Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 - Customer

— Зачем? — нехорошо, ох как нехорошо все складывается!

— Для острастки! — на лице моей хозяйки такое недоумение, словно я спрашиваю, какого лешего она не отречется от трона.

У нас с Дубиной много, невозможно много дел. Вытащить Кордейру не только из темницы, но и из замка, переломить намерение принцессы ее казнить и искать, искать выход из этой дьявольской ловушки размером с целую страну.

Глава 4. Сказка — опасная страна

«Я Одиссей», — думала я, болтая ногами в теплой воде, — «Одиссей, плывущий через моря чудес привязанным к мачте. Зато глаза и уши у меня открыты. Моя команда, отгородившись от мира шорами и берушами, орудует у весел, и я не в силах на них повлиять. Ни единым словом. Они действуют вслепую, а я беспомощна. И все, что вижу и слышу, кажется мне ужасающим из-за этой беспомощности. Моя команда слепа и глуха, она везет меня к чертям собачьим, но я вынуждена это созерцать и стараться не сойти с ума. То есть не сойти с ума окончательно».

— Хватит ныть уже, а? — миролюбиво предлагает Мореход. Он сидит на полу возле ванны, протянув длинные ноги чуть ли не до самой двери в противоположной стене.

Я всегда мечтала иметь просторную ванную. С окном, выходящим на безлюдный, скажем, морской берег. Чтоб созерцать красивые виды, лежа в соленой и зеленой от добавок хлорированной воде.

Здесь окно как раз выходит на море. На море черепичных крыш. И можно лежать в ванне, созерцая черепицу и коченея под ветрами, дующими со стороны Гвидекки.[22] А еще слушать, как вдали наперебой орут чайки и итальянцы, соревнуясь, чьи вопли противней. Так что вожделенное окно закрыто, мечта забыта. Я просто принимаю ванну и беседую со своим внутренним цензором. Который сидит тут же, на полу и греет спину о теплый керамический бок.

— А ты не подслушивай! — брюзгливо отвечаю я. — Мало того, что ты припираешься в любое место и в любой момент моей разъединственной жизни, ты любую красивую метафору обосрать способен. Я, как представитель творческой профессии, имею право на образное мышление.

— Никакое это не образное мышление, а чистой воды трусость. Ну чего ты трясешься-то, а?

— Того и трясусь, что не слепая! — фыркаю я. — И вижу все свое несовершенство, как облупленное! Меня, например, раздражает вид моего голого тела и…

Мореход, приподнявшись, заглядывает в ванну с видом глубоко научного интереса. Ну уж дудки, не буду я ладошками прикрываться. Уж Мореход-то точно мой глюк, а никакой не мужик средних лет в хорошей физической форме и с нахальной искрой в глазах.

— Не, нормальное тело, нормальное, — бормочет глюк-вуайерист. — Ляжки, конечно, рыхловаты и грудь, конечно, не девичья, опять же животик… Но в целом впечатление благоприятное. Нам, порождениям больного разума, привередничать не приходится.

Я набираю полные ладони воды и выплескиваю ему прямо в наглую рожу. Мореход невозмутимо обтекает. Капли блестят у него в бороде и расплываются пятнами по одежде. Я, отклячив челюсть, созерцаю это зрелище. В принципе, струям воды следовало бы пролететь сквозь Морехода и расплескаться по плиткам пола, но… Хотя…

— Что ж ты так изводишься-то, а? — тихо спрашивает, так тихо, вкрадчиво спрашивает, как будто знает, что я вот-вот закричу, завою от ужаса, от воткнувшейся в солнечное сплетение костяной лапы, она тискает мне душу холодными твердыми пальцами, мне нечем дышать, мне нечем жить дальше, я давно знаю, как и куда мне умирать, но я не знаю, как и куда мне жить, ты же все равно не скажешь, будешь врать, путать, пугать меня, намекать на то, чего я все равно не пойму, потому что боюсь, что там, за намеками твоими, нет ничего, одна только пропасть, полная обжигающего, густого стыда, как же я это ненавижу, ненавижу быть женщиной, ненавижу быть человеком, ненавижу быть живой.

Так. Вдоххххх-выыыыыдоххххх… Вдоххххх-выыыыыдоххххх… Вдоххххх-выыыыыдоххххх… Истерик колоть не будем. Ни перед собой, ни перед сомнительным любовником своим, ни перед вполне материальным портье, не будем орать и захлебываться венецианской изысканной атмосферой, утонченной пыткой романтизмом, дурацкой бабьей верой в безупречную любовь захлебываться. Споласкиваю залитое соленой влагой лицо, вода в ванне тоже соленая, солонее воды в лагуне, солонее моря, солонее соли, неужели я целую ванну наплакала, ну я даю…

Поднимаю глаза. Морехода нет. А Дракон сидит рядом на корточках и тянет руку к моему лицу. Осторожно тянет, словно я могу раствориться в слезах, и протечь сквозь пальцы, и превратиться в подводные течения в здешних каналах, хотя какие нафиг каналы, не в каналах, а в канализации я окажусь, в венецианской канализации, вот это был бы номер, достойное окончание романтического путешествия сквозь воды, слезы, сомнения, ложь и страх.

— Все слишком быстро, — говорит он понимающе. — Все слишком быстро. Даже для людей — слишком. Мы и знакомы-то три дня, три несуразных дня, ты меня боишься, а я не стою того, чтоб ты меня боялась. Ты устала. Идем спать. Спать. Просто усни, а завтрашний день будет четвертый. Четвертый день — это не третий, на четвертый день, ты, может, поверишь, что впереди у нас — вечность.

Я шмыгаю носом и кутаюсь в полотенце. У меня нормальное тело. И душа у меня нормальная. Нервная, запуганная, но вполне терпимая. С такой можно жить.

Востребованная, но чудовищная профессия Дубины закрыла для нас все кабаки в городе.

Конечно, нас обслуживали, да с каким подобострастием! Ах, господин палач, проходите, господин палач, садитесь за ваш столик, господин палач, ах, госпожа начальница стражи, какая честь, вам как всегда или желаете чего-нибудь особенного? И эти согнутые спины, этот затаенный ужас в каждой мышце, этот столик, за которым никто никогда не сидит, — то ли брезгуют, то ли боятся занять не ко времени — вдруг господин палач и госпожа палачева нянька припожалуют?

Мы уже неделю торчим в этом городе — и ни разу не напились в хлам, хотя только об этом и мечтаем…

Дубина до сих пор методично обследует королевские темницы, хотя я уже давно забросила это упоительное занятие. Не было там Корди нашей, не было. Девица, которая подходила по всем параметрам, оказалась безумной проповедницей. Решила обратить «принцессу-жабу» (меткое прозвище, что и говорить) в какую-то новоизобретенную веру. Ради душевной гармонии и этического баланса, а также мира во всем мире всем людям доброй воли. Хипушка средневековая. Дали ей по шее и вывели вон. Уговорила я таки принцессу не казнить ее, поиграть в милосердие.

Зазеркалье оказалось запутанным, будто картинка Мориса Эшера. Нас укачивало от одного взгляда на эту реальность, поворачивающуюся то одним, то другим боком.