Солнце полуночи. Новая эра - Андрей Дашков

Сны были едва ли не главным его достоянием. И, вероятно, единственным. Сны придавали смысл его долгому изгнанию, пребыванию в плену, возвращению на родину, движению через земли с выскобленной маткой от мертвых городов к еще живым. Молодость, история, зловещие причины и убийственные следствия – все это подвергалось реанимации в сновидениях. Старик и сам оживал в них.

Мицар пользовался этим. Когда ему требовалась информация, он без особого труда погружал старика в более или менее глубокий транс. Наяву старик превращался в маразматика. Ничего удивительного – мальчик медленно похищал его разум и память. Иногда старику было дано ощутить это – на какие-то кошмарные мгновения. Он начинал думать, что клон, вероятно, страдал комплексом Махди[2]. Это было бы хуже всего. В таком случае последний поход старика обернулся бы фарсом.

Девушке вряд ли приходили в голову подобные опасения. Она с радостью рассталась бы с большей частью своих воспоминаний. Например, о том, что сделали с нею в банде Аристарха Глазные Воронки. Но клон действовал избирательно. Он был дьявольски изощрен, этот ужасный карлик! Он понимал ее одержимость и никогда не уничтожил бы основной мотив. Вероятно, у девушки вообще не могло быть других спутников мужского пола, кроме существа с непонятной физиологией и старика импотента. Эти двое спасли ее, а клон не дал свихнуться окончательно.

До близкого знакомства с Аристархом девушка стреляла сносно. Потом ей казалось, что она справится с этим великолепно – если доберется до огнестрельных игрушек. После своеобразной терапии, проведенной клоном, ее способности стали феноменальными.

Она превратилась в идеального палача, и если бы сознавала это, то не имела бы ничего против. Она ценила покровительство клона, как бы оно ни называлось на языке свободных. Он легко мог стереть ее – всего лишь оставив наедине со своей темной половиной.

Девушка была одета слишком тепло даже для прохладной весенней ночи. В теплое апрельское полнолуние ее короткое и просторное мужское пальто смотрелось нелепо – особенно в сочетании с узкими кожаными брюками, облепившими стройные тощие ноги. Единственное разумное объяснение заключалось в том, что она прятала под пальто какой-то предмет. Ботинки армейского образца на толстой подошве и с высокой шнуровкой делали ее сантиметра на три выше.

Обычно взгляд старика рассеянно блуждал по сторонам. Но когда он натыкался на девушку, в нем проявлялась какая-то призрачная эмоция – мучительная попытка что-то вспомнить. В перегоревшем мозге возникали мысли.

Старик с горечью думал о том, что жизнь скоротечна, а юность вообще эфемерна. (Он кое-что знал об этом. Для него время совершило почти немыслимый фокус – оно притормозило после того, как старику стукнуло пятьдесят. И это тоже объяснялось скорее всего вмешательством клона Мицара.) Он сомневался в том, что девушка доживет хотя бы до тридцати, но не был огорчен этим. Он не мог представить себе ее улыбающейся, расслабленной, удовлетворенной, кормящей ребенка грудью. Кто-то похитил ее юность – и все, что должно было последовать за нею. Ей оставили только ее биологический возраст. Издали она и выглядела на свои семнадцать. Но вблизи становилось ясно, что судьба сыграла с нею плохую шутку.

У нее была бледная чистая кожа, как у мертвой невесты Дракулы, и глаза старухи, выжившей из ума. В результате небрежно выполненного брэндинга правая щека девушки была изуродована ожоговым шрамом в виде личного клейма Аристарха Глазные Воронки. И все-таки она казалась старику красивой. Это была печальная красота зверя в клетке, упадочного портрета, луны, закатившейся в сточную канаву… В редкие моменты просветления старик начинал сочувствовать девушке, а потом она становилась ему безразлична. Какая мелочь – ее личная трагедия – на фоне всего, что творилось вокруг!..

Они шли вместе четвертый день – с тех пор, как клон чудом поставил ее на ноги. Она происходила из семьи чешских эмигрантов. Старик называл ее Мартиной (когда внезапно вспоминал это имя). В остальных случаях вполне подходящими оказывались словечки типа «дорогуша», «женщина», «эта сучка» или просто «эй, ты!».

Клон никак ее не называл. Он был знаком с нею слишком близко. Их личности были сплетены сильнее, чем старик мог это себе представить. А еще Мицар отдавал приказы им обоим.

Но кто руководил Мицаром?

