Смерть речного лоцмана - Ричард Флэнаган

Между тем в Ричмонде Эйлин неустанно молилась, чтобы с Розой не случилось беды, и даже посылала деньги в святые места во Франции, чтобы за Розу молились и там. Джордж раз приезжал повидаться с Эйлин и Тронсом, он угрожал им, бесновался, но, ничего не добившись, возвратился в Хобарт и нанял адвоката, чтобы тот помог разыскать его дочь и вернуть ее обратно. А Роза в Орлиной Шее все плакала, потому как боялась этого жуткого места. Боялась рева волн, по ночам обрушивавшихся на пустынный океанский берег, – рева, в котором слышались вопли, как будто душили женщину, боялась тасманийских дьяволов[15], повадившихся в огород поедать капусту и ревень. Розе казалось, что Орлиная Шея – не самое подходящее место для счастливой жизни. Она плакала с утра до ночи и обмачивалась – впервые с тех пор, как ее отняли от материнской груди, а иногда ее плач переходил в горестные рыдания – от тоски и всех страхов.

Однажды, играя с другими детишками в песчаных дюнах, в паре сотен ярдов от огорода, Роза наткнулась на странную костяшку, слишком большую для овцы и не похожую на кость крупной рогатой скотины. Дети принесли находку домой, и мистер Костелло отнес ее констеблю в Нубине. Поначалу решили, что кость принадлежала какому-нибудь несчастному каторжнику, погибшему давным-давно при попытке к бегству. А когда пришли и раскопали ту самую дюну, то нашли там не один, а множество скелетов, лежавших в одном положении – с прижатыми к подбородку коленями. Прибывшие на место ученые из Хобартского музея определили, что когда-то здесь был туземный могильник. По ночам Розе все чаще снились кошмары – они обрели форму скелетов, которые вставали из могил в песчаных дюнах и гнались за нею всю дорогу до Хобарта, где ее ждали Лил с Джорджем. Когда она пускалась бежать, они завывали ей вслед, и вой их во мраке сливался с криками тасманийских дьяволов.

За несколько дней до судебного слушания по делу об опекунстве над Розой молитвы Эйлин, похоже, в конце концов, были услышаны: адвоката Джорджа нашли с простреленной головой. Поговаривали, будто он сам свел счеты с жизнью. Даже Тронс был потрясен до глубины души и до конца дней своих корил себя за то, что позволил Эйлин зайти так далеко, потому как молитвы ее обладали смертоубийственной силой. А вскоре после этого случился скандал: Лил сбежала с каким-то объездчиком в Калгурли, в Западную Австралию. Денег на продолжение судебного разбирательства у Джорджа больше не было, он запил еще крепче, а через несколько месяцев и сам покинул Тасманию – говорили, тоже подался в Австралию. Роза, находившаяся в Орлиной Шее, понятно, ни о чем не знала. Никто не хотел или не считал нужным посвящать ее в происходящее. Даже после отъезда Джорджа Тронс с Эйлин продолжали прятать Розу в Орлиной Шее – и так еще целый год, прежде чем они наконец осмелились перевезти ее к себе. Словом, пока в один прекрасный день Тронс не вернулся за нею в двуколке, она ходила в маленькую школу на самой окраине Орлиной Шеи, резвилась на неоглядном пустынном белопесчаном берегу с местными ребятишками, слушала дыхание приливов и отливов и все время думала: неужто смысл ее жизни – лишь в том, чтобы слушать эти легкие всплески и яростные накаты океанских волн, неужто ее удел – прожить до скончания дней здесь, в Орлиной Шее, вдали от братьев и сестер?

Гарри никогда не видел Тронса – он умер за несколько лет до его рождения. А Эйлин он запомнил в образе хрупкой, похожей на воробьишку женщины с большим краснющим, шелушащимся носом и пергаментно-желтыми ногтями на пальцах ног. Воспоминания эти были связаны с ежегодными отпусками Розы в Ричмонде, у Эйлин, и заканчивались они кончиной Эйлин – она умерла, когда Гарри было от роду шесть лет. Дом у Эйлин был мрачный, насквозь пропахший карболовым мылом и черствым хлебом, поскольку Эйлин, ставшая с годами более грубой и скаредной, под стать всем женщинам в ее роду, питалась скудно. К тому же, если на то пошло, ближе к старости она стала более набожной – Гарри запомнил, как во время тех самых наездов к ней она усаживала его к себе на колени и вместе с другими престарелыми кумушками, которые собирались у нее, чтобы испросить у Господа всепрощения, нараспев читала молитвы.

