Стиль модерн - Ирэн Фрэн

Надо было позаботиться об их жилье. Подруги не хотели расставаться, и д’Эспрэ уступил их капризу. Он снял им смежные апартаменты на Тегеранской улице, на втором этаже шикарного дома. Занялись подбором мебели. Лиана полностью положилась на вкус графа и предоставила ему возможность обставить свои комнаты мебелью с изогнутыми линиями и закрученными в спираль лампами с рассеивающим стеклом.

Но Файя воспротивилась.

— Мне такого не нужно! — возмутилась она, когда начали распаковывать первые ящики с мебелью для нее.

Д’Эспрэ пришел в замешательство и попытался узнать причину ее отказа.

— Я не люблю всего, что извивается, — ответила Файя тем же тоном.

— А что же вы любите, мадемуазель?

— Я люблю такое… ну, как бы сказать…

— Вы любите прямые линии, — свысока перебил ее д’Эспрэ. — Хорошо! Выбирайте ампир. Или всё равно что!

Файя молчала. Он понял, что это «все равно что» ее обидело, и сразу исправил положение:

— Поступайте тогда по-своему…

Откуда взялась эта девушка, выбиравшая обстановку с такой твердой уверенностью, находившая все самое редкое как у Пуаре, так и у антикваров? Она безусловно обладала тем качеством «идти впереди моды», которое он считал своей привилегией. Она выбрала для своей комнаты низкий комод, покрытый черным лаком, ширмы Коромандель[31] для своего салона с креслами в стиле Директории и, в довершение ансамбля, китайские вазы исключительной красоты. Она мечтала о восточном стиле, но менее тяжеловесном, как если бы подбирала декорации к платьям, а не наоборот. Д’Эспрэ восхищался ею. Она часто выводила его из себя, но это раздражение было вовсе не безгрешно.

Между тем для Лианы, с которой он разделял ложе с первой ночи, для ее столь понятной и слегка вульгарной красоты он не мог подобрать ничего иного, кроме антуража эпохи. Он знал, что девочки-цветы, изображающие ножки ламп, начали выходить из моды, так же как бабочки и стрекозы на инкрустированных круглых столиках, но неспособен был предаваться любви в иной обстановке. Для интимных ритуалов ему необходимы были кровати выгнутых форм, удлиненные, как тропические растения, множество ваз — вытянутых до крайности или преувеличенно пузатых — самых редких цветов: бледного золота, охры, цвета морской волны, темно-фиолетового. Он радовался, встречая эти цвета на платьях и нижнем белье Лианы. Томная, потом внезапно резкая, снова покорная, гибкая, как его любовницы пятнадцатилетней давности, Лиана на фоне всей этой мебели напоминала ему о прошлом и воскрешала его молодость.

Как только апартаменты Лианы были полностью обставлены — в марте, когда уже началась весна, — д’Эспрэ стал проводить там все часы, свободные от светских обязанностей. Он казался бодрым, но его счастье было бы более полным, если бы он мог еще позвонить и в дверь напротив. Коварная! В те несколько минут, предшествовавших сну, когда д’Эспрэ, пресытившись Лианой, предавался размышлениям, он думал об их общей подруге и соседке, так напоминавшей ему русскую княгиню, правда, брюнетку, за что прозвал ее тогда княгиней Преисподней. Много раз он пытался избавиться от этого мучительного сравнения, но тщетно. Граф мечтал овладеть Файей здесь, посреди этой мебели, в безумии этих цветов и бабочек. Он узнал от Лианы, что та, которую он представлял себе только в мрачных красках, едва поднявшись, широко открывала окна навстречу свежему утреннему воздуху. Она велела обтянуть стены в своих комнатах белой чесучой, а стулья ампир — светлой тканью цвета шампанского. При каждой встрече — это случалось теперь лишь на лестнице по случаю визита поставщиков — ему казалось, что ее волосы стали еще светлее. Граф оплачивал все ее счета, но не решался прийти к ней, даже не пытался сделать первый шаг. Его не смущала ревность Лианы. Такая счастливая в его объятиях, разве она способна вдруг заартачиться?