Солнце утонуло в багровой луже, расплескавшейся на западе. Пространство на востоке застывало черным вулканическим стеклом вокруг лунного жерла. Какие-то бледные точки напоминали о звездах.

Возможно, в эту ночь погода изменится. Ветер и дождь – они были бы совсем не лишними. От малыша пахло потом, даже от старика пахло, хоть его тело и напоминало высушенный труп, а у девушки вдобавок началась менструация.

Трое сделали привал на заброшенной ферме. Клон выбрал место для ночлега – внутри башни ветряной электростанции. Городские дауны в первую очередь лезли туда, где могло храниться продовольствие. Не то чтобы клон боялся кого-то. Просто он избегал лишнего шума – насколько возможно. Его стихией было безмолвие внутренних пространств и кажущиеся голоса, сталкивающие с рельс разум.

Ферма выглядела вычищенной до предела, но и голодные бродяги попадались все чаще. Ветряк не годился под продовольственный склад. Издали он напоминал грубейший крест с косой перекладиной. Для старика это был символ… всего. Непоправимой дисгармонии в человеческом сознании, природной асимметрии, покосившегося мира, искаженного порядка вещей, возврата к дикости.

Ветряк был сломан. Лопасти заклинило; остатки изоляции сожрал грибок. В углах башни попискивали мыши. Ржавая дверь, сорванная с петель, валялась у входа.

Клон вошел первым и сел на землю лицом к проему. Он видел четкий прямоугольник, разделеный пополам линией горизонта, – небо в кровоподтеках и землю в пятнах зеленого лишая. Акации. Или почти акации. Чем бы ни были эти деревья, они демонстрировали удивительную жизнеспособность.

Мартина привалилась к стене у входа и безучастно уставилась на мальчика. Потом расстегнула брюки и без тени смущения вставила самодельный ватный тампон. Старик сходил за башню и вернулся, раздраженно дергая заедавший зиппер на джинсах. Он видел то, к чему никак не мог привыкнуть. Может быть, к этому вообще нельзя привыкнуть?

Только что он стал свидетелем поспешного исхода мышей из башни. Зверьки бежали точно на юг, будто их серые тела были нанизаны на невидимый луч…

Клон извлек из рюкзака банку консервов и передал девушке. Та достала из-под полы большой универсальный нож и вскрыла банку сильными, почти злобными ударами.

Клон съел примерно половину. Со специями на консервной фабрике явно перестарались. Он запил соленое и острое мясо водой из пластиковой бутылки.

Старик вяло поковырялся в банке пальцами-сучками, стараясь не думать о том, кем были эти консервы раньше. Попискивали ли они, например…

Мартина ела без удовольствия и без отвращения – она просто восстанавливала силы. Она РАБОТАЛА даже тогда, когда сидела неподвижно или спала. Благодаря Мицару она в полной мере овладела искусством перераспределения энергии. Старику нравилось смотреть, как она бездумно облизывает свои остроконечные пальчики, особенно смертоносный указательный. Это было очень сексуально.

Когда она опустошила банку, старик отвернулся. Он встретил взгляд мерцающих глаз клона и почти мгновенно задремал. Его маразматическое кино на сегодня закончилось. Легчайшее дыхание не колебало даже волосков в ноздрях.

Девушка не насытилась, но и не жаловалась. Она заснула, не меняя позы, только руки засунула под пальто.

Малыш глядел на них обоих некоторое время с непостижимым выражением. Он не чувствовал себя уставшим. Он отдохнет после. А сейчас ему предстояло сделать кое-что важное. Извлечь информацию. Клон ненавидел соответствующую процедуру. Это было как… как переливание крови. Может быть, отчасти это напоминало и пересадку мозга.

До населенной зоны оставалось не более пятидесяти километров. Правительственный сектор имел статус закрытого – это означало, что скорее всего у них возникнут трудности с проникновением.

Клон переместился к выходу из башни. Он сел на пороге, обратившись спиной к тусклым звездам Козерога и Водолея, а лицом – во мрачное, затхлое и замкнутое пространство, в котором находились старик и девушка.

Мицар тоже закрыл глаза. Он очутился в мире спящих. Он преодолел грань уязвимости. У него был ключ от нематериальной двери, за которой хранилась родовая память. Нечто неописуемое, но реальное, как само прошлое.

Работа мальчика отдаленно напоминала восстановление облика динозавров по их скелетам. К тому же чаще всего ему попадались неполные «скелеты». Нельзя было ручаться за абсолютную достоверность его реконструкций. Но всегда оставалось время, чтобы исправить возможную ошибку в новой реальности.