Застенчивость - Филипп Зимбардо

Эгоцентрическая природа застенчивости также выступает в рассказе одной женщины, с которой я работал. Она сама стремилась избежать внимания, которое в то же время постоянно желала к себе привлечь:

Я всегда очень нерешительна на танцах. Однако стоит мне только преодолеть свою скованность и начать танцевать, как я чувствую себя великолепно. Сначала я ощущаю себя скованной и неуклюжей и чувствую, что могу стать объектом насмешливых взглядов, но когда я танцую, мне кажется, что я делаю это лучше всех и достойна восхищения. Мой психиатр сказал, что это скорее продиктовано не чувством неполноценности и униженности, как мне всегда казалось, а стремлением превзойти всех остальных.

Недавно заведующий главной студенческой медицинской службой рассказал мне, что ежегодно около 500 студентов (а это 5 % от общего количества обучающихся) обращаются за помощью в связи со своей особой проблемой. Они чувствуют себя одинокими. Каждый получает индивидуальную психотерапевтическую помощь в соответствии с тем, симптомом чего, по мнению психотерапевта, является это ощущение. Заведующий полагал, что традиционный фрейдовский психоанализ едва ли мог бы помочь хоть в одном из этих случаев. Сталкиваться, как правило, приходилось с вполне осознанными житейскими проблемами, с которыми Эго должно каждодневно справляться в жизни каждого человека.

«А представьте себе, что все пятьсот студентов явились к вам в один день, — сказал я. — Каков тогда будет диагноз и какие методы изберёт психотерапевт?»

«Мы позовём декана или директора общежития и спросим, что у них там происходит, что вызывает такую массовую реакцию», — был ответ.

«А когда студенты к вам приходят поодиночке, то вы каждого спрашиваете, что с ним не в порядке, а не что там у них происходит?»

«В общем, да».

Из сказанного ясно, что корни застенчивости следует также искать в экологии социального Я. Ошибка моего собеседника сродни той, которую допускают психиатры, психологи, терапевты, криминалисты — все те, кто анализирует, расследует, лечит и судит человека, недооценивая силу обстоятельств. Ниже мы рассмотрим вопрос о влиянии некоторых внешних сил, не подвластных человеку.

Вэнс Паккард в книге «Нация незнакомцев» утверждает, что географическая мобильность стала типичной особенностью американской семьи. «Средний американец примерно 14 раз в своей жизни меняет место жительства, — пишет Паккард. — Каждый год примерно 40 млн. американцев переезжают на новое место». Более половины из 32 млн. человек, живших в сельской местности в 1940 г., в последующие два десятилетия снялись с насиженных мест. Для многих мест (университетские городки, посёлки при предприятиях) и многих профессий (лётчики, стюардессы, кочующие сезонные рабочие) переезд — естественное перманентное состояние.

Следствие этого, согласно Паккарду, — «значительный рост числа граждан, утративших ощущения общности, идентичности и преемственности. Результат этой утраты — потеря ощущения благополучия как отдельными людьми, так и всем обществом». А как же дети? Что ощущают миллионы несовершеннолетних, вынужденных путешествовать, когда никто на это даже не спрашивает их согласия? Какую цену платят они за оборвавшуюся дружбу, смену знакомых мест и столкновение с неизвестностью? И потом, кто заменит бабушку, от которой пришлось уехать?

Школьница, с рассказа которой началась глава 1, — та самая, что ото всех пряталась, — одна из жертв мобильности.

…Когда я выросла, дела стали ещё хуже. Каждый год мне приходилось идти в новую школу. Наша семья была бедная, и по мне это было видно. Так что большинство ребят игнорировали меня, пока им от меня чего-то не требовалось. Получив своё, они оставляли меня ожидать, когда я снова понадоблюсь. Я чувствовала себя футбольным мячом в разгар баскетбольного сезона. Я закрылась в свою скорлупу, и щёлочка в ней становилась все уже с переходом в каждую новую школу, пока в девятом классе не захлопнулась намертво.

Драматические последствия мобильности изучал Роберт Циллер. Он сравнивал три группы восьмиклассников из штата Делавер. Группа наивысшей мобильности включала 83 ребёнка, чьи родители служили в ВВС США. Эти ребята за свою короткую жизнь успели сменить семь мест жительства. Другая группа состояла из 60 детей, чьи родители бы и гражданскими лицами. Эти дети пережили по 3 переезда или около того. Третью группу составили 76 школьников, всю жизнь проживших на одном месте.

