Потерянный взвод - Сергей Дышев

– В психическую идут! – озарила кого-то нервная догадка.

Испуганный мальчишеский тенорок будто подхлестнул Шевченко, он ощутил в себе неодолимое желание подняться, выпрямиться во весь рост и броситься в атаку, увлекая за собой своих пацанов, схлестнуться силой на силу. Сотни три моджахедов шли в смертельный бой, голову каждого обрамляла чалма черного цвета. Уже отчетливо были видны их бородатые искаженные лица. Вдруг без команды, почти одновременно, передние остановились и залегли. Запоздало бухнул из укрытия миномет. Мина устрашающе просвистела, шлепнулась на другой стороне горы и разорвала самое себя. Послышались гортанные команды. Моджахеды снова полезли вперед.

Сухой щелчок ослепил Шевченко. Он почувствовал резкую боль, схватился руками за лицо – ладони окрасились кровью.

– Товарищ капитан, что? Покажите. – Козлов оторвал руки от лица командира. – Осколки?

– Крошкой посекло, – наконец сообразил Шевченко. Он провел пальцами по белой отметине на камне – там, где споткнулась пуля.

– Ерунда…

Моджахеды продолжали упрямо идти на высоту. Открытые места были сплошь усеяны мертвыми телами. Слева, где ровная площадка с выступом переходила в крутой подъем, подбитой птицей мелькал, вздрагивал зеленый флаг. Уже была ясна, очевидна безнадежность и трагичность порыва захлебывающейся в крови атаки, и уже не было пути назад… Моджахеды цеплялись за каждый камень, выступ, самые смелые и удачливые окопались на расстоянии броска гранаты и теперь били очередями жестко, наверняка. Обе стороны остались без гранат, экономили боеприпасы, снизу подпирали свежие силы, гранаты снова летели в окопы обороняющихся, шлепались с ледяным металлическим стуком, тут же взрывались, калеча и тех, и других.

– Комбат! – кричал в эфир Шевченко. – Где «вертушки»? Духи ползут, как вши!

Комбат отвечал еле разборчивой мембранной скороговоркой.

– Выслали, выслали, – матерился во весь голос Шевченко.

Но тут действительно вынырнули вертолеты, будто снялись с соседней вершины. Они дружно молотили по воздуху лопастями – могучие воздушные мельницы. Шевченко зажег красную дымшашку, выстрелил из ракетницы в сторону противника. Вертушки превратились в гром и молнию, посыпали огненными стрелами в подножие горы. И получилось обратное: душманы дружно рванули наверх. Шевченко понял, что не миновать рукопашной.

Появился сержант Свиридов с почерневшим лицом погорельца. У него тряслись губы.

– Там у нас духи прут без конца! И двоих убило!

– Автомат убери! – крикнул Шевченко, заметив палец на крючке.

– Что?

– Отверни ствол, халява! И марш обратно, – проорал Шевченко. – Резерва у меня нет. Так и скажи замполиту!

Свиридов приложил руку к каске и, пригнувшись, побежал. Шевченко снова склонился над радиостанцией. Комбат отвечал, что помочь пока не может, умолял продержаться.

Вертолеты сделали еще один заход и ушли.

– Боятся! – прокричал сквозь сплошную перепалку выстрелов ротный. – Боятся смешать нас с духами в один винегрет!

– Шевченко, возьми себя в руки, продержись еще немного! – шипит, щелкает радиостанция, посылает натужные звуки, передает свою немощную энергию – пытается помочь.

«Бум! Бум!» Взрываются мины. Хаотичный неприцельный огонь изводит случайностью своего выбора. Идут штрафники, кровавят скалы, переполняются слепой яростью. Самые смелые, или, может, самые штрафные, доползли, приникли к камням, замерли в одном рывке, в одном шаге, готовые вцепиться в глотку, растерзать и погибнуть.

Шевченко уползает от пуль. Они почти настигают его, крошат в пыль и осколки камень, – а все мимо. У него уже посечены руки, лицо в заскорузлых кровяных корках. Вспыхивает пыль, взвизгивают пули, с рикошетным стоном уходят вверх. Шевченко мечется возле огромного камня, переползает с одной стороны на другую, но и там он уязвим, будто нагишом на сковородке; пули на ощупь подступают, готовые вонзиться в мягкую слабую преграду.

Ему хочется стать камнем.

– Эй, ребята, прикройте! – орет Шевченко. – Со всех сторон зажали!

Но ребята молчат. Слева обвис, перегнулся на острой глыбе солдат со смешной фамилией Ляша. Кровь из его разорванной груди натекла на камень, и тот стал будто покрашенным. Шевченко помнил, как в слепом отупении выскочил Ляша из-за укрытия и вдруг подскочил на носочках, рухнул на каменный гребешок.

