Тайна расстрелянного генерала - Александр Ржешевский

Как было договорено дома, она утаила от тетки про арест. Объяснила, что отца послали опять на маньчжурскую границу. Мать, конечно, уехала с ним. Тетка с подозрительностью покрутилась вокруг этих новшеств и ничего не сказала. Отвлекла ее история неудачного замужества племянницы. И тут Надежда ничего не скрывала, пускаясь в такие личные откровения, которые прежде показались бы ей невозможными. Тетка навострила уши, перестала выспрашивать про отца. Любовью Людмила Павловна интересовалась не меньше, чем молодые. Расспрашивала про измены Бориса Чалина, старалась вникнуть в подробности.

- Если он к женщинам неравнодушен, - сказала она под конец, - зачем же во флот пошел? Там порядки строгие. Не разбежишься... посреди моря.

Надежда не ответила, спала. Но среди ночи, как это повелось после ареста, проснулась от внезапного толчка и, оглушенная шумом собственного сердца, лежала без сна, переживая бесконечные жуткие минуты судорожного прощания с отцом, когда ее оттаскивали, а он кричал: "Наденька, не надо! Аня, возьми!.." Наверное, Чалин заметил бы у нее появившиеся недавно седые волосы. О бывшем муже она думала в последнее время спокойнее. Понимала, что ей следовало крепче его защитить. Отец сразу не принял Бориса. Может быть, крах их супружества был неизбежен. Но Борис ускорил его своим упрямством, а потом и сторонними приключениями. Она еще сумела терпеть и потом удивлялась, какая тонкая вязь событий привела от девической влюбленности и страсти к опрометчивому замужеству, а затем к полному отчуждению. Теперь на месте недавних сражений гулял ветерок. Хотя от прежней любви остались одни головешки, но где-то под пеплом один уголек тлел. От этого иногда становилось горше, иногда радостней.

Под окном залаяла собака. Людмила Павловна поднялась - видно, не спала тоже. Приблизилась к окну и долго всматривалась в замерзшее стекло. Потом подошла к племяннице, поправила одеяло. Надежда не шелохнулась, и Людмила Павловна долго глядела на спокойное лицо в обрамлении светлых волос. Ей подумалось, что племянница вышла ни на кого не похожей - ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. А так как в жизни Аннушки заезжие молодцы исключались, значит, кто-то из предков наделил племянницу черными бровями, прелестным овалом лица. Мысли эти промелькнули у Людмилы Павловны в одно мгновение, когда она различила вздох спящей Надежды. Подумала тут же, как повезло Аннушке с дочерью. А также с мужем и вообще с жизнью, в отличие от нее, Люси, младшей сестры. У них было всего два года разницы. Причем Люся быстро догнала старшую сестру по росту, у них скоро наряды стали общие, и на гулянья они часто уходили вместе. И вот поди ж ты, какие разные судьбы. Аннушка за высоким начальником, живет среди хрусталя и дорогих мехов. Хоть и прикидывается бессребреницей. А Люся одинока. И никакого просвета впереди. Живет в чужом доме, за который платит райздрав. Самой строиться никакой охоты нет, потому что мечта о близких переменах все еще живет в душе. Но и то сказать, что Аннушку ей никогда не превзойти. Это она давно уразумела. А в молодости ее находили интереснее и ярче. Она с большим правом могла рассчитывать на счастливую долю.

Разница в судьбах у них началась, когда близ Тимонихи на все лето остановился кавалерийский полк. И потянуло туда девок со всей округи. У них это называлось "выходить на охоту". Прикидывались недотрогами, как положено, а сами знали, чего ждут. И бравые кавалеристы, не сведущие в любви так, как в стрельбах и конной выездке, попадали прямехонько в расставленные сети, встречая хрупких девушек, как бы случайно оказавшихся у гарнизонных ворот.

