Интерконтинентальный мост - Юрий Рытхэу

Теперь наступило время равновесия, трезвого отношения к своему исконному. И все же, как про себя отмечал Иван Теин, многие старинные обычаи и привычки тихо отмирали или же становились просто неуместными в стремительности двадцать первого столетия. Строительство моста снова вызовет приток новых людей, новых обычаев, идей… И что-то в этой устоявшейся жизни обязательно переменится. Свойство времени таково, что прошлое никогда не возвращается. Оно уходит навсегда.

Вслед за Гономом вышли молодые ребята, ученики и ученицы старших классов Уэленской школы. Иван Теин наблюдал за их танцем и думал о своем деде — Спартаке. Он его не помнил, но видел его танец на киноэкране. Сущность танца Спартака была не только в его жестах, но и отражалась на его вдохновенном лице. Дед умер совсем молодым, покончив с собой из-за несчастной любви. Ему показывали место: маяк на берегу бухты Тасик.

И вдруг Ивану Теину подумалось: все его беспокойство и думы — от тревоги именно за прошлое, которое хочется сохранить и в будущем. И приезд Джеймса Мылрока пробудил эти мысли, эти тревоги.

Голоса вернули Ивана Теина в действительность.

— Гостю танец! Пусть гость станцует!

Это был давний танец, сочиненный в начале восьмидесятых годов прошлого столетия, когда старый Дуайт Мылрок приплыл со своими земляками на парусной кожаной байдаре в Уэлен, возобновив старый берингоморский обычай дружеского общения. Желтые круги бубнов качались в такт ударам гибких палочек из китового уса, песня крепчала, как нарастающая буря, и, когда напев достиг своей вершины, Джеймс на секунду замер и с размаху нырнул в ритм, как в глубину.

Краем глаза успел заметить, как рядом встал Иван Теин. Он успел скинуть куртку из нерпичьего меха и остался в клетчатой фланелевой рубашке. На руках — перчатки из белой тюленьей кожи. Его короткие, сильно посеребренные сединой волосы казались посыпанными ранним осенним снегом, но свежее лицо, покрытое вечным загаром арктического солнца, лучилось молодым задором и вызовом. Он слегка улыбнулся Джеймсу и, коротко вскрикнув, рванулся в танец.

Джеймс смотрел на Ивана, и волна дружелюбной нежности поднималась у него в душе. Он любовался своим другом, его сильным телом, уверенно подчиняющимся четким ритмам танца. Книги Ивана Теина знали на обоих берегах Берингова пролива, и известностью своей он мог соперничать с Евгением Тай, оставившим потомкам свои многочисленные сочинения. Об Иване Теине писали не только в местных газетах, его имя упоминалось и в информационных дисплеях на других концах планеты. И когда о нем говорили как о литераторе, достигшем интернациональной известности, в этом большого преувеличения не было. Его последняя книга о ценности культур арктических народов для подготовки международных космических экипажей разошлась по всему миру на многих языках. Она была написана энергично, убедительно и даже как-то весело. В ней повествовалось, как древние арктические охотники месяцами могли дрейфовать во льдах, находя в ледовой пустыне все необходимое для жизни. Часто в такое опасное путешествие они брали семьи. На льду рождались дети, старики уходили в окрестности Полярной звезды, где, согласно старинным преданиям, располагалось прибежище ушедших душ, — словом, жизнь продолжалась, и никто из эскимосов не думал, что они совершают какой-то героический подвиг. То же самое происходило в годы интенсивного исследования Арктики, когда эскимосов брали проводниками. Иные достигали Северного полюса, но вся слава доставалась белому человеку. Иван Теин назвал это явление «географическим империализмом», и Джеймс Мылрок был полностью согласен с ним. Однако главным содержанием книги было исследование душевного состояния людей, живших на краю возможностей существования человека на земле, на том острие, за гранью которого каждую секунду человека подстерегала опасность, угроза гибели. Она, как тень, шла за человеком Арктики, и все же люди были полны несокрушимой веры в жизнь, в ее радости. Они приветствовали каждый наступающий день, какие бы трудности и испытания он ни сулил им, как бесценный дар, как праздник труда и жизни. Иван Теин утверждал, что только люди, сумевшие перенять такое отношение к жизни, имеют право быть включенными в состав космических экипажей, отправляющихся на долгие годы к неведомым мирам.

С последним ударом бубна Иван и Джеймс застыли, все еще сохраняя в напряжении своих мышц стремительность и силу древнего танца.

Медленно освобождаясь от власти мелодии, Иван Теин широко улыбался Джеймсу Мылроку.

— Мы еще можем показать, как надо танцевать наши танцы!

Поздним светлым весенним вечером на старой Уэленской косе они ждали пассажирский дирижабль «Джой Галлахер». Уже был понедельник, но на острове Малый Диомид кончался воскресный день. Солнце стояло над Инчоунским мысом, и низкие тучи оттеняли торосы у берега, яранги на косе и большие окна жилых домов нового Уэлена.

Время от времени бросая взгляд на тихоокеанскую сторону холмов, Джеймс сказал:

— Я надеялся найти поддержку у тебя…

— Ты знаешь, что я всегда готов прийти на помощь, — не сразу и как-то нерешительно отозвался Теин.

— Да нет… Дело не в этом… Мы с тобой на разных путях, — перебил Мылрок. — Все это время, пока я здесь, я наблюдал за тобой, слушал и еще и еще раз убеждался: ты смело смотришь в будущее… Вы сумели соединить прошлое с будущим…

— Я понимаю твою тревогу, — мягко сказал Теин. — Но мост нужен для будущего. Лично для меня это символ единства мира, а не просто транспортное сооружение. Главное — это то, что мир не терпит насилия и войн. И чем больше будет таких совместных начинаний, тем лучше будет для всего человечества…

— Да, может быть, ты и прав, — грустно улыбнулся Джеймс. — Но для нас, как это ни звучит парадоксально, будущее было в том, чтобы как можно дольше оставаться в прошлом. Наш образ жизни, моржи, тюлени, киты, холод, отдаленность и недоступность, пустынность и суровость нашего острова — это было наше будущее. Но теперь судьба повернула нас к настоящему. И мы должны выдержать эту борьбу с настоящим!

Теин слушал друга и внутренне спорил с ним.

Да, мир был сохранен на планете, и похоже, что на горизонте окончательно разошлись неразразившиеся грозой тучи термоядерной войны. И все же у человечества оставалось еще много трудных дел.

На юге, на фоне чистого неба блеснуло тело дирижабля. Серебристое сияние разрасталось, и вскоре «Джой Галлахер» поплыл над домами Уэлена, прицеливаясь к причальной мачте.

Прощаясь, Мылрок сказал;

— Но мы начинаем кампанию за справедливое отношение к Иналику.