Врата ада - Лоран Годе

Он знал, что ответить ему нечего. Он обещал убить и не смог. Только он не хотел, чтобы она смотрела на него вот так, с отвращением.

— Джулиана, — снова позвал он ее, надеясь, что она подойдет к нему, что все еще можно исправить, он постарается.

Но она пресекла его нежный порыв.

— Ты не сделал этого, Маттео. И это всегда будет стоять между нами. До конца наших дней, — жестко отрезала она.

Потом она решительно вошла в спальню и вытащила из-под кровати чемодан — тот самый, который они брали с собой в свадебное путешествие в Сорренто, десять лет назад. Маттео грустно смотрел на нее. Она взяла белье, какие-то украшения, что-то на кухне и из комнаты Пиппо, он не знал, что именно, зайти в комнату Пиппо он был не в состоянии. Ей понадобилось всего двадцать минут, чтобы собрать вещи, необходимые для жизни.

Джулиана уходила. В то мгновение, когда он вошел, усталый и покорный, она отчетливо осознала, что ее больше ничего не держит в этой квартире, рядом с ним. Она не сердилась на Маттео. Что он мог с этим поделать? Пришло время уходить, вот и все. Им больше нечего сказать друг другу. Упрекать его не имело никакого смысла. Они уже ничего не могли сделать друг для друга, их совместная жизнь превратилась в сплошное мучение, в ней ничего не осталось, кроме тягостных воспоминаний и горьких слез.

Через полчаса она взяла в руки чемодан, накинула на плечи плащ. Маттео стоял не двигаясь. Он даже не знал, хочет ли удержать ее. На самом деле и ему тоже все это представлялось логическим продолжением этого долгого дня. К чему еще могли привести их бесконечные страдания, которые они взвалили на себя, как вьючные лошади, безмолвно и покорно.

Они молча посмотрели друг на друга. Любые слова казались ненужными. Что они могли сказать друг другу? Никто не виноват в том, что происходит. Никто из них не предполагал, что с ними может случиться такое. Им не повезло. Просто не повезло. Это жизнь уложила их на обе лопатки, и подняться они уже не смогут.

Она подняла руку — словно хотела погладить по щеке — в знак того, что не винит его ни в чем и в момент расставания хочет помнить только хорошее, — но остановилась на полдороге, рука ее повисла в воздухе, а потом медленно опустилась вниз. Он оценил этот ее порыв, на губах у него промелькнула странная улыбка, просто в знак признательности. И он посторонился, пропуская ее.

«Джулиана уходит», — подумал он. Его любимая жена. Мать его сына, его угасшая любовь. Джулиана, она сильнее его, она все делала как положено, а вот он оказался слабаком. Джулиана, обиженная жизнью, ей бы улыбаться и улыбаться еще лет тридцать, а потом бы она потихоньку, незаметно, начала увядать, как маленькое яблочко, оставаясь все такой же красивой, только счастливо прожитая жизнь наложила бы на нее патину. Но она уже подурнела, подурнела так быстро, у нее теперь пустые глаза и мрачное лицо. Джулиана отвернулась от жизни без тени сомнения. «Джулиана уходит». В последний раз он вдохнул запах ее духов и посторонился, пропуская ее. Джулиана ушла от него, лишив его последней ласки, как женщина, которая сожалеет, что больше не способна на любовь.

Выйдя из парадного, она перешла на другую сторону улицы, поставила чемодан на тротуар и долго смотрела на дом, где прожила столько времени. Маттео был там, наверху. Свет горел. Наверное, он ходит взад-вперед по квартире. Или рухнул в кресло. Если бы он подошел к окну, они могли бы посмотреть друг на друга в последний раз, но он этого не сделал. Джулиана стала думать о нем. Изо всех сил. Она все пыталась вызвать в памяти воспоминания, которые могли хоть как-то оправдать его, но все время натыкалась на одно и то же. Он ничего не сделал. Он трус. Лицо Джулианы исказилось гримасой отвращения, и она произнесла второе проклятие, которое услышали лишь голодные окрестные коты:

«Я проклинаю тебя, Маттео. Проклинаю вместе со всеми. Ты такой же. Тот мир, в котором дети умирают, а отцы дрожат от страха, — трусливый мир. Я проклинаю тебя за то, что ты не выстрелил. Что тебе помешало? Посторонний шум? Случайный прохожий? Умоляющий взгляд Кулаччо? В ту минуту ты должен был просто оглохнуть и ослепнуть. Пули не думают, Маттео. А ты согласился стать моей пулей. Я проклинаю тебя, Маттео, все эти годы ты был со мной, любящий и заботливый, — но ты ничему не смог помешать и ничего не смог исправить. Для чего тогда ты нужен, Маттео? Я ведь рассчитывала на тебя. В день похорон ты крепко держал меня, не отпускал ни на секунду. Видно, ты считал особой доблестью сохранять в горе сдержанность и скрывать свои чувства. А я другого мнения, Маттео. Мне плевать на условности. По мне — так я бы бросилась на гроб и разодрала его на доски голыми руками. Исторгла бы всю влагу из своего тела со слезами, с потом. И для меня это было бы лучше всего. Но ты помешал мне, ты меня не понял, тебе бы только соблюсти приличия. На самом деле прилично все. Неприлична только смерть Пиппо.

