новой «национальной идеологии». Но «национальная идеология» – это ведь национализм, который идеологией не является, но в идеологическую эпоху может облекаться в идеологические формы либерализма, чаще – марксизма (социализма), еще чаще – консерватизма или различных их комбинаций. Идеология соотносится с иными, чем нация, сущностями, и не случаен провал попыток при Николае I создать русскую национальную идеологию, тем более в многонациональной державе – империи. В истории России было два успешных идейных комплекса: религиозный («Москва – Третий Рим») и идеологический (Москва – Третий Интернационал). Оба комплекса и основанные на них практические проекты были универсалистскими и в то же время были присвоены властью, которая обретала не просто наднациональное, а универсально-метафизическое измерение. Узконациональный властно-идейный комплекс гибелен для России. Не случайно русский национализм никогда не был силен. Патриотизм, т. е. соотнесение с державой, властью – да. Соотнесение с общехристианской или общечеловеческой целью – да. Русская Власть, будь то самодержавная или коммунистическая, всегда была внелокальным субъектом, как и русская культура. Именно этот внелокальный, мировой потенциал, замах заставляет наших противников, даже в периоды крайнего ослабления России, видеть в ней угрозу. Попытка создания узконационального идейного комплекса – это на пользу не нам, а нашим противникам. Каким будет или должен быть новый (постидеологический) идейный, или властно-идейный комплекс? Трудно сказать, такие вещи вообще труднопрогнозируемы. В любом случае он должен формироваться как ответ не просто на нынешние российские проблемы, а на проблемы России в качестве элемента мирового развития, в глобальном контексте. Как конкретно это может выглядеть – здесь есть много о чем порассуждать, но это особая тема и отдельный разговор.
Главный вопрос эпохи и Россия[228]
Ив страхе бежал разбитый Главный Буржуин, громко проклиная эту страну с ее удивительным народом.
Аркадий Гайдар, «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове»
В 1991 г. комбинированным внутренне-внешним ударом был разрушен Советский Союз. Большинство посчитало, что теперь, «без коммунистической помехи» мир, включая зону бывшего соцлагеря, двинется в светлое капиталистическое будущее. Это было ошибочное мнение, обусловленное тем, что представители Римского клуба называют «неосознанностью происходящего». На самом деле разрушение системного антикапитализма (сначала экономической и военно-политической организации соцлагеря, а затем СССР) было необходимым условием демонтажа капитализма верхушкой мирового капиталистического класса.
Проблема необходимости демонтажа несущих конструкций системы капитализма – национального государства, гражданского общества, сферы политики как таковой, массового образования – встала перед мировом верхушкой «в полный рост» на рубеже 1960-1970-х годов. Обусловлено это было следующим. Индустриальное развитие послевоенного тридцатилетия породило многочисленный рабочий класс и средний слой («класс»). Перед лицом СССР необходимо было как-то замирять-заинтересовывать верхушку рабочего класса и средний слой, а бурный рост экономики («Кондратьев-А», 1945–1968/73 гг.) и усиление неоколониальной эксплуатации Третьего мира позволяли это делать, перераспределяя посредством welfare з1а1езначительную часть общественного пирога от верхних слоев к середине. Однако уже в середине 1960-х годов экономический драйв в ядре капсистемы начал иссякать, прибыли начали снижаться, тогда как численность рабочего класса и среднего слоя, в основе которого лежало развитие промышленности, продолжала постепенно расти, а, следовательно, сделочная социально-экономическая и политическая позиции рабочей верхушки и «мидлов» по отношению к верхушке усиливалась. При этом и рабочие, и средний слой самым активным образом использовали демократические институты буржуазного общества и государство. Все это создавало реальную угрозу позициям верхов, перед которыми встали несколько задач.
В сфере политики и идеологии необходимо было раздемократизировать («дедемократизировать») буржуазный социум. Эта задача была четко и откровенно сформулирована в написанном в 1975 г. по заказу Трехсторонней комиссии докладе «Кризис демократии».
В сфере производственно-экономической необходимо было остановить процесс индустриализации в ядре капиталистической системы, на Западе, а затем повернуть его там впять, вынеся промышленность в Третий мир. По сути речь шла о программе деиндустриализации Запада, которая должна была устранить производственно-экономическую основу сильных позиций рабочего класса и той части средних слоев, которые были связаны с ним и с государством.
Деиндустриализация означала разрыв с двухсотлетней тенденцией европейского развития (впрочем, как и дедемократизация), а потому должна была быть хорошо подготовлена в идейно-пропагандистском, культурно-психологическом плане, что и было проделано в 1960-е – первой половине 1970-х годов.
В 1962 г. на деньги Рокфеллеров было оформлено экологическое движение с явной антииндустриальной и антитехнической направленностью. Начались призывы к спасению природы от техники и… человека, людей, которых, как говорили адепты движения, слишком много. Так состоялось второе пришествие мальтузианства, сформулировавшего весьма важную для сохранения позиций капиталистической верхушки, 300–500 семей, которые правят капиталистическим миром, – сокращение численности населения, депопуляция. Обосновывались депопуляция и деиндустриализация (как части одного «пакета») на неомальтузианский манер: истощение ресурсов, достигнуты пределы промышленного развития. А раз так, нужно меньше промышленности (первый доклад «Римскому клубу» «Пределы роста», концепция «нулевого роста») и меньше населения.
Экологическое движение было подкреплено в 1960-1970-е годы движением меньшинств (прежде всего сексуальных), женским (феминизм) и молодежным движением с его субкультурой «рок, секс, наркотики». Ну а в 1980-1990-е произошел еще один сдвиг – от научной фантастики (будущее, построенное на научной, рациональной основе, мир прогресса и демократии, оптимизм) к фэнтези (будущее как прошлое; вместо демократии – иерархия в духе средних или даже предшествовавших им «темных» веков; вместо прогресса – футуроархаизация, власть имеет не научные и рациональные и даже не религиозные основания, а магические).
Подъем фэнтези был одним из элементов курса на дерационализацию сознания и поведения, который взяла на вооружение мировая верхушка. Одной из главных задач было вытеснить, зачистить культурно-психологический оптимизм, характерный для послевоенного тридцатилетия.
