Литературная Газета 6450 ( № 7 2014) - Литературка Литературная Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
в тигле из двух невинностей
плавят бессмертный грех
в тину уткнулся (утопия? )
утлый голландский бриг
бас отыграл под занавес и через сон сгорел
в топках, где жгут повторно то,
что уже не горит
последнего снега уколы
памяти ст.р.
в последнего снега уколе
по тыльной судьбы стороне
слетает из неба такое
что платишь вперёд и втройне
пожух торопыга-подснежник
лопата обсохла в руке
за кольцами дыма о прежних
другая весна налегке
маячит не поздно ей голой
в ладони с бороздами дней
где нега и снега уколы
последние тают больней
Теги: Ольга Аникина , Евгений Харитонов , Татьяна Ткачёва-Демидова , Александр Павлов
На цыпочках через Рубикон
А что, собственно, ещё нужно интеллигентам в этой жизни, если не свобода слова, печати, совести?
Бенедикт Сарнов
С совестью своей человек всегда может договориться.
Бенедикт Сарнов
В четыре года моя дочь увидела в парке "Музеон" кривобокий бюст. «Кто это?» - спросила она. «Сталин», – сказали ей. И дочь, указывая на раскиданные там и сям обломки скульптур, изрекла: «А это писатели к нему ползут!» Так подействовал на невинную детскую душу даже не текст, а всего лишь вид объёмистых томов с красным клеймом, стоявших у нас дома на почётном месте. Я прочла сарновское исследование «Сталин и писатели» с немалым интересом, а книгу мемуаров «Красные бокалы» – с нарастающим удивлением. Которое схлынуло, как только стала понятна идея книги.
Два эпиграфа вполне её объемлют. Главным действующим лицом, договаривающимся с совестью, дабы не уронить достоинство (таковы приоритеты), выступает, помимо самого автора, Булат Окуджава. Впрочем, не будем о грустном: Сарнов, кажется, не понимает, насколько отталкивающим выглядит у него Окуджава, которого он искренне любит и очень уважает. Дело-то не в Окуджаве. Читать книгу Сарнова необходимо, чтобы совершенно избавиться от иллюзий относительно того, что произошло в нашей стране в начале 90-х годов.
Нет в ХХ веке другой литературной формулы, столь безжалостно оправдавшей себя, как «Поэт в России – больше, чем поэт». В системе координат Сарнова «наш – не наш» написавший эти строки Евтушенко, безусловно, «не наш». В лучшем случае за ним скороговоркой признают дарование, но ему не простят. Чего именно не простят? Да ничего.
Если человек «не наш», Сарнов припомнит ему любую погрешность, самую невинную. Так он насмехается над Евтушенко, рассказавшим, что якобы «своими глазами видел», как крестьянка в войну прятала еврея, а потом её допрашивали эсэсовцы. Не мог он такого видеть, не мог! – радуется Сарнов. – Это басня! Ну, хорошо. Пусть не видел этого Евтушенко своими глазами. А всего лишь слышал своими ушами. Но почему же непременно басня, если в самом Израиле учреждено звание «праведников мира» (неевреи, спасавшие евреев) и на территории СССР было несколько тысяч таких (только официально признанных!) праведников? Так почему басня-то? Потому что Евтушенко?
Совсем другое дело, когда человек «наш». «Наш человек» имеет право строить умозаключения, исходя из любых слухов. «Нашему человеку» для обоснования своей позиции достаточно вбросить: «говорили, что[?]» Далее может следовать суждение любой степени правдоподобия – оно всё равно будет считаться достаточным. Например: говорили, что всесильный КГБ травил Войновича ядом, но побоялся отравить до конца. Зато («говорили, что») не побоялся убить бутылкой по голове Константина Богатырёва. Почему Богатырёва? Потому, что он был как раз такой малозначительный человек, чтобы именно его коварные чекисты избрали своей жертвой, которая послужит всем предупреждением («цель зверского убийства была очевидна», – уверяет Сарнов). Ещё одна душераздирающая сплетня: некая иностранка заходит к писателю, который живёт в одном подъезде с Войновичем. На выходе из подъезда её поджидает вездесущий агент КГБ, который не знает (!), у кого она была, не разбираясь, чем-то бьёт по голове (женщину! иностранку!) и угрожает, что её следующий визит к Войновичу закончится плохо. Это примеры достоверности из книги Сарнова. И эта впечатляющая логика вкупе с постоянными придирками к суждениям «не наших» людей выглядит, мягко скажем, фальшивой.