Проклинаю тебя, Маттео, ты ни на что не способен. Кровь Кулаччо не запятнала твою рубашку. Я мечтала, что ты расскажешь мне, как он кричал, как отбивался от тебя, как тщетно молил о пощаде. Мечтала, что ты расскажешь мне все это в мельчайших деталях. Я надеялась, что мне станет чуть полегче, ну хотя бы самую малость, словно легкий ветерок немного остудит мою боль. Но я услышала от тебя лишь жалкий лепет. Мне не нужны твои извинения. Я не хочу все это время помнить, что ты ничего не смог, и презирать тебя всю оставшуюся жизнь. Мир устроен неправильно, Маттео. Я думала, ты сумеешь что-то исправить в нем ради меня. Но нет, отцы бессильны. А сыновья умирают. Остаемся только мы, скорбящие матери, в ярости оплакивающие то, что у нас украли. Я проклинаю тебя, Маттео, за то, что ты не выполнил своего обещания забыл о нем где-то там, на грязных тротуарах».

IX

Призраки Авеллино

(август 2002)

Я еду уже больше часа. Миновал Везувий и неаполитанскую бухту. Шоссе почти пустынно. Эта дорога ведет к Бари. Я начал подниматься по горам Авеллино, в открытые окна машины врывается воздух, он прохладнее, чем на побережье. Еду очень быстро. Прямо на восток, взбираясь на крутые холмы. Вскоре покажется Авеллино с его современными постройками. С этим городом мы ровесники. Он возник в 1980 году, после землетрясения[8]. Именно здесь был его эпицентр, но пострадали и Неаполь, и вся Южная Италия. А здесь все погибло за несколько секунд. Я проезжаю прямо по тому месту, где случился этот чудовищный взрыв, сравнявший с землей тысячи домов на многие километры вокруг. Тут все было отстроено заново, по шаблону, ведь уцелевшим надо было где-то жить. Исчезла прежняя красота и налет старины. История оказалась погребенной в строительном мусоре. И, в конечном счете, эта обезличенная современность — самое ужасное следствие того, что случилось.

Я пересекаю зеленые холмы Авеллино. Мне стыдно. Мне всегда казалось, что это я стал причиной природного катаклизма. Никому не могу об этом сказать, знаю, что меня примут за сумасшедшего, но так ли уж это невероятно? Гарибальдо столько раз пересказывал мне историю Фридриха II, ссылаясь на то, что слышал от professore. Если все это правда, так ли уж невероятно, что смерть решила отомстить за оскорбление? И в тот день дала волю своей ярости. Она поглотила тысячи мужчин, женщин и детей, целые семьи погибли за одну секунду под обвалившимися крышами или рухнувшими стенами. Я знаю, что все это случилось из-за меня. Смерть не стерпела обиду и покарала людей, посмевших бросить ей вызов. Она не осталась в долгу. Огромное облако пыли накрыло всю местность от Неаполя до Авеллино. Все дороги от Казерты до Матеры исполосовали трещины — так страшен был ее гнев.

Я родился той ночью, родился во второй раз, как раз тогда, когда погибали люди. Родился и закричал. Воздух вновь обжег мне легкие. Чудовищный грохот стал ответом на мой крик. Я родился, принеся в город ужас и слезы.

Смерть не удовлетворилась одним толчком. В ту ночь в Неаполе их было пятьдесят шесть, они возникали во всех концах города, уродуя стены трещинами и валя фонарные столбы. Неаполитанцы крестились всю ночь, убежденные, что все они погибнут, провалившись под землю.

Мне всегда казалось, что это я убил всех этих людей. Я так и живу с этим чувством. Только разве это жизнь? По ночам я не сплю. А схожу с ума. Внезапно просыпаюсь. По ночам я слышу, как жертвы землетрясения взывают ко мне и спрашивают, с выпученными как у рыб глазами и искаженным от страданий лицом, почему моя жизнь оказалась важнее их жизней и чем же я заслужил спасение, тогда как их обрекли на заклание.

Я никогда никому не рассказывал об этих видениях. Когда я внезапно просыпаюсь ночью, то просто лежу на кровати мертвенно-бледный, стуча зубами, уверенный, что тени вернутся и грядущий день — это всего лишь краткий перерыв между двумя ночами. Наверно, я действительно сумасшедший. А как было не сойти с ума? У меня не было матери, но это неважно, я научился обходиться без нее. Я хочу найти отца. Только я могу сделать это. Я молод и силен. Я знаю дорогу. Во мне пыль мертвецов. Они пропустят меня. Может быть, даже проводят к отцу, не знаю, способен ли он идти. Я спешу, хочу, чтобы он заплакал на моем плече и улыбнулся, вновь обретя сына.