Анютке сразу повезло. Она кого встретила, за того и вышла замуж. По правде говоря, ей, серенькой мышке, не на что было особо-то и рассчитывать. И Мишуня ее в то время звезд с неба не хватал. А уж Люся разошлась. На нее, яркую, шуструю, на словечко острую, спрос был пошире. И она долго разбиралась, отставляя кандидатов одного за другим. Был один угрюмый казачина, проходу ей не давал. Она и от него вывернулась. Все оглядывалась вокруг: авось больше повезет.

Ничего не скажешь, погуляла в девках. И замуж потом два раза прошлась. Но как-то неудачно. И в глухомани этой оказалась волею судьбы. Был теперь в ее жизни старенький фельдшер, к которому она зарекалась ходить. Но в месяц несколько раз непременно наведывалась.

Память часто возвращала ее к тому кавалерийскому гарнизону. Людмила Павловна думала про упущенные возможности, про того угрюмого казачину с круглой лысеющей головой. Поговаривали, он далеко пошел, повыше чинами, чем Анюткин муж. Ну да что же теперь!.. Смолоду ума не наживешь - к старости он не появится. Но до старости-то эва!.. еще далеко. Поплачешь, повоешь и с утрева хоть опять под венец...

Тяжело вздохнув, Людмила Павловна отошла от кровати племянницы.

* * *

Утром, вспоминая рассказ Надежды, опять стала сомневаться. Получалось странно. Пусть Мишуня Аннушкин и достиг великих чинов, а характер у него не переменился. Сколько помнилось, всегда над дочкой трясся, каждый вздох считал. Чтобы куда-нибудь от дома услать, даже в гости на день, - не было этого. А тут пожалуйста - без объяснения и без срока... Это настораживало.

Спросила на всякий случай:

- В институте чего же, не учишься? Бросила?

Ответ прозвучал как-то невнятно и запоздало:

- Отпуск взяла. По здоровью.

- Не туберкулез?

Надежда вскинула и быстро опустила глаза:

- Почему туберкулез? Нет, по женским.

- У тебя легкие слабые были, - бесцеремонно ответила тетка. - Кутали тебя чересчур, не закаляли. На сколько ты приехала?

Надежда размяла пальцами хлебный мякиш и помедлила с ответом, чтобы не выдать волнения:

- Мать напишет, когда устроятся.

Людмила Павловна окинула племянницу пронизывающим взглядом:

- А чегой-то письмо Аннушки пришло из Саратова? Не из Хабаровска, например? В Маньчжурию надо ехать через Хабаровск. А Саратов эвона где!..

Надежда пожала плечами, соображая: мать исчезла из Москвы, перебралась к саратовской подруге на неопределенный срок. "Продержись, мама!" - сказала она мысленно. А вслух тетке ответила с беспечностью:

- Мы в Россию тоже ехали через Саратов. А где письмо?

Она подняла на тетку глаза, боясь выдать жуткое волнение. Но та отмахнулась:

- Потом найду, после работы. Вечером напомни.

Заметно было, что Надеждины слова внесли опять некоторое успокоение.

- Проводишь меня? Покажу больницу, - сказала она весело. - Вместо санатория десять палат. Может, порядок наведешь, я тебе денежку выпишу. Наша уборщица болеет недели две.

Сперва сорвалось с языка, а потом уже задумки пришли. Замерла в ожидании ответа. Не всякая генеральская дочь в уборщицы пойдет. Если откажется - значит, все в порядке дома. С другой стороны, можно и согласие двояко истолковать.

- Ладно, тетя Люся, - ответила Надежда.

- Гляди, там разное приходится делать. - тетка с подозрительностью поглядела на племянницу. - Я не неволю. На это место живо охотники найдутся.

- Нет-нет! Я согласна! - пообещала Надежда. - Одной-то совсем от скуки пропадешь.

Слова эти вызвали у тетки неудовольствие. Она хоть и ругала свою глухомань, но другим не дозволяла.

- Тут скука на первый взгляд, - строго сказала она. - А поживешь, да влезешь печенками в здешнюю жизнь - ни с каким городом не сравнится.

Настроение у нее улучшилось, и она быстро съехала на привычную стезю.

- А Иван, который тебя привез, такой гулявый, - со смехом сказала она. - Почище твоего Чалина.