Каждый ребёнок был обследован с помощью различных тестов, выявлявших чувство идентичности с детьми и взрослыми, ощущение социальной изоляции, а также самооценку. Как вы, наверное, догадались, дети, пережившие много переездов, оказались наиболее социально изолированными. Дети военных лётчиков показали самые крайние результаты. Собственное Я выступало для них главной точкой отсчёта. Такая сосредоточенность на себе объяснима: это реакция на постоянно меняющуюся среду, однако она формирует у ребёнка чувство отчуждённости. Эти дети обычно называли себя «не такими, как все», «необычными», «странными» и «одинокими». Они были более склонны к идентификации со взрослыми, нежели со сверстниками.

Чувство одиночества — испытывает ли его ребёнок, взрослый, или старик — становится все более распространённым по мере того, как люди всё чаще живут одни или в малой семье. Американцы теперь позже обзаводятся семьёй, имеют меньше детей, чаще разводятся и дальше уезжают от «дома».

Сегодня среднее количество людей, проживающих под одной крышей, — меньше трёх. Мы быстро превращаемся не просто в нацию незнакомцев, а в нацию одиноких незнакомцев.

Человек, застигнутый такими обстоятельствами, может стать застенчивым хотя бы потому, что просто подойти к другому человеку — затруднительно. Всё реже можно встретить тёплые, доверительные и бескорыстные отношения в семье или между соседями. Просто-напросто человеку не остаётся возможности завести разговор, почувствовать отклик собеседника, сделать и получить комплимент.

Пожалуй, самую тоскливую картину я наблюдал однажды в субботу в большом магазине. Группа детей, собравшихся у фонтана, пока родители делали покупки, сидела поодиночке — каждый со своим куском пиццы или бутербродом. Их лица были озабочены и невыразительны. А потом — домой, в свой замкнутый мирок, где каждый изолирован от соседа.

В городах страх перед преступностью превращает домовладельцев в добровольных затворников. Дом превращается в тюрьму с металлическими ставнями, тройными замками и засовами. Некоторые женщины не выходят за порог, пока муж не вернётся с работы и не отвезёт их в магазин. Для одиноких стариков опасности городской жизни ещё более серьёзны.

Есть и менее явные факторы, также превращающие наше общество в генератор застенчивости. Супермаркеты вытесняют менее экономически эффективные семейные магазинчики, а мы с вами платим за это невидимую мзду. Вам уже нигде больше не попадётся на глаза табличка: «Отпускаем в долг». И это не просто утрата кредита, это утрата индивидуальности. Дружеская беседа с продавцом или аптекарем — удел прошлого. Такова наша жертва «прогрессу» — утрата возможности понять, что мы значим для других, а они — для нас.

Детство я провёл в Бронксе. Тогда мало у кого был телефон. Кондитерская лавочка в нашем квартале служила телефонным центром. Когда мой дядя Норман хотел поговорить со своей подругой Сильвией, он звонил в кондитерскую Чарли. Чарли подзывал кого-нибудь из мальчишек и предлагал заработать пару центов, отправившись к Сильвии и передав ей кое-что. Довольная Сильвия, конечно же, награждала гонца монеткой, которую тот немедленно тратил на конфеты или стакан сельтерской (в кондитерской Чарли, разумеется). Цепочка замыкалась. Чтобы наладить контакт между двумя людьми, требовалось объединение усилий по крайней мере двух посредников. Этот процесс был медленным и неэффективным по сравнению с тем, как легко сегодня Норм может дозвониться Сил (конечно, если он помнит номер телефона и не нуждается в услугах справочной службы).

А теперь что-то утеряно. Нет надобности полагаться на других, не нужно просить об одолжении. Сильвии больше не нужны мальчишки, Норману незачем звонить Чарли в кондитерскую. Да это и невозможно. Кондитерской той давно нет, а нынешние мальчишки сидят в супермаркете у фонтана, каждый со своим бутербродом.

Американская система ценностей с акцентом на конкуренцию и личные достижения также обусловливает распространённость застенчивости. Говоря словами Джеймса Добсона, в нашей стране человеческая красота — это золотая монета, ум — серебряная; застенчивость же при этом идёт по статье «убытки». Вот что одна 84-летняя женщина, уже прабабушка, вспоминает об истоках своей застенчивости: