Ловец бабочек - Демина Карина

– Не прячьтесь, Катарина. Не разочаровывайте меня.

Это было произнесено с мягким упреком, от которого похолодели руки.

– Он мог… мог предположить, что рано или поздно его возьмут. Приговорят. И оставил кому-то… кому-то знакомому… письмо, чтобы его отправили…

– Логично. Только вы сами понимаете, сколько в вашей теории… пробелов. Кричковец, конечно, был личностью харизматичною, но близких людей, настолько близких, чтобы доверить им подобную миссию, в его окружении не выявлено.

– А…

Ее прервали взмахом руки.

– Вы же понимаете, мы тщательно проверяли, всех и каждого… биографии… связи… большинство знакомых его были поражены, узнав правду…

– А меньшинство?

– А меньшинство, как вы понимаете, нам не поверило. Вам не поверило, – он сделал акцент на слове «вам». – К моему преогромному сожалению, в обществе сейчас как никогда сильны упаднические настроения. Число сомневающихся в правильности нашего пути растет. И нельзя давать им ни малейшего повода обвинить нас… скажем, в судебной ошибке.

– Не было ошибки!

Катарина сорвалась на крик.

Ей самой было стыдно.

И все-таки… не было ошибки!

– Вы уверены? – мягкий вопрос.

– Уверена, – она заставила себя говорить спокойно. – Я брала его… не просто задержала, но… над телом девочки, которую он потрошил… как бабочку потрошил. Прибил руки к деревянному щиту. Ноги…

– Я читал материалы дела.

– Тогда почему…

Нольгри Ингварссон сцепил руки в замок.

– Катарина… вы не против, что я просто, по имени? Возраст дает свои преимущества…

– Не против.

Ей ли возражать…

– Так вот, Катарина, я не даром заговорил о вашем нынешнем положении. Оно в крайней степени неустойчиво… еще более неустойчиво, чем когда вы только начали работать. Тогда вас согласны были терпеть. Посадить на мелкие кражи, бытовуху… всегда найдется, чем загрузить. А вы мало того, что отыскали себе дело, так еще посмели его раскрыть. Заставили признать ваши заслуги. И поверьте моему опыту, вам этого не простят.

Катарина стиснула сумочку.

Ничего нового она не услышала. Да и… сама знала… сначала небрежение, которое и не пытались скрывать. Конечно, полезла… куда полезла? Ей бы в секретари. Или в ткачихи. Или еще куда, где женщинам место, а она в следователи.

Потом назойливость.

И попытки проломить стену. Хелег, тогда еще чужак, незнакомец, которому попало в руки ее письмо с подборкой фактов.

Дело.

Хмурый начальник, тщательно скрывающий недовольство, впрочем, получалось плохо. Коллеги. Назначение это и тихая радость, когда у нее не получалось. Затаенное ожидание: когда же ее, неудачницу, снимут. И собственный страх, что это ожидание не напрасно.

Потом удача.

Ошеломление… суд… поздравления сквозь зубы… и непонятная ей ненависть.

– Не переживайте, – Нольгри Ингварссон похлопал Катарину по руке, а она и не заметила, что он встал и выбрался из-за стола. – Они просто чувствуют, что вы умнее и сильнее. Мужчинам неприятно осознавать собственную слабость. Вот и ищут виноватого. Как всегда, не там…

Что ему надо?

К чему эти разговоры?

– Дойдем. До всего дойдем… к примеру, до того, что, если в Управлении узнают о письме, вам придется несладко. Как минимум, вас обвинят в некомпетентности…

– Я взяла того…

– Знаю. Ведь был суд. Открытый, прошу заметить, процесс. И приговор выносили не мы с вами, но судебная коллегия… и не по слухам, но на основании доказательств. Заметьте, доказательную базу формировали не вы, а ваш непосредственный начальник. Не стесняйтесь напомнить ему об этом, если вдруг ему вздумается в чем-то вас обвинить.

– В чем?

Катарина устала от этого дела.

– Время покажет… на первый взгляд вы во всем правы… и взяли Кричковца с поличным… и признание было получено чистосердечное… и копии допросов имеются, на которых он пространно описывал, что и когда делал. И места захоронений, им указанные, проверены… не безрезультатно, да…

Он замолчал, позволяя Катарине оценить сказанное.

