Сервантес. Его жизнь и литературная деятельность - Анна Цомакион

«Законная жена, – говорит он, – не вещь, которую можно продать, переменить или уступить, а часть нас самих, неотделимая от нас до конца нашей жизни; это – узел, который, будучи однажды завязан на нашей шее, становится новым гордиевым узлом, которого нельзя развязать, а можно только рассечь смертью… Один древний мудрец, – продолжает Дон Кихот, – говорит, что в целом мире есть только одна прекрасная женщина, и советует каждому мужу для его спокойствия и счастья видеть эту единственную женщину в своей жене».

Обзаведясь семьей, Сервантес решил расстаться с превратностями военной жизни и избрать себе определенное и постоянное местожительство, а также и более спокойную деятельность, которая давала бы ему и близким его верный кусок хлеба. К тому же военная служба и сопряженные с нею труды и неудобства были ему теперь не под силу: тяжелое прошлое, исполненное лишений, надорвало его здоровье. Он променял меч на перо, которым надеялся не менее успешно содействовать осуществлению давно задуманных планов.

С этих пор начинается новый период в жизни Сервантеса. Он переселяется в Мадрид, в то время резиденцию испанского короля, где вокруг двора группируются лучшие литературные силы Испании, и становится заправским литератором.

Глава III

1584-1598

Литературные знакомства в Мадриде. – Начало известности в литературе. – Взгляд Сервантеса на испанскую политику; его единомышленники. – Театр как орудие политической пропаганды. – Состояние испанского театра до Сервантеса.– Его нововведения. – «Алжирские нравы». – «Нумансия». – Лопе де Вега. – Переселение в Севилью. – Государственная служба. – Поездки по Гренаде и Андалусии. – Близкое знакомство с населением Испании и его нравами. – Отражение этого знакомства на литературной деятельности Сервантеса. – Перемена занятий. – Отлучение от церкви. – Процесс с правительством; тюрьма. – Мечты о переселении в Америку. – Следы литературной деятельности за последнее десятилетие.

Вскоре после переселения своего в Мадрид Сервантес сблизился с некоторыми из современных ему поэтов, например с Хуаном Руфо, Педро Падильей и другими. Его «Галатея» открыла ему доступ в круг литераторов. Поэты Испании зачислили в свои ряды этого пришельца из дальних краев, который уже своим дебютом ввел в испанскую литературу новый жанр, до сих пор ей неизвестный. Всех заинтересовала личность гениального поэта-воина и его прошлое, исполненное приключений, в которых жизнь его тысячу раз подвергалась опасности. Но поэт-воин менее всего был занят собою в это время. Он внимательно присматривался к Испании, изучал ее, сравнивал все, что видел здесь, с тем, что наблюдал на чужбине. Прежде всего интересовало его отношение испанского общества к магометанству. Его намерение указать своим соотечественникам, какую задачу предстоит им выполнить, оставалось в прежней силе; ужасы, виденные и испытанные в неволе, все еще стояли перед его мысленным взором; впечатления не утратили своей свежести. Он сравнивал оба народа – испанцев и турок – и к огорчению своему приходил к выводу, что мусульманское общество хранит в себе более задатков для успешного развития и победы. Этот вывод, сделанный им не опрометчиво, но на основании десятилетних наблюдений, начиная с битвы при Лепанто и кончая жизнью его в алжирской тюрьме, казался ему еще более основательным и безошибочным, когда он вспоминал, что встречал на своем пути немало единомышленников и не был, следовательно, одинок в своих заключениях. В алжирских тюрьмах, в королевстве обеих Сицилий, наконец в провинциях самой Испании, омываемых Средиземным морем, – морем, служащим главным театром борьбы обеих сторон, – он встречал людей самого различного общественного положения: солдат, священников, моряков – людей, глубоко опечаленных ролью Испании как данницы варваров, у него были друзья, вполне разделявшие его взгляды, готовые со своей стороны бороться за ту же идею. Но, превосходя их всех своей энергией и умением действовать, Сервантес опередил их на поле брани и сделался выразителем и открытым проповедником их сокровенных мыслей и стремлений.