Завтра ночью, говорил себе д’Эспрэ, завтра я позвоню в дверь моей княгини Тьмы. Но утром он опять встречал ее на лестнице, слегка вздрагивал — и ночью оставался рядом с Лианой. К середине марта ничего не изменилось, и он в конце концов пожалел, что поселил девушек рядом. Но было уже поздно. Квартиры были окончательно обставлены, гардероб — до лета — готов. К каждой он приставил горничную, кухарку и очаровавшего их негритенка. Наконец — памятное посещение — он отвел их к ювелиру на Вандомской площади, где Лиана получила в подарок великолепный платиновый убор, оправленный изумрудами, в то время как Файя выбрала колье из бриллиантов и сапфиров с кольцами и сережками в придачу.

Д’Эспрэ уже начал себя проклинать, но Файя так ему и не принадлежала.

Между тем весь Париж, узнавший о покупках на Вандомской площади, удвоил свое внимание к графу и его двум протеже. И это его взбодрило. Как и всегда, он решил удовлетвориться тем, что есть. Что до остального, то Лиана, эта чудесная девушка, обожала его. Обе женщины уже воплощали собой придуманный им идеал, и неважно, что они думали и чувствовали. Пришло время вывести их в свет.

Никогда впоследствии Стеллио Брунини не признавал свое авторство по отношению к придуманным именам. Если он и соглашался иногда, что играл какую-то роль в крестинах Лианы де Шармаль, то всегда подчеркивал свою непричастность к имени Файи де Рейпс, заинтриговавшей, а затем и очаровавшей Париж того времени. Это мягкое сочетание звуков ее имени отражало таинственность и поэтичность неповторимо изысканной странной девушки, всегда сопровождаемой своей темноволосой копией, подчеркивало загадку юного создания, приступившего к завоеванию Парижа. Утром они посещали Булонский лес, куда д’Эспрэ отвозил их на автомобиле; после полудня — на ипподром; потом — в Чайный павильон; иногда — на вечеринки с танго. Наконец, поздно вечером они отправлялись втроем на ужин к «Максиму».

Первое же появление в знаменитом ресторане стало их триумфом. Они прошли через зал, вызвав общее удивление. В темно-зеленой кисее, открывавшей всю спину, Лиана покачивала бедрами, словно альма[32], сбежавшая из гарема. Файя шла впереди, ее волосы были тщательно завиты и скручены в тяжелый низкий шиньон. Она откидывала голову назад, а ее простодушный взгляд диссонировал с декольте ее платья и в особенности с розово-черным хохолком плюмажа, дерзко воткнутого в макушку.

На следующий день за девушками по пятам следовали все светские хроникеры. Их действия пережевывали, фотографировали, и — высшая честь — на них даже нарисовали карикатуру. Целых десять дней, под руку со своими красавицами, д’Эспрэ щеголял по Парижу и, обычно готовый сжечь сегодня то, что обожал вчера, еще не проявлял никакой скуки. Один из его друзей предложил ему устроить праздник — бал Двух Роз. Д’Эспрэ согласился. Разослали приглашения — и снова триумф. Обед был накрыт на три сотни персон в частном отеле на авеню дю Буа, позади обеих женщин стояли шесть лакеев, готовых выполнить любое их желание. Потом их обступили магараджи, русские князья, лорды, богатые сирийцы и гранды Испании. Впервые в жизни Лиана и Файя почувствовали себя настоящими светскими женщинами, которые никогда не переступали порога «Максима» и благодаря замужеству получали все то, чего куртизанки добивались альковными талантами. На одно обстоятельство обратили особое внимание: обычно, когда кокотки подражали светской моде, они добавляли к костюму явные знаки обольщения — более пышные перья, чересчур сильные духи, слишком низкое декольте. Однако Лиана и Файя приложили столько умения, что их можно было принять за девушек из хороших семей. Их взгляды, излучавшие скромность, усиливали это впечатление.