Она ведь сама знала.

И про признание.

И про допросы… ей позволили присутствовать, хотя Кричковцом после поимки и занялся Особый отдел. Но он отказывался разговаривать с кем-то, кроме нее, вот и пришлось. С нею он был предельно откровенен. Он словно издевался, рассказывая в мельчайших подробностях, как ловил своих бабочек.

Он и ее назвал бабочкой.

Мертвая голова.

Лестно? Пожалуй… тошно еще. Его рассказы порождали кошмары, с которыми Катарина не умела справиться, и даже робко попросила Хелега о помощи, но он отказал.

Правильно.

Сила не для того дана, чтобы чужие кошмары лечить. Есть ведь способы проще, то же снотворное.

– И на первый взгляд этого более чем достаточно… на первый и на второй, и скажу более, на третий тоже… однако…

Выразительная пауза длится, казалось, бесконечно. Катарина и дышать-то забыла, а потом вот вспомнила, только все равно легче не стало. Воздух в кабинете был спертым, тяжелым. Ей бы на улицу. Ей бы пройтись под дождем и без зонта.

– Однако любые доказательства можно… скажем так, извратить…

– Как?

– Как? – переспросил дознаватель. – Обыкновенно… скажем, взять то же чистосердечное признание… вспомним, что Кричковец в последний момент от него отказался и заявил, будто бы признание это было сделано под воздействием неких препаратов, а также дознавателя с которым, заметим, у вас возникли внеслужебные отношения. И вроде бы мелочь, но… найдутся те, кто скажет, будто бы и вправду… заставили человека признаться в том, чего он не совершал.

Мерзко.

И на языке появился знакомый привкус гнилой воды.

– А как же захоронения, которые…

Дознаватель вздохнул.

– Мы речь ведем об общественном мнении, а оно фактами редко оперирует. Нет, Катарина…

– А… улики…

Говорить тяжело.

Дышать тяжело. Тянет подойти к окну. Раскрыть створки… в городе воздух пахнет дымом и асфальтом, и еще камнем, людьми, и эти запахи ее успокаивают.

– Улики… да… конечно, улики, – Нольгри Ингварссон собрал бумаги в папочку и аккуратно завязал ее на бантик. – Но… вспомните… вы подошли к складу одна. Вы вызвали подмогу, но дожидаться ее не стали.

– Я надеялась, что та девочка еще жива.

…и она была бы жива, приди Катарина на полчаса раньше. Эта девочка тоже приходила во снах. Не укоряла, но лишь смотрела печально, потом гладила себя по изрезанным щекам, качала головой, которая с трудом удерживалась на лоскуте кожи, и исчезала. А Катарина вновь просыпалась, уже в слезах.

– Я понимаю… вы рисковали. Все же Кричковец мужчина и в неплохой физической форме. Вооруженный… и вас вполне заслуженно представили к награде.

…еще один повод для зависти.

И шепоток, что эта выскочка слишком много себе позволяет… нарушила протокол… специально выбрала момент… многое говорили, что Катарина старалась не слушать.

– Но взгляните на все с другой стороны. В том амбаре были вы и Кричковец. И вы утверждаете, будто взяли его над телом жертвы, а он… где же это…

На столе появилась другая папка, тоже серая, но на сей раз с розовыми завязками. Розовый цвет в этом кабинете был оглушающе неуместен.

– …вот… конечно… он утверждал, будто услышал крики о помощи. Бросился. Спугнул истинного убийцу. И решил помочь девушке, развязать ее… вот и испачкался в крови. А пила в его руке, с которой вы его застали…

– …отпиливающим голову…

– …нужна была, чтобы освободить несчастную от веревок.

Нольгри Ингварссон замолчал, позволяя Катарине осмыслить услышанное. А она пыталась. Искренне пыталась.

– Лет пятнадцать тому мы бы просто закрыли вот это дело, – дознаватель постучал пальцем по папке. – Но в сегодняшних обстоятельствах… реформы…

Он вздохнул и потер красноватые от бессонницы глаза.

– Гласность… демократизация… – он выплевывал слова, не скрывая своего пренебрежения. – В какой-то мере идея хорошая, но границы быть должны, а они стерлись, и это чревато многими бедами… взять хотя бы огласку, которую получило это дело…