Список немыслимых страхов - Джессика Каспер Крамер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я улавливаю кое-какие обрывки фраз.
— …обвинения… клевета… возмутительно…
Но потом мне удается расслышать сразу половину фразы, сказанной резким тоном, отчего у меня стынет кровь в жилах.
— …эти треклятые пропавшие женщины…
Я вспоминаю, как Фрэнк встревоженно поглядывал на полицейских, когда увидел их на причале. Затем вспоминаю служащего парома и вопросы, которые он задавал маме. Он что-то говорил о пропавших медсестрах. Мой мозг лихорадочно работает. Как можно исчезнуть с такого маленького острова? Почему мой отчим так рассержен? Не считает же полиция, что он к этому причастен? Мама не вышла бы замуж за человека, который замешан в чем-то дурном.
Когда двор снова заливает светом, я вижу, что полицейские садятся в экипаж. Наверное, они переночуют где-нибудь на острове, ведь паром так поздно не ходит. Доктор Блэкрик, оставшийся один под снегопадом, смотрит на смятую в кулаке газету.
Опять становится темно, и я слышу цоканье копыт и скрип колес по булыжной дороге. Я подхожу ближе к окну и, сощурившись, вглядываюсь в черноту, дожидаясь, когда повернется луч маяка. Наконец светло.
Доктор Блэкрик смотрит прямо на мое окно.
Вскрикнув, я отпускаю занавеску и, спотыкаясь, пячусь. В мгновение ока я ныряю в кровать, заворачиваюсь в одеяло и, засунув голову под подушку, крепко зажмуриваюсь. Я пытаюсь забыть увиденное, стереть это из памяти. И хоть я люблю Беатрис и считаю ее невероятно умной, но понимаю: подруга не всегда бывает права.
Не стоило мне смотреть в окно.
И в котельную не надо было спускаться.
Когда мы вышли оттуда, сестра Мод заметила нас и так отходила линейкой, что синяки еще неделю не заживали. И что еще хуже — кроме кашляющего мистера О’Ши в подвале все равно могла быть ведьма. Она могла наблюдать за нами из темноты. Поджидать, когда мы окажемся одни, и только тогда сцапать.
Не каждый оказывается чудовищем.
Но некоторые — да.
Есть вещи, на которые можно взглянуть всего лишь один раз и жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. И есть вещи настолько ужасные, что, как ни старайся, забыть о них не получится.
И то, что мой отчим увидел меня в окне, как раз один из таких случаев. Потому что в ту долю секунды я поняла: никого злее я не видела за всю жизнь.
Доктор Блэкрик выглядел кровожадным.
Глава 7
Всю жизнь у меня были утренние обязанности, а после того как папы не стало, их еще и прибавилось. Прежде чем одеться, сложить обед в старую жестяную коробку из-под папирос и пойти в школу, я должна была много чего успеть. Мы с мамой развешивали выстиранное белье, таскали наверх уголь со двора, пекли хлеб на весь день. Иногда случалось выполнять странную работу, чтобы добыть лишних денег, и мы успевали это делать либо рано утром, до рассвета, либо поздно вечером, перед сном. Меньше всего мне нравилось изготавливать бумажные цветы. Осенью они пользовались спросом в Нью-Йорке, и эту работу можно было проделывать за нашим кухонным столом. Вместе мы навертели почти полторы тысячи цветов, чтобы выручить за них целых восемьдесят центов, и пальцы у меня так саднило, что в школе я еле писала.
Я знала: мама совсем не рада, что мне приходится работать. Она считала, что для меня важнее всего получить образование. И строго говоря, закон запрещает работать детям. Но почти все наши знакомые искали подработки на улице, чтобы помочь своим семьям добывать деньги на пропитание.
Из-за такого образа жизни я привыкла вставать ни свет ни заря. Поэтому, когда я просыпаюсь утром почти в десять и никто не приходит меня будить, я в недоумении. Наскоро одевшись и толком не причесавшись, я иду к двери — наверняка ведь кто-нибудь ждет, когда я приступлю к делам? — и едва не спотыкаюсь о поднос с завтраком, стоящий у порога.
На подносе накрытая крышкой, еще горячая овсяная каша, немного нарезанных фруктов и стакан молока.
Некоторое время я мешкаю, стоя в дверях и гадая, для меня ли эта еда. Но поскольку других вариантов нет, я забираю поднос в комнату и ем за письменным столом. Завтрак вкусный, а вот молоко нет — у него какой-то необычный привкус.
Закончив, я несу поднос вниз. При свете дня дом кажется немного другим — он будто еще больше, но не такой пугающий. Почти во всех комнатах плотные портьеры открыты, и из-за выпавшего на улице снега свет словно ярче. В главном холле ни души, поэтому я иду по коридору в столовую. Там тоже никого, и я прохожу через дверь, ведущую в кухню, и мою свою посуду в большой белой раковине.
После я осматриваюсь. Присутствие Гретхен видно повсюду: от чашки с чаем еще идет пар, влажное кухонное полотенце лежит сложенное на столе. Я медленно поворачиваюсь вокруг себя, разглядывая высокие деревянные шкафчики и супницы с ручной росписью. На полках вдоль стены стоят баночки с сушеными травами. У окна возвышается громоздкая чугунная печь, рядом деревянный холодильный шкаф. Я подхожу к нему и, открыв дверцу, глазею на свежие сливки, мясо и рыбу. Заглянув в левый верхний шкафчик, нахожу там громадную глыбу льда. Поскольку у нас дома не было холодильника, летом мы покупали только то, что можно съесть за день. Зимой мы хранили продукты на пожарной лестнице, но они часто замерзали, а бутылки с молоком иногда взрывались — будто из пушки стреляют.
— Занять позиции! — кричал в таких случаях папа, в притворной панике ныряя под стол. — Захватчики идут на абордаж с правого борта!
Если я стояла как истукан, напуганная громким звуком, папа выкрикивал:
— Эсси, собери всю волю в кулак! Мы должны защищать наше судно! Ну, кроме рагу, которое твоя мама приготовила. Мясо перетушено и совсем не сочное. Отдадим его псам.
В ответ мама с воплем бросалась на папу, а он хватал стоявшую возле стены метлу и принимался размахивать ею перед мамой, как мечом.
— Фанни Кэмпбелл — самая безжалостная на свете пиратка! Назад, Фанни, назад, я кому говорю!
К этому моменту у меня уже проходил весь страх. Я знай фыркала от смеха и думала про себя, что даже в штопаной-перештопанной одежде, которая была ему велика, папа выглядел великолепно — как герой одной из его любимых сказок.
Папа был романтиком,
