Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

— У меня отличная память, месье де Ляфосс. Я охотно исполню вашу просьбу, накажу моего отца. Кстати, он завтра свободен. Он с удовольствием поговорит с вами. Разрешите сесть?

Учитель долго молчал. Он закрыл глаза и, видимо, о чем-то думал. Наконец, последовал ответ:

— Стой так до конца урока!

Где-то, совсем близко от той парты, за которой стоял Жюль, булькнул звонок, возвещающий конец урока…

Глава пятая

МЕЧТЫ

В приморскую гавань Нанта ежедневно приходили корабли из Англии, Португалии, Испании и других стран. Большие торговые корабли бросали якоря и принимались за выгрузку, погрузку или ремонт, а потом снова плыли — на юг или север. Раз в неделю приходил бокастый, широкотрубый «Нептун», он пришвартовывался у пристани, матросы сходили на берег, и начиналась выгрузка товаров.

«Нептун» принадлежал купеческой компании Дюаме, владевшей в Нанте двумя универсальными магазинами и фабрикой по переработке рыбы в консервы. «Нептун» увозил кефаль и макрель, крабов и устрицы и оставлял жителям Нанта бумагу и табак, кожу и всевозможную галантерею, без которой как будто можно было и обойтись, — из Парижа в изобилии поступали в Нант те же пустяки и мелочи. Однако подтяжки из Лондона покупались охотнее, чем те, что изготовлялись в Париже, и местные модницы полагали, что испанский шелк гораздо лучше лионского, а португальский зубной порошок значительно приятнее того, который продается под маркой «Грегуар и Компания, Марсель».

В гавани всегда было многолюдно и весело. Сюда ежедневно заглядывал Жюль. Здесь у него имелось свое любимое место — высокая чугунная тумба, видом своим напоминавшая гриб с приплюснутой шляпкой. От этой тумбы до берега было не более двадцати метров. Здесь пахло краской, углем, смешанным ароматом тканей и парфюмерии, водорослями и — еще тем тревожно-смутным и неуловимым, что ведомо одним лишь мечтателям, фантазерам, поэтам.

Жюль принадлежал к их числу. Он мог часами сидеть на своей тумбе и видеть и слышать совсем не то, что видели его глаза и слышали уши. Для всех людей, посещавших эту часть города, пароходный гудок был обычным пароходным гудком — густым рокотанием баритонального тембра или резким вскриком, словно гудок был живым существом и ему наступили на ногу. Впрочем, так представлять себе гудок мог опять-таки один лишь Жюль, и, наверное, одному ему во всем Нанте слышались в тигроподобном рокоте больших кораблей зовы в далекие заморские страны, в девственные леса и необъятные прерии, а в коротких сигнальных гудках маленьких пароходов ясно и несомненно звучали для Жюля такие слова, как Африка, Кордильеры, Суматра, Ява — волшебные, пряные слова, имевшие для мечтателей всего мира десяток смыслов и тысячу ассоциаций.

Как велик мир, как чудесно его устройство, сколько тайн, загадок и сюрпризов скрыто от глаз Жюля за тонкой, зеленоватой черточкой горизонта, укрыто толстым слоем туч, побывавших в тех краях, которые уже ведомы Жюлю, — они освоены, заселены, колонизированы его воображением!.. Однажды он сказал Леону Манэ:

— Изобрести бы такую машину, которая могла бы перелететь океан и спуститься, где только захочется ее капитану… А то — построить такой корабль, чтобы он ходил под водой!.. Набрать туда всякого съестного и плавать сколько угодно! А то забраться к центру земли и пожить там месяца два.

Леон Манэ, близоруко щурясь, разглядывал своего друга и понять не мог, — зачем, к чему изобретать подводную лодку, если уже есть пароход… Для чего забираться к центру земли, когда ученым достаточно работы и на ее поверхности. Не проще ли купить билет и проехаться до Гавра или Лиссабона.

— Нет, Леон, это скучно, — говорил Жюль. — Меня интересуют люди и их мечты. На днях мама сказала мне: «Ты с луны упал, что ли!» А я ей ответил: «Погоди, лет через двести, а может быть, и раньше, родная мать такого же Жюля уже не скажет так, потому что она сама будет летать на Луну для того, чтобы скинуть с себя лишний жир. Ведь на Луне не ходят, а прыгают!»

Фантазия, польщенная молчаливым восхищением Леона Манэ, безудержно заработала:

— Я сам придумаю человека, который сумеет объехать вокруг света в… ну, в сто дней! — сказал Жюль.

— Это невозможно, — возразил Леон Манэ.

— Все возможно, когда человек захочет, — упрямо проговорил Жюль. — Сто дней, не больше!

— Сто пятьдесят, — поправил Леон Манэ.

— Приходи ко мне, и я покажу тебе на моем глобусе маршрут кругосветного путешествия, — сказал Жюль.

— Ты начитался Фенимора Купера, — рассмеялся Леон Манэ.

— Фенимор Купер ходит по земле и видит индейцев, — сказал Жюль. — Это очень интересно, но это не мечты, это то, что есть. Я хочу, чтобы были мечты, чтобы было то, чего еще нет.

— Ну, и пусть все это будет, — махнув рукой, сказал Леон Манэ. — Мечты… У наших родителей совсем другие мечты. Мой отец, например, мечтает о том, чтобы я ехал в Париж и стал юристом.

— Мой тоже — улыбнувшись, произнес Жюль. — Поедем вместе, Леон! В Париже, наверное, интересно. Только я не буду юристом. Не хочу. Скучно. Наш де Ляфосс в беседе с моим отцом заявил, что из меня выйдет канатоходец. Честное слово, — так и сказал: канатоходец. Мой отец расхохотался. Он хохотал весь день.

— Тебя наказывают? — спросил Леон Манэ.

— Очень редко. И очень нестрого. Лишают карманных денег, не берут в театр…

— Это, по-твоему, нестрого?

— Да, нестрого потому, что разрешают мне посещать театр и одному, без сопровождения папы и мамы. Ну, а карманные деньги… это пустяки, карманные деньги. Когда у меня нет денег, я чувствую себя даже лучше: можно сидеть дома и мечтать. Послушай, Леон, оставь меня! Мне очень хочется побыть одному.

Едва Леон Манэ ушел, как Жюль вскочил со своего чугунного сиденья и побежал на большую пристань. Нарядные мужчины и женщины стояли и сидели у конторки с весами, под гигантскими зонтиками наружного кафе. Ожидали прибытия «Русалки» с грузом из Лиссабона. Владелец судна, его жена и дочь сидели в плетеных креслах и ежеминутно подносили к глазам подзорную трубу. «Русалка» уже дымила подле кромки горизонта.

Жюль пробежал по гранитному настилу набережной, заглянул в портовую кондитерскую, где иностранные моряки пили кофе и лакомились мороженым, и кофе и мороженое сдабривая добрыми порциями рома, который они тянули прямо из горлышка высоких, узких бутылок.

Жюль и здесь, видимо, не нашел того, кто ему был нужен. Он заглянул в матросскую лавочку, где продавали табак, мыло, игральные карты и костяные шахматы. Ученый попугай в огромной круглой клетке, стоявшей