Время не ждёт - Ваграм Апресян

— Удивительное совпадение, — заметил отец.

— А может быть и сознательное повторение. Правда, общее между этими книгами только в названии. Общественная мысль в России развивается с головокружительной быстротой. В течение жизни одного поколения она совершила путь от Чернышевского до Ильина, — ответил Александр.

Отец не совсем понял его, но промолчал. Он испытующе взглянул сыну в глаза и осторожно спросил:

— Если не секрет, то прошу, Шура, сказать: я всерьез могу считать тебя социал-демократом?

— Я за правду, отец, — уклончиво ответил Александр. Михаил Александрович минуту помолчал, поняв, что сын не хочет открыться ему до конца. Подумав, он сказал наставительно:

— Искренне хочу тебе посоветовать, Шура, чтобы ты излишне не рисковал, не лез бы в драку впереди всех. Увидя, как нахмурился сын, извиняющимся тоном добавил: — Впрочем, кажется, в твоем возрасте родительские наставления вызывают одно раздражение.

— Разве я давал повод для такого заключения?

— Давал, Шура, помнишь, как ты отнесся к моему беспокойству во время прошлогодней маевки? Ты был тогда не в меру горяч, а я хотел бы, чтобы ни в одном деле ты не терял чувства меры.

— Я вел себя, как подсказывало сердце.

— Вот, вот, — обрадовался отец, — об этом я и хотел сказать: в твоем возрасте люди больше прислушиваются к голосу своего безрассудного сердца, чем к голосу разума.

Маленький Миша, все время внимательно слушавший разговор, неожиданно вмешался:

— Папа, а какой у сердца голос? — спросил он.

— Договоримся на том, что важно и го и другое. Человек без рассудка так же плох, как и человек без сердца, — ответил Александр.

— Ну, па-ап, какой голос у сердца? — снова спросил Миша.

— А разве ты не знаешь? — Тук-тук, тук-тук, — сказал отец, стуча указательным пальцем по груди мальчика.

На этом разговор окончился.

Утром следующего дня Александр в тарантасе выехал на станцию Райвола, чтобы оттуда поездом отправиться в Петербург.

Ехал он в город встретиться с незнакомым человеком, по делу ему еще неизвестному. Он лишь догадывался, что таинственность, которой так обставляется эта встреча, вызвана важностью самого дела. Догадки занимали его всю дорогу, а в груди поднималось чувство гордости за оказанное доверие.

В Петербурге его должен был встретить Виктор, который имел связи с незнакомыми Александру лицами я был более опытен в партийных делах. Однажды Виктор повел Игнатьева в подвал своего дома и переложил дрова с одного места на другое. Показался ящик с литературой, укрытый рогожей.

— Держать ее в городе стало опасно. Надо хранить все это где-нибудь за городом...

— Давай перевезем в Ахиярви, — не задумываясь, предложил Игнатьев.

Содержимое ящика было частями доставлено в Ахиярви, и с тех пор имение Игнатьевых стало базой хранения нелегальной литературы. По рекомендации Виктора, к Александру приезжали студенты, брали брошюры и книги для рабочих кружков петербургских заводов и для себя. Но, странное дело, чем больше студенты знакомились с содержанием разных нелегальных изданий, тем жарче становились дискуссии внутри кружка, тем непримиримее разгоралась борьба групп. Одни и те же, казалось бы, совершенно ясные вопросы, трактовались разными людьми противоположно, а некоторые просто называли черное белым и наоборот. Одна группа выдвигала несбыточные планы расправы с самодержавием, другая, напротив, считала, что никакого призыва к действию не нужно, что достаточно рабочим ограничиться требованиями улучшения условий их труда. Кто же был прав? В ответ на этот вопрос Виктор однажды принес книгу и сказал: «Читайте, и все станет вам ясно». Называлась книга «Что делать?»

С Финляндского вокзала Игнатьев пошел к Литейному проспекту. В маленьком ресторане он увидел Виктора, и, не приветствуя его, сел за другой стол. Виктор вскоре ушел, а Александр задержался немного, заказав себе ветчины и бутылку пива. На углу Сергеевской улицы они встретились вновь.

— Ну как, все благополучно? — спросил Виктор, здороваясь.

— В каком смысле?

— Не следует ли за тобой некая твоя тень с тросточкой?

— Тени нет, бог миловал, — ответил Игнатьев, щурясь от солнца.

— Тогда сядем на конку.

Ехали они долго, миновали Витебский вокзал и сошли возле Верейской улицы. Дальше пошли пешком, петляя по переулкам. На краю города Виктор остановился, показал вдали двухэтажный дом и попрощался. Александр пошел дальше один, завернул в неприглядный двор, где резвились босоногие ребятишки. Прервав игру, они с любопытством уставились на чужого человека, но, не найдя в нем ничего особенного, занялись своим делом.

Двор имел три выхода. Александр подошел к двухэтажному дому и, поднявшись по деревянной лестнице, постучал в дверь условленным стуком. Его пригласили в сумрачную комнату с низким потолком.

Игнатьев увидел человека в пенснэ, сидевшего в углу на ветхом диване. После короткой заминки, возникающей обычно в минуту знакомства, Игнатьев, несколько присмотревшись, вдруг кинулся в объятия «незнакомца».

— Борис Константинович!

— Батенька мой, поистине мир тесен, вы ли это? Как возмужали! — откликнулся Лодыгин, обнимая бывшего ученика. — Ну вот, какой конфуз получился. Мне сказали, что приедет некий Григорий Иванович, а на самом деле вот кто вы, Александр. Простите великодушно, забыл как по батьке звать?

— Михайлович, — сказал смущенно Игнатьев.

— Отлично! — воскликнул Лодыгин, искренне радуясь негаданной встрече. — Но только, батенька мой, конспирация ваша сразу провалилась. Как вы будете работать дальше, «Григорий Иванович», то бишь Александр Михайлович. Впрочем, все это неважно, ведь я вас не выдам, — продолжал учитель с деланной серьезностью, — приступим-ка лучше к делу. Вы, говорят, химик или во всяком случае биолог, интересующийся химией.

— Поскольку биология без химии немыслима.

— Революция тоже немыслима без наук, неправда ли? Словом, мы хотим, чтобы вы научились печатать на гектографе. А как это делается, вам расскажет и покажет наш товарищ. Помните, для меня вы можете оставаться Игнатьевым, а для него вы «Григорий Иванович».

— Что от меня конкретно требуется? — спросил Игнатьев.

— Вы должны наладить печатание листовок у себя за городом. Говорят, будто там удобно и безопасно.

— Да, это верно.

У Игнатьева сердце застучало при мысли, что отныне он будет печатать те самые листовки, которые прежде хватал с жадностью у других. Лодыгин вручил Игнатьеву тексты двух листовок партии, призывающих забастовщиков к стойкости, и сказал:

— Их нужно отпечатать по нескольку сот экземпляров. А теперь о другом деле, «Григорий Иванович», — видите, привыкаю к новому имени, — на котором мы сегодня и кончим наш разговор. Вы должны принимать участие также и в распространении листовок среди рабочих и солдат.

Игнатьев выслушал подробности второго поручения и дал согласие. Лодыгин назвал пароль и адрес дома, куда «Григорию Ивановичу» следовало явиться тотчас же.

Там Александра встретил молчаливый человек со смуглым упрямым лицом. Он достал из сундука маленькую плоскую металлическую коробку и стал обучать Игнатьева нехитрым правилам печатания на гектографе. Освоившись в течение нескольких часов с новой профессией, Игнатьев уже без затруднений сделал пробные оттиски. Но не это было главное. Значительно труднее было собственноручно изготовить массу для гектографа. Инструктор рассказал и об этом, предлагая Игнатьеву обойтись без записей.

Партийная работа захватила Игнатьева в разгар опытов по естествознанию. Второй год трудился он над переселением лучших пород рыб из соседних озер в озеро Ахиярви; устанавливал садки, следил за сохранностью икры и мальков, преследуя хищных рыб. Другой интересной работой было облагораживание почвы небольшого болотистого участка. Он рыл канавы, выбирал камни, прокладывал стоки гнилых вод, осушал землю, чтобы удобрить ее и вырастить на ней пшеницу. Он искал новый вид удобрения и нашел его на городских бойнях. Там сжигали отбросы животных. Росли горы пепла. Александр исследовал в лаборатории отца пепел и нашел, что он содержит немало фосфорной кислоты. Это было прекрасное удобрение. Молодому исследователю в сущности не нужны были ни земля, ни пшеница. Трудился он ради победы идеи о переселении Ведь если пшеница созреет на бывшем болоте сурового северного района, то сколько еще Россия сможет отвоевать земель под посевы и сколько можно будет переселить безземельных крестьян в новые края?

Став «Григорием Ивановичем», в память о Московском столяре, который так радушно отнесся к нему во время первой поездки в Белый Колодезь, Игнатьев бросил ботанические опыты, занявшись целиком подпольной работой. Листовки печатал на башенке-балконе, где под предлогом подготовки к занятиям в университете он запирался, не пуская к себе никого. Там он сделал нишу, вынув из стены две дощечки. По окончании печатания прокламаций Александр искусно вставлял до-щечки на место так, что никто не мог заподозрить о спрятанном в стене гектографе.