Рассказала в момент и про Ленку-проводницу, и про Марусю, Верку рыжую упомянула. К Марусе Людмила Павловна была особенно строга. Об этой ее тайне Надежда не догадывалась. Только самой Людмиле ведомо было, сколько раз мучительно подбивала она клинья под равнодушного соседа, к которому девки молодые липли. Он уже начал поддаваться. А тут глядь - Маруся. И чего нашел?..

- Нашел-то чего? - спросила она вслух. - Сколько девок перебрал. А взял эту... Хватит раз глянуть. Поперек себя шире. Только что молода. А глядит по сторонам так, будто первая красавица.

- Так он женат? - спросила Надежда.

- Еще чего!

Не будь тяжелого стола между простенком и печью, тетка, наверное, подпрыгнула бы от возмущения. Во всяком случае, вскинулась на месте.

- Гляди! Не такие крали ему попадались... - помедлив, добавила со вздохом: - Замуж-то Иван ее не возьмет. Но и она его не упустит. Алтуховы, они такие! Маруськин отец, Прохор, зимой прошлой жену похоронил, а летом надумал жениться. Как удила закусил! Людского мнения не хотел слушать. Ну и Бог его наказал. Прямо в день расписки, за несколько часов. Ничего не скажу, с Лукерьей, Маруськиной матерью, жили они плохо. Но все равно год положено ждать. А ему, видишь, стало невмоготу. Да-да-да! Аську Лыкову, буньковскую доярку, выбрал. Видно, любил давно. А тут разом выплыло. Думаю, Лукерья знала, оттого и зеленела всякий раз, когда Алтухов на ферме задерживался. Ему ведь молоко надо учесть и отправить вовремя. Словом, оба прямехонько побежали в сельсовет с заявлением. О чем думала Аська, не знаю. Мы с ней только так: "Здравствуй - прощай!" И мужик-то Прохор не то чтобы в соку. Первая молодость прошла. И вторая. Чего осталось? Секретарша сельсовета начала ему мораль читать. А Прохор на нее так цыкнул, что у той ноги отнялись. Сама секретарша рассказывала. Ну, она, что могла, сделала: оттянула срок расписки. И все ж таки, как ни тяни, а назначенный день наступит. Прохор приготовил костюм, рубашку и полез на шкаф голопузый и босой. Уж наверное надобность была. Пошарил рукой, поглядел. Может, нашел чего. И спрыгнул с табуретки. А возле табуретки оказалась коса. Кто ее принес? Сама, что ли, она приползла? Никто не помнит. Прохор на эту косу и спрыгнул всей ступней. До кости ногу располосовал. Ко мне соседи прибежали, просят зашить ступню. А я как глянула, мне аж дурно стало. Такой страшной раны отродясь не видела. Ступня вывернута наизнанку. Кровищи - на полкомнаты. Меня прям заколодило. Твержу одно: "Не буду! Не умею!" А Прохор свое: "Зашивай!" Я ему: "наркоза нет". А он: "Давай без наркоза". "Всю жизнь, говорю, будешь меня проклинать, если что не так". "Не буду!" говорит. А жене своей будущей, Аське, запретил сообщать. Она и не знает ничего, ждет. Я дрожу. Мне бы уйти, вижу, нога - страсть! Куда уйдешь? "Ну, ори, - говорю. - Чем больше будешь кричать, тем лучше". А он зубы стиснул. Веришь или нет: ступня вдоль располосована, я шью по живому, а он ни звука не проронил. Закончила зашивку - самой впору в обморок падать. А он, белый весь, спрашивает: "Можно вставать?" Я прямо задохнулась. "Лежи, - говорю, не шевелись двое суток. Иначе швы разойдутся". Он прямо вскинулся: "Как двое суток? А на полчаса?" "Куда?" - спрашиваю. "Хотя бы на двор, по нужде?" "Можно", - говорю. Он успокоился. Вот хитрец! И что ты думаешь? Через три часа поехал в сельсовет и расписался с невестой своей. Ну, таких ловкачей я еще не видела.