Главною виною испанской политики эти люди признавали ее самомнение, ее самоуверенность, ее убеждение, вопреки очевидности, что победа уже одержана и нет надобности в дальнейшей борьбе с врагом. Стоя близко к тому, что творилось в противном лагере, они могли убедиться, насколько смелы стали турки при Филиппе II на Средиземном море, наводненном их пиратами. Для них было ясно, что теперь снова повторяется импульс, данный некогда исламом восточным народам. Они не могли не видеть, как надвигались и давили на цивилизованный мир эти варварские орды. С удивлением и возрастающим страхом следили они за быстро развивавшимся турецким флотом, за усилением отлично дисциплинированного турецкого войска и с ужасом сознавали, что сама Европа содействует этому процессу постепенного роста, с одной стороны, – платя туркам дань, с другой, – своим бездействием позволяя грабить себя пиратам. Сервантес первый взял на себя задачу разбудить Испанию и указать ей на опасность, которой, по-видимому, она не замечала в своем самодовлеющем ослеплении. Как искренний и убежденный христианин, чуждый педантизма в своих верованиях, он не мог простить ей ее политики, ее борьбы не на жизнь, а на смерть во Фландрии с диссидентами, которые не могут считаться врагами, в Португалии – с единоверцами; между тем как в то же время она безнаказанно отдавалась в руки магометанам. Но как мог этот калека-солдат Хуана Австрийского умолить его царственного брата держаться политики диаметрально противоположной? Чтобы питать хотя бы слабую надежду на успех, нужно было иметь, по крайней мере, сильного союзника. Сервантес хорошо понимал это, но считал себя обеспеченным в этом отношении. Такого союзника видел он во всей испанской нации, которую думал склонить на свою сторону с помощью пера. Из всех форм литературной деятельности более всего соответствовала его целям драматическая, как могущая в более короткое время достигнуть результата при той медленности, с которой расходились тогда книги, и захватить наиболее обширную сферу действия. На этом основании он выбрал театр орудием распространения своих идей. Но как несовершенно было это орудие в то время, сколько труда и умения нужно было вложить в него, чтобы оно могло сослужить требуемую службу!

После Лопе де Руэда, этого идола, которому поклонялся Сервантес в своей ранней молодости, испанский театр мало подвинулся вперед в создании национальной драмы. Правда, последователи Лопе де Руэда: его друг и издатель его произведений Хуан Тимонеда и бывшие члены его драматической труппы Алонзо де ла Вега и Антонио Сиснерос, – все трое одновременно актеры и драматические писатели, – имели на развитие театра влияние настолько сильное, что с их легкой руки краткие драматические произведения навсегда сделались популярны на испанской сцене; но, тем не менее, национальная драма все еще пребывала в периоде своего младенчества. Кроме пьес, сочиненных Лопе де Руэда и его последователями, репертуар испанского театра наполнялся и другими пьесами, разыгрываемыми в различных местах страны и пользовавшимися иногда успехом, иногда же совсем не имевшими его. Особенно славилась в этом отношении Севилья, главная поставщица танцовщиц, исполнявших на сцене испанских театров до страсти любимые народом сарабанды (так назывались в Испании танцы, сопровождаемые пением куплетов). Некоторые попытки создать нечто вроде народной драмы делались также и в Валенсии. Таким образом, весь репертуар испанского театра до появления в числе драматургов предшественников Сервантеса, Архенсолы и Бермудеса, ограничивался небольшим количеством фарсов. Бермудес и Архенсола старались придать театру более серьезный характер и шли с этой целью по стопам знаменитейших драматургов Греции. Но пьесы Архенсолы, самые популярные в свое время, пользовались лишь эфемерным успехом и вскоре были забыты точно так же, как было забыто и имя их автора.