Журнал «Вокруг Света» №09 за 1989 год - Вокруг Света

Русская жена для француза

Однажды московский приятель попросил передать привет его знакомой москвичке, осевшей в Париже. Мы встречались и беседовали с ней в ее любимом кафе в Латинском квартале. Она уже несколько лет, как овдовела, живет по-прежнему в парижском предместье, давно привыкла, хотя по временам и скучает немножко...

— Я уже так давно в Париже,— сказала она.— Я была одной из первых русских жен (теперь-то их много.) Может быть, даже первая.

— Нет, первая была Анна,— пошутил я.

— Какая Анна? Манекенщица что ли, ленинградка?

— Нет, Анна была из Киева,— серьезно сказал я, понимая, что шутка не удалась.

И подумал, что, может, она и впрямь была первая русская жена для француза, Анна Ярославна, все же как-никак XI век. В Санлисе, что неподалеку от Парижа, близ храма, построенного ею по обету, когда она перешла в католичество (Анна просила у Господа сына, и сын родился, король Филипп Орлеанский, основоположник ветви), и сегодня стоит статуя: стройная женщина с толстой косой. И подпись: «Анна Русская, королева Франции».

Рано овдовев, она правила вместе с несовершеннолетним сыном, кириллицей подписывая свое имя под рескриптами: «Анна, реина». Однако ей было тогда всего двадцать шесть, и самые романтические приключения у нее были еще впереди. Влюбленный в нее могущественный вассал короля похитил молодую королеву среди бела дня и увез ее в свой неприступный замок. Там они жили невенчанными, потому что жена графа Алинор еще была жива. Они даже совершили паломничество в Ватикан, но папа разрешения на новый брак при живой жене графу не дал (неудивительно, ибо итальянцы, к примеру, получили право на развод всего лет двадцать тому назад). Анна растила детей от нового мужа. Потом овдовела снова. Дальше ее след теряется. Мне кажется, что она могла хотя бы попробовать вернуться в Киев, где в то время были уже смута и усобицы в борьбе за престол умершего ее отца Ярослава Мудрого. Брат поднимался на брата, а татаро-монгольская конница подходила все ближе... Эти усобицы, считает Карамзин, и могли воспрепятствовать ее возвращению на родину. Мне-то всегда казалось, что наоборот...

С тех пор перебывало во Франции немало русских жен. Одна из них в прошлом веке даже стала французской писательницей, книжки ее и сегодня на всех прилавках — графиня де Сегюр (Растопчина). В начале нашего века здесь у многих интеллектуалов были русские жены — у Пикассо, и у Леже, и у Арагона, и у Роллана. Я думаю, что Тургенев разволновал французов образом «тургеневской женщины».

Счастливы ли они, эти браки? Вероятно, да, во всяком случае, некоторые из них. Кто вообще подсчитывал количество счастливых браков? Считают обычно процент разводов. Разведенных русских жен в Париже тоже немало. Но тут хоть среди всякой брачной мистики реальную причину можно назвать, конечно, без особой точности — крушение мифа. Мифа о д"Артаньяне: «Ничего себе д"Артаньян, вечно подсчитывает, что мы себе того не можем позволить, этого не можем позволить... Сказал бы просто: «Мой кошелек пуст, сударыня, нет ни одного экю». Но ведь не скажет. Потому что еще не пуст. Просто — «не можем себе позволить». И чего не можем — включить отопление!

Крушение мифа о «тургеневской женщине»: «Ну да, она очень романтична, беспечна, щедра и расточительна, но ведь надо думать о доме. Человек должен думать о тысяче вещей, а не только о своих настроениях или своем самочувствии и не об одной любви. И не считать при этом, что ты выше этого, мы все же по земле ходим».

Еще, может быть, крушение мифа о молочной реке в кисельных берегах: «Ну да, конечно, и киселя и молока — залейся, но нет легкости, мало радости, все время страхи какие-то. В общем, свобод много, а воли нет... И покоя нет».

Потом — уж больно воспитание у супругов несходное, весь предыдущий опыт жизни. Ведь и с соседкой-москвичкой не всегда легко в браке ужиться («А моя мама всегда учила нас...»— «Да? А вот у нас в семье, наоборот, это считалось постыдным...»). А тут тем более — все по-разному...

Есть у меня в Париже друг-переводчик. У него было даже две русских жены (все-таки его специальность — русский язык). Обе где-то далече. Хотя и во Франции до сих пор.

— Они все-таки были обе немножко того, с приветом, — говорит он, щеголяя русским жаргоном.