Снова брызнула крошка, вспух фонтанчик пыли. Шевченко нервно засмеялся, пружинисто вскочил, согнулся в три погибели и с криком и матом рванулся, пробежал десяток раскаленных шагов, рухнул мешком за камень, чувствуя, как разбухает и расползается сердце. Он лихорадочно обтер лицо, содрал корочку, ладонь залоснилась красным, Шевченко плюнул, чертыхнулся – и увидел Стеценко. Тот лежал в глубокой нише, спереди укрытый массивным бруствером из камня. Сергей подумал, что старшина убит или ранен, но тот вдруг шевельнулся, закопошился, заерзал коваными ботинками. Потом он приподнялся, отвязал флягу, приложил ее к губам и стал пить. Он пил медленно, двигая шершавым кадыком. Было видно, что ему неудобно делать это лежа.

– Эй ты, сволочь, – крикнул Шевченко. – Тебе говорю, Стеценко!

Тот вздрогнул, глянул в сторону командира.

– Отлеживаешься?

Стеценко оглянулся, увидел направленный автомат, ужом распластался за камнем.

– Стеценко! – Шевченко чувствовал, как закипает ярость, он стал подниматься; старшина вскинул автомат, грохнула очередь. Сергей упал плашмя, успев понять лишь, что цел. Потом перекатился в сторону, выбрал камень покрупней, как раз на ладонь. Замыслил он старую, как мир, хитрость: размахнулся и швырнул камень. Стеценко выстрелил на звук, Шевченко ответил тут же. В шуме выстрелов он различил крик и звяканье простреленной фляги.

– Ну, все, теперь точняк… Теперь так, как есть… Как надо… – Шевченко сжал в кулаки дрожащие пальцы. Не говорил он сейчас – причитал, будто монах, торопливо и с трепетом произносящий молитву. – Вот так будет правильно…

Остатки воды вытекали из пробитой фляги, влага быстро впитывалась в поры камня, словно тот пил ее с жадностью, пьянея от самой счастливой случайности. А рядом вытекала из хладеющих ран густая соленая кровь. Но камни пресытились кровью.

Он на мгновение закрыл глаза и представил себя мертвым: грязное, исковерканное пулями и осколками тело, поджатые зябко ноги. «И какое же выражение останется на лице?..»

А Герасимов в это время сидел на железно-фанерном стульчике, в расстегнутой до пояса куртке. Маскосеть трепыхалась над ним, отчего по карте ползали тени – будто приливы и отливы несуществующего моря. Герасимов слушал доклады, недовольно обрывал многословных, раздавал короткие команды, пользуясь самым ограниченным запасом слов. Кокун сидел неподалеку от командира, слушал лаконичные «сегодня не будем», «держать под контролем», «докладывать немедленно», «разберитесь с обстановкой», чертыхался в душе, обижался на командира и одновременно завидовал его железной невозмутимости. «Ничего сложного, – думал он с недовольством. – Лысый тянет всю черновую работу, командир ставит задачи, а штаб гудит, выполняет».

Начальник штаба, вылизанный наголо бритвой под довоенную моду краскомов, слушал телефон и одновременно прикладывался к бутылке боржоми. Потом вслух высказал очевидное, то, что знали все:

– Если к исходу дня не возьмем перевал рядом с Дудкази, духи просочатся, как вода из решета…

– Нам бы Дудкази удержать, – проворчал Герасимов.

– Комэск ни черта не может сделать.

– Напалмом бы их залить, – сказал Кокун.

«Куда б его послать?» – подумал Герасимов обреченно.

– Слушай, сходи спроси, скоро обед будет?

Кокун молча вышел.

Герасимов хлебнул воды из бутылки. Даже теплая минералка была приятной, пузырьки щекотали полость рта, обжигали горло. Несколько капель пролилось на куртку, и образовалось еще одно темное пятнышко – рядом с невыцветшим прямоугольничком от колодки Звезды Героя.

Командир пытался понять, почему так скоро, непредсказуемо скоро была деморализована рота Шевченко, почему так странно гибнут у него люди. Несчастливое стечение обстоятельств? Он знал, что такое срывы у людей, – и он не давил до конца на «железку». Но человек заменим. Трудней заменить роту, тем более сейчас. «Продержаться бы им еще часа четыре-пять».

– Давай связь с Шевченко, – вдруг потребовал он у начштаба.

И Герасимов вновь просил ротного держаться, обещая скорую помощь. Знал, что обманывает. Но на войне, считал он, обманывать приходится всем. Солдату – когда грабит, командиру роты – когда все это скрывает, комполка – когда приказывает, обещает и тоже покрывает… Ну, а правительство, если в целом, – оно вообще делает вид, что здесь ничего не происходит.

Он вышел из-под навеса, закурил сигарету. Подошел Кокун.

– Прапор говорит, можно прямо сейчас идти обедать.