Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

А если я останусь…

Если останусь, мы будем и дальше молчать по углам, как молчим уже давно. Зато я не лишусь комфорта, к которому так же давно привыкла.

Она оглядела элегантную, изящно обставленную комнатку, ее любимое прибежище. Мебель светлого дерева, низенький трехногий столик «Лелё» с круглой стеклянной столешницей, стройная ваза «Колот» яйцевидной формы из горного хрусталя с резным орнаментом, изысканная люстра «Лалик» на золоченых шнурах, пара светильников из опалового стекла с витым узором. Каждая деталь была произведением искусства. Больше всего на свете Ирис любила закрыться в своем кабинете и любоваться своими сокровищами. Всю эту красоту я получила от Филиппа, и уже не смогу без нее обходиться. Ее взгляд упал на их свадебную фотографию: она вся в белом, он в сером костюме. Оба улыбаются в объектив. Он положил руку ей на плечо, и в этом жесте столько любви и заботы, она выглядит беспечной, как будто ей в жизни больше ничего не грозит. В левом верхнем углу снимка затесалась шляпа свекрови: здоровенный розовый абажур с лиловыми и сиреневыми лентами.

— Вы теперь еще и смеетесь сама с собой? — спросила Кармен, заходя в кабинет с подносом, на котором стоял стакан виски, маленькая бутылочка «Перье» и ведерко со льдом.

— Дорогая моя Кармен! Уж лучше я буду смеяться, поверь мне на слово.

— А что, у вас есть причина плакать?

— Будь я нормальной, да… Карменсита.

— Но вы ненормальная…

Ирис вздохнула.

— Оставь меня, Карменсита.

— Накрывать на стол? Я приготовила на ужин гаспачо, салат и цыпленка по-баскски. Сейчас так жарко… Никто есть не захочет. Десерт не стала делать, может, фрукты?

Ирис кивнула и махнула рукой — уходи, оставь меня.

Взгляд ее остановился на картине, которую ей подарил Филипп на рождение Александра: Жюль Бретон, «Влюбленные». На благотворительном аукционе в помощь Детскому фонду она застыла, как громом пораженная, перед этим полотном, — и Филипп, обойдя всех на торгах, купил его для нее. На картине были изображены двое влюбленных среди полей. Женщина обвила руками шею мужчины, а он, коленопреклоненный, прижимал ее к себе. Точно Габор… Мощь Габора, густые черные волосы Габора, сверкающие белые зубы Габора, мощные бедра Габора… Никак нельзя было упустить эту картину. Она ерзала на стуле во время аукциона, и Филипп погладил ее по голове — сперва ласково, потом даже чуть надавил, мол, не волнуйся, дорогая, получишь своего Бретона.

Они ходили тогда по разным выставкам-продажам: покупали живопись, драгоценности, книги, рукописи, мебель. Их объединял охотничий азарт: выследить, узнать, выиграть торги. «Натюрморт с цветами» Брама ван Вельде они купили на аукционе Друо десять лет назад. Потом на выставке фонда Маэт ухватили «Букет цветов» Слевинского и работу Мигеля Барсело, после чего она тут же полетела на Майорку, к нему в мастерскую, чтобы купить две глиняные вазы. Длинное рукописное письмо Жана Кокто, в котором он пишет о своем романе с Натали Палей. Фраза, оброненная Натали, отозвалась в памяти Ирис: «Он хотел сына, но был столь бесплоден, как только может быть гомосексуалист, накачанный опиумом…» Если она оставит Филиппа, сразу лишится всей этой красоты. Если она оставит Филиппа, придется все начинать сначала.

Одной.

Простое слово — но она вздрогнула. Одинокие женщины внушали ей ужас. Их так много вокруг! Вечно бегают, суетятся, бледные, задерганные. До чего страшно жить, подумала она, пригубив виски. В воздухе висит какая-то тревога. А как иначе? Людей буквально берут за горло, заставляя работать с утра до вечера, превращают в животных, навязывают им ненужные, развращающие потребности. Людям запрещено мечтать, болтаться без цели, терять время. Их используют по полной. Люди больше не живут, а просто изнашиваются. Обугливаются на медленном огне. Она-то благодаря Филиппу и его деньгам пока еще не поизносилась. Не спешила никуда, читала, ходила в театр, в кино, не так часто, как могла бы, но старалась держать форму. Некоторое время назад, под большим секретом, она начала писать. Каждый день по страничке. Никто об этом не знал. Запиралась в кабинете и царапала на бумаге слова в ожидании вдохновения, но оно не приходило, и тогда она пририсовывала словам лапки и крылышки, рисовала вокруг звездочки. Дело не шло. Переписывала от руки басни Лафонтена, перечитывала «Характеры» Жана де Лабрюйера и «Госпожу Бовари», училась подбирать точные, верные выражения. Это стало для нее игрой, иногда приятной, иногда мучительной: определить ощущение и облачить его в нужное слово, как в костюм. Она мучилась над бумагой, запертая в четырех стенах. И хотя большая часть листочков потом оказывалась в мусорной корзинке, это кропотливое занятие как-то оживляло ее существование. Уже не хотелось тратить время на скучные обеды или бесконечный шопинг.