Если «наш человек» активно поддержал расстрел парламента в 93-м году, то почему он это сделал? Правильно: потому, что у него есть искренние убеждения и он их защищает. Прямо скажем: борется с «коммуно-фашистским реваншем». Но если «наш человек» расстрел парламента не поддержал – значит, этому надо подыскать другое объяснение. Например, его шантажировали. Такую феерическую версию придумывает Сарнов про Андрея Синявского, которого писатель Владимир Максимов якобы шантажировал запиской Андропова, которая должна была доказать всем, что Синявский – стукач КГБ. Причём записка уже была опубликована и стала секретом Полишинеля, но шантаж всё равно удался! Что угодно, кроме простейшего допущения: Синявский действительно не одобрял расстрел парламента.
«Нашим людям» простится всё. Они всегда будут прилично объяснены. Окуджаве сообщают, что его сын от первого брака – наркоман и торгует наркотиками, а он тут же без особого волнения уезжает с женой отдыхать в Прибалтику? Оправдаем это тем, что предположим (!): Окуджава уже всё знал и пытался принять какие-то меры, и они не помогли. Белла Ахмадулина выходит на трибуну и благодарит партию за доверие? Объясним это актёрскими склонностями Беллы Ахатовны – на самом деле она, конечно, ничего такого не имела в виду. Писатель родом с Кавказа не выполняет взятое на себя гражданское обязательство? Не усомнимся, что он потом мучился, ведь у него есть «горский кодекс чести». Сам Сарнов, придя на суд над Синявским и Даниэлем, не находит в себе мужества хотя бы поздороваться с ними? Признаётся: был раздавлен страхом. Причина резонная, да, но почему же, когда политический курс переменился в желательном направлении, он пишет: «В самые несвободные времена мы были от власти внутренне независимы»? Какая же это внутренняя независимость?
Пишет Сарнов так вот почему: «наши люди» самозабвенно сравнивают себя с декабристами и мечтают перейти Рубикон. При этом им остро хочется перебежать Рубикон как-нибудь так, чтобы не замочить ног. Подписываем протестное письмо? Сделаем вид, что мы не против советской власти, а просто хотим её улучшения. Если сделать вид никак нельзя – будем осмотрительны и вылазку через Рубикон отложим. Ведь, во-первых, надо кормить семью. Во-вторых, дача, которую даёт, но может отобрать удушающая советская власть. Вот как, по воспоминанию Сарнова, выглядел при коммуно-фашистской власти рабочий день в редакции: «Кто-то сидел в углу за старой пишущей машинкой и творил свою вечную «нетленку». А в другом углу угнездились шахматисты, и оттуда постоянно доносились выкрики... в общем, это был не рабочий кабинет, а клуб». И в нерабочее время власть тоже вставляла интеллигентам палки в колёса: отдыхать отпускала в Крым. Или в Болгарию. А хотелось во Францию. И этого мы ей не забудем. И не простим.
Конечно же, я утрирую: к советской власти можно предъявить куда более серьёзные претензии. Но дело в том, что утрирую я совершенно в духе Сарнова. Какие там декабристы! Пестель предполагал ввести всеобщее (в тогдашнем понимании – только мужское) избирательное право. «Декабристы» из числа советской либеральной интеллигенции без смущения рассуждают о том, какие ресурсы есть у Ельцина, чтобы выиграть выборы 96-го. (другого результата допустить нельзя!), и пропускают мимо ушей, когда им говорят, что реформы Гайдара и Чубайса привели к обнищанию миллионов людей. Они вполне бы обошлись и без всеобщего избирательного права, если бы власть гарантировала конкретно их кругу свободу слова и печати, освободила от навязчивых партийных кураторов.
Жалкое, душераздирающее зрелище являют эти люди, с глубокомысленной важностью решающие, идти ли в новую власть или не идти, как будто власть их уже призвала, и радующиеся любой мелочи (посадили рядом с Ельциным! Ельцин произнёс в своей речи пару фраз, подсказанных ему интеллигентом!), если власть их всё-таки призвала. Как же досадно читать про этот междусобойчик «своих людей», в котором называть рубашку-вышиванку «антисемиткой» нормально, а быть поздравленным с православным праздником – едва ли не оскорбительно. Какой там Рубикон! Солженицын и Григорий Чухрай перешли его куда более явственно, чем кухонные сидельцы, но Солженицын и Чухрай Сарнову чужие, и потому о первом он напишет, что тот «исповедовал лагерную мораль» и, в отличие от тонкоорганизованных «своих людей», общаясь с партийными функционерами, «не испытывал никакого морального дискомфорта». Чухрай же в глазах автора «Красных бокалов» потеряет право на уважительное отношение к своему мнению, как только не одобрит реформы Гайдара. Из всех проявлений его гражданского мужества ему ничего не зачтётся.