Похороны Эйлин, с отпеванием в хобартском соборе, стали событием из ряда вон выходящим. На траурную церемонию, кажется, съехалось пол-Ричмонда. Когда читали из Священного Писания, ливануло как из ведра – дождь так неистово барабанил по соборной кровле, разнося гулкую дробь по всему пещерообразному внутреннему пространству храма, что заглушал голос чтеца. Гарри поднял глаза к потолку – и увидел, как сверху по стенам что-то сочится. Капли кроваво-красной жидкости. Гарри потянулся и дернул Розу за рукав. «Там, на стенах, мам, – прошептал он. – По ним течет кровь». Роза, однако, посмотрела вниз – на Гарри, а не вверх – на стены и отчитала его, но другие, расслышавшие слова Гарри, разом подняли глаза и увидели на стенах не только капли крови, но и широкие кровавые потеки. Даже священники, облаченные в изысканные штатские костюмы, воззрились наверх и, мигом утратив привычную чопорность, стали показывать пальцами и перешептываться. Между тем по мере того, как снаружи неистовствовала буря и гремел гром, а дождь нещадно колотил по кровельной черепице, кровавые следы проступали все более явственно – стены уже буквально истекали кровью. Куда бы ни глянули присутствовавшие на отпевании, всюду была кровь. Кровь капала на горящие свечи в медных подсвечниках, стоявших у стены справа от алтаря. Кровь уже текла по Кальвириям[16]. И по статуе Благословенной Владычицы нашей Богородицы, придавая Деве Марии жутковатый вид: кровавые ручейки струились по ее лицу к устам и стекали в раскрытую ладонь.

Но самое чудесное видение наблюдалось на большом распятии позади алтаря. Сперва тонкая струйка крови просто – и будто торжественно, с почтением – растекалась по пригвожденной правой руке Спасителя и дальше проливалась на пол, усиливая скорбное впечатление о муках, запечатленных в распятой фигуре. А после, с нарастанием бури, кровь потекла по Его челу и телу, заливая все распятие. Струясь по телу Господа и кресту, кровь словно оживляла прежде безжизненную фигуру, наполняя ее ощущением физических страданий. По рядам потрясенных, испуганных людей разнеслись рыдания, а некоторые присутствующие бросились бежать вдоль боковых приделов из храма: они до того перепугались, что больше не могли там оставаться. Но многие остались, прикованные к месту увиденным: страх в их душах пересилил изумление. Когда же дождь, наконец, поутих и потоки крови уменьшились до размеров редких капель, а священник, вскинув руки, возгласил «Так помолимся же!», – присутствующие в большинстве своем уверовали, что стали свидетелями чуда, не иначе как связанного с ветхозаветной верой Розы. Те, кто позднее слышал, будто бы кровь на самом деле была результатом огрехов, допущенных при ремонте кровли собора, в это не очень-то верили. История с кровельщиками, возникшая взамен случая с нежданной бурей и дождем, который размыл красную краску, вследствие чего она протекла через плохо заделанные щели под кровлю, не шла ни в какое сравнение с явлением чуда. Пока историю пересказывали и она раз от раза обрастала все новыми яркими подробностями, словно проросшее из малого семечка дерево раскидистой кроной, пока половина города божилась, что видела на отпевании истекающего кровью Спасителя, другая история поистерлась и забылась – ее уже никто не желал слушать и знать.

Эффектное прощание с Эйлин обернулось двумя непредвиденными последствиями. Во-первых, собор вскоре стал чем-то вроде местной паломнической достопримечательности, где проявлялись особые, чудодейственные силы. Церковные власти, обеспокоившись, воспротивились было его новоявленному статусу, однако переубедить общественность не смогли. Во-вторых, Эйлин посмертно возвели в ранг местной святой, что было явным преувеличением ее добродетельности, ибо при жизни она нет-нет да и давала волю своему скверному, злому нраву, отличаясь жесткостью и скупостью. Однако хотя при жизни она была натурой неоднозначной и во многом противоречивой, смерть сделала ее безмолвной и наделила несравненными добродетелями, так что притчи о ее великодушии и щедрости только разрастались. Это забавляло Боя, тем более потому, что он хорошо помнил, какой жадной она была, когда дело касалось хлеба насущного, и какие коленца откалывала, когда чего-то боялась.

Когда опустошительный лесной пожар взял Ричмонд в огненное кольцо в горячем 1934 году, она собрала у себя в доме столько местных ребятишек, сколько смогла, и на полном серьезе объявила им, что грядет светопреставление. Дни тогда стояли невыносимо жаркие, за городом шквальные ветры разметали искры, превращая совершенно сухие буш и пастбища в геенну огненную. Пожары распространялись все шире, пожирая один за другим все новые участки земли, небо заволокли тучи пепла, город накрыло пеленой дыма, настолько плотной, что, пока вечером под тяжелой, мрачной пепельной завесой не зажигались фонари, казалось, будто ночь стоит даже днем. У себя дома Эйлин наглухо позакрывала все окна и двери и в душной тишине заставила детишек читать из Откровения о конце света. Гарри, гостившего у Эйлин, загнали с улицы вместе с Макгуайрами, несколькими Гринами и Джуно Проктором. Гарри не думал, что все так плохо, как говорила Эйлин, и, снедаемый любопытством – что же на самом деле происходит за стенами мрачной гостиной, там, где под пепельно-черным небом бушуют ветры, разгоняя повсюду тяжелое дымное зловоние, – сказал, что желает пойти посмотреть, взаправду ли настал конец света, поскольку, ежели так оно и есть, ему не хотелось бы пропустить это событие ни за какие коврижки. И не успела Эйлин схватить его за шиворот, как Гарри на пару с Джуно Проктором выскочил из дома через заднюю дверь.