Вот раньше она писала. Создавала сценарии, по которым собиралась снимать фильмы. И забросила все это, когда вышла замуж за Филиппа.

Если захочу, начну писать снова… Если, конечно, осмелюсь. Надо иметь определенную смелость, чтобы запереться в кабинете и часами перебирать слова, пририсовывая им лапки и крылышки, заставляя их бегать и летать.

Филипп… Филипп, повторяла она, вытянув длинную ногу, покрытую золотистым загаром, и постукивая льдинками в стакане, зачем же бросать Филиппа?

Чтобы ввязаться в эту дурацкую гонку? Стать похожей на бедняжку Беранжер, зевающую в постели с мужчиной? И речи быть не может. Вокруг один плач и скрежет зубовный. Свора голодных женщин орет на весь мир: «Где мужчины? Не стало больше мужчин! Не в кого больше влюбляться».

Ирис знала их жалобы наизусть.

Мужчины бывают красивыми, мужественными, неверными… и тогда женщины плачут!

Мужчины бывают пустыми, тщеславными, ничтожными… и тогда женщины плачут!

Мужчины бывают тупыми, липучими, уродливыми… и тогда они сами плачут!

А женщины плачут от страха, что им придется плакать в полном одиночестве.

Но все равно ищут, все равно ждут. В наше время женщины выслеживают мужчин, охотятся на них, как течные самки. Да-да, охотятся не мужчины, а женщины! Это они звонят в службы знакомств и роются в Интернете. Вот тоже новый кошмар! Я не верю в Интернет, я верю в жизнь, в плоть и кровь, в естественное желание. Если желание иссякает, значит, ты не заслужила его.

Раньше она очень любила жизнь. Ирис очень любила жизнь, пока не вышла замуж за Филиппа Дюпена.

И в этой прошлой жизни была страсть, «загадочная сила, подоплека всех явлений». Как она любила эти слова Альфреда де Мюссе! Страсть, от которой кожа воспламеняется и жаждет кожи незнакомца. Близость возникает раньше, чем они узнают друг друга. И уже невозможно обходиться без взгляда другого человека, без его улыбки, его губ, его руки. Ты сбиваешься с курса. Сходишь с ума. Ты готова бежать за ним на край света, разум шепчет: что ты знаешь о нем? Ничего, совершенно ничего, еще вчера его имя было тебе незнакомо. Хитрую ловушку подстроила биология человеку, который мнит себя таким сильным! Тело плевать хотело на мозги! Желание проникает в нейроны, приводит их в движение, и вот ты связана по рукам и ногам, ты уже не свободна. Во всяком случае, в постели.

Последний оплот первобытной жизни…

Не существует сексуального равенства. О равенстве и речь не идет, когда бушуют первобытные страсти. Самка в зверином обличье под самцом в зверином обличье. Что там недавно говорила Жозефина? Она говорила о девизе брака в XII веке, и я прямо вздрогнула. Я слушала ее как обычно вполуха, и вдруг эти слова — точно удар ниже пояса.

Габор, Габор…

Его гигантский рост, его длинные ноги, его хриплый голос, отрывистая английская речь. Iris, please, listen to me… Iris, I love you, and it’s not for fun, it’s for real, for real, Iris[4]. Он так необычно говорил «Ирис». Ей слышалось «Ириш». Он так необычно перекатывал звук «р» во рту, что ей хотелось вот так же перекатываться под ним.

«С ним и под ним» — это и есть девиз брака XII века.

С Габором и под Габором…

Габор удивлялся, когда я стояла на своем, когда я хотела сохранить на руках все козыри свободной женщины, он разражался неистовым хохотом дикого человека: «Ты хочешь исключить из отношений силу? Власть? Капитуляцию? Ведь именно это выбивает искру между нами. Дурочка, посмотри, кто они, эти американские феминистки: одинокие женщины. Одинокие! А для женщины не может быть ничего хуже, Ирис…»

Интересно, как сложилась его судьба. Иногда ей снилось, что он звонит в дверь, заходит, она кидается ему на шею… она бросит все, кашемировые шали, гравюры, рисунки, картины, и уедет за ним, чтобы вместе скитаться по дорогам.

Но сейчас… две маленькие цифры-близняшки омрачают ее мечту. Два красных шустрых крабика, клешнями захлопывающие приоткрытую дверцу ее фантазии: 44. Ей сорок четыре года.

Мечта разбилась. «Слишком поздно!» — хохочут крабики и злобно машут клешнями. Слишком поздно, подумала она. Она замужем и останется замужем. Таковы ее намерения.