— Мы все немножко с ним,— говорю я. — Да с вами тут взбесишься...

— Да?

Он принимает мои слова только всерьез: он изучал язык, но не юмор, и теперь его начинает мучить чувство вины:

— Значит, ты считаешь, что с нами трудно?

— Со всеми трудно,— теперь я должен еще его утешать...

— Но вторая была действительно с приветом, признай. Она стала петь, говорить сама с собой...

— А с кем же было ей разговаривать?

— Она пела на улице. Она пела в метро!

— Да, это ужасно...

Я жалею тех, кто играет в метро — там всегда темно и душно. А я ко всему еще не могу кинуть им в кепку монету. Да уж, петь в метро! Интересно, что она там пела?

Больше всего русских жен я видел в парижском вагоне поезда, уходящего под вечер с Белорусского вокзала (обратно он идет с Гар дю Норд). Среди них много бывших преподавательниц французского языка и вообще всех тех, кто, выражаясь полуграмотно, «знает в совершенстве французский» (русский бы выучить «в совершенстве»!). Это тяжелый случай, потому что знание французского языка во Франции — еще не профессия. Знание русского — тоже. Тургенев больше ста лет назад жаловался жене А. Н. Островского, что к нему приходят в Париже бедные русские студенты и просят найти им работу: лучше всего, говорят они, было бы преподавать русский язык. Но это и есть самое трудное, жаловался Тургенев, в Париже на одного студента найдется десять профессоров. Уже тогда было так, больше ста лет назад. Так что же сейчас? А уж сколько тут платят за урок — об этом и говорить не хочется...

В большинстве своем русские жены в Париже очень симпатичные. Их бы даже и у себя в Москве можно было выдать замуж. Впрочем, они, как правило, не москвички. А кроме того, многие из них уже были там замужем.

Париж

Борис Носик

Недолгая сахарная жизнь

Небольшой городок Дачице находится на юге Чехословакии, почти на самой границе с Австрией. Туристам, приезжающим сюда, обязательно показывают сверкающий полированными гранями куб, который углом опирается на цоколь из серого гранита. Можно предположить, что жители Дачице поклонники «кубика Рубика» и этот памятник в центре города — выражение любви к головоломной игре, которая несколько лет назад, словно коллективное безумие, охватила миллионы людей. Но что же тогда означает дата «1843», выбитая на граните?

Дело в том, что в 1843 году именно в Дачице был изобретен и изготовлен первый в мире кусковой сахар, а памятник кусочку рафинада поставлен здесь в 1983 году, во время празднования 800-летия города.

Своим возникновением сахарный заводик в Дачице был обязан... наполеоновским войнам. В начале прошлого века главным производителем сахара в Европе была Англия, имевшая плантации сахарного тростника в своих колониях. И, блокируя английские порты, французский император одновременно лишил жителей Старого Света сладкого к чаю. Спрос на этот товар был огромен, и в 1833 году в Дачице открылся первый в Габсбургской империи рафинадный завод. Поначалу он работал на сахарном тростнике, который доставляли через Триест. Позднее местные умельцы стали использовать картофельный сироп, а затем и местную сахарную свеклу. В 1840 году на заводе в Дачице появился новый управляющий — Якуб Криштоф Рад, которому и было суждено прославить маленький чешский городок.

Рассказывают, что на это открытие изобретателя вдохновила его жена Юлишка. Как известно, сахар в то время производился в виде больших голов, которые затем кололи. Однажды, пытаясь наколоть сахар, Юлишка поранила руку и в сердцах заявила мужу примерно следующее: «Ну сколько можно?! Придумай наконец что-нибудь! »

Якуб Криштоф Рад был весьма одаренным человеком. Достаточно сказать, что незадолго до того он уже прославился как автор проекта оптического телеграфа от Вены до Милана. К тому же он очень любил свою жену, и осенью 1841 года Юлишка получила в подарок ларчик с тремястами кубиками белого и розового цветов.

Это был первый в мире кусковой сахар. Два года спустя продукция дачицкого завода уже экспонировалась на промышленной выставке в Вене и стала известна в Европе как «чайный» или «венский» кусковой сахар.

Паровая машина мощностью в шесть лошадиных сил приводила в движение сложное оборудование. Сахарные головы дробились и перемалывались в песок, который потом штамповался на шести прессах. В небольшом здании на центральной площади города ежедневно изготовляли и упаковывали в деревянные коробки до 20 центнеров рафинада. Склады со сладким товаром из Дачице появились в Вене, Брно, Пеште, Львове, продавался «венский кусковой» и в Швейцарии, и в северных немецких княжествах.