Дневник помощника Президента СССР. 1991 год - Анатолий Черняев

Вернувшись из Одессы, спрашивал меня, какие отклики на его речь. Увы, я ничего ему не мог сказать — никаких откликов ни в Москве, ни среди отдыхающих в санатории, где я жил, я не услышал. Он никак не может примириться с тем, что слово теперь ценится только как дело, а не как отражение идеологии. С идеологией действительно покончено везде.

Из Крыма по просьбе разных организаций он посылал приветствия всяким конференциям, слетам, международным встречам, но их даже не публиковали центральные газеты. И тем более никаких откликов на них не последовало.

11 августа 1990 года вечером он собрал в Мухалатке кое-кого из больших начальников, в это время отдыхавших в Крыму. Это он проделывал каждый год, но меня пригласил впервые на такое сборище. Были Назарбаев, Язов, Медведев, Фролов, Нишанов, Ниязов, Примаков, с женами, у кого таковые были. Примаков, конечно, — за тамаду. Все подряд говорили тосты. Горбачев сам предоставлял слово.

Назарбаев вступал в дело неоднократно, в тональности у него чувствовалась подчеркнутая самоуверенность. Много рассуждал о свободном рынке, о том, какими богатствами располагает «его государство» — уникальными, без которых другие в Союзе не проживут.

А тем временем разворачивался иракский кризис. У меня были опасения, что М. С. поостережется круто осудить Хусейна. Но я, к счастью, ошибся. К тому же Шеварднадзе действовал строго в духе нового мышления. Правда, все, начиная с согласия на встречу с Бейкером в Москве и на совместное заявление с ним, согласовывал с Горбачевым по телефону. Иногда, впрочем, если звонил ночью, я Горбачева не беспокоил и брал на себя, уверяя Эдуарда Амвросиевича, что Горбачев поддержит.

Пригласил однажды вечером Горбачев меня и Примакова на семейный ужин к себе на дачу. Поговорили откровенно, главным образом вокруг Ельцина и Полозкова.

Горбачев: «Все видят, какой Ельцин прохвост, человек без правил, без морали, вне культуры. Все видят, что он занимается демагогией (Татарии — свободу, Коми — свободу, Башкирии — пожалуйста). А по векселям платить придется Горбачеву. Но ни в одной газете, ни в одной передаче ни слова критики, не говоря уже об осуждении. Ничего, даже по поводу его пошлых интервью разным швейцарским и японским газетам, где он ну просто не может без того, чтобы не обхамить Горбачева. Как с человеком ничего у меня с ним быть не может, но в политике буду последовательно держаться компромисса, потому что без России ничего не сделаешь».

Заговорили о Полозкове. Я сказал, что чем хуже в компартии РСФСР, тем лучше, чем она «сталинистее», тем скорее сойдет с политической сцены.

Примаков: есть опасность смычки Ельцин — Полозков. Я согласился: есть. Если эта партия будет слабеть, Ельцин ее облагодетельствует и, подобрав, поставит на службу своему бонапартизму. Если она будет усиливаться, он постарается не сделать из нее врага.

Примаков: надо обласкать Полозкова, дать ему хорошую должностишку и пусть уйдет с должности первого секретаря, а туда двинуть перестройщика.

Я возразил: это иллюзия. Полозков хотя и темный, но понимает, что, уйди он с поста или откажись от своей программы, он — политический труп.

М. С. игнорировал наши ходы вокруг этой темы. И заключил так: я же Полозкова знаю очень давно.

Он честный, порядочный мужик, но глупый, необразованный. Он даже в этом своем последнем интервью показал, что не понимает, что говорит. Ему напишут, он произнесет.

Заговорили о Рыжкове. Примаков: надо распрощаться с Рыжковым. Он объединяет ВПК, директоров (включая военных), объединяет их на анти-ваших, М. С., позициях. Он не способен воспринять рынок, тем более реализовать рыночную концепцию, ибо мозги не те, не только амбиции. Он публично противопоставляет свою программу программе президента, дискредитирует «группу тринадцати», Абалкин превратился в его клеврета.

Я поддержал Примакова. Горбачев: «Котята вы. Если в такой ситуации я еще и здесь создам фронт противостояния, конченные мы. Рыжков и сам Совмин падут естественными жертвами объективного развертывания рыночной системы. Так же будет с государственной властью партии, причем произойдет это уже в этом году». Согласились с ним на словах, но не в душе, ибо время опять теряем: программу-то экономическую надо принимать не когда-нибудь, а уже в сентябре.

Незадолго до отъезда из Крыма Горбачев с подачи Примакова пригласил к себе Игнатенко, чтобы предложить ему «должность Фицуотера» (пресс-секретарь Буша). Красивый, умный, талантливый. Журнал «Новое время» поставил наилучшим образом. Игнатенко был очень польщен. Вел себя достойно. Напомнил, что он ведь создал фильм о Брежневе, за что Ленинскую премию получил. М. С. к этому отнесся нормально. Важно, говорит, что ты сейчас думаешь и делаешь, ведь мы все — из того времени.

Погуляли по вечерним дорожкам вокруг дачи. Горбачев его прощупывал на разные темы. Игнатенко улетел в Москву и на другой день звонил Примакову. По словам Жени, был какой-то кислый: то ли испугался, то ли жалко журнал бросить, то ли свободу не хочет терять, то ли боится слишком ангажироваться в отношении Горбачева, хотя в беседе смело заявил: два года назад я бы подумал (т. е. когда Горбачев был еще на взлете), а теперь соглашаюсь безвозвратно (когда дела у Горбачева все хуже и хуже).

Указ о возвращении гражданства Солженицыну и еще двадцати трем. Горбачев и здесь опоздал. Это надо было сделать два-два с половиной года назад, когда такую акцию приписали бы ему лично. А сейчас уже никто не видит в этом его заслуги. Да и в самом деле, это результат логики нового времени. Между прочим, мы (я, Шахназаров, Яковлев, Арбатов) давно приставали к нему с Солженицыным, еще когда Политбюро было в форме и в силе. А он на ПБ говорил: никогда! Хотя сам много раз учил нас никогда не говорить «никогда».

26 августа

Вчера М. С. встречался с Дюма, министром иностранных дел Франции. Тот расшаркивался: «Франция — СССР! Это незаменимо. Это особенно важно и для Ближнего Востока, и для Европы в свете объединения Германии. Да и чтобы Соединенным Штатам показать, что Европа, где Франция вместе с СССР, может без США обойтись», и т. п. М. С. был в ударе. Говорил и о том, что у него особенно наболело: экономика и Союз. Не исключает завала ее и развала его. Издевался над Ельциным. Уже не анализирует, как бывало, с иностранцами его поведение, а ожидает, что будет, и готов ко всему.

Между прочим, в Крыму недавно сказал мне: «Работать не хочется. Ничего не хочется делать, и только порядочность заставляет». Прямо какая-то Борис-Годуновская судьба. И каждый день что-то «подкидывает»: то табачные бунты, то бои на армяно-азербайджанском фронте, то взрыв на спиртозаводе в Уфе и фенол в водоснабжении миллионного города, то ельцинские штучки с раздачей свободы всем краям и республикам России. Сказал французу, что скоро встретится с Ельциным, наверное, во вторник, и постарается унять его популизм: мол, не на митинге ты — давно уже «при государственной ответственности…».