Звезды и селедки (К ясным зорям - 1) - Виктор Миняйло

Не тянет меня перечитывать все записи, которые сделал я в книге, разграфленной красными линиями с каллиграфическими надписями вверху: "Приход. Расход. Остаток".

Незаметно для самого себя я тоже веду в этой книге свою бухгалтерию: "Добро. Зло. Приговор".

Звери, как и люди, творят добро и зло. Но и то, и другое исчезает вместе с ними.

И только человеку, одаренному разумом и способностью писать, может, посчастливится продолжить свое существование.

Представьте себе, что, если бы люди захотели завести большую книгу своих добрых и злых дел. И против имени каждого из нас все, кто только захотел бы, могли писать свой благодарственный приговор - за труд, за доброе сердце, за благородство души, - и достойнейшие не потребовали бы памятников. И против каждого имени, кто только пожелал бы, писал свой осуждающий приговор - за жадность, за жестокость, за властолюбие, - и не помогли бы тогда ни ссылки на добрые якобы намерения, ни памятники.

Но и с такой Книгой Добра и Зла, скажу вам по совести, не восторжествовала бы полная справедливость - помнили бы только тех, кто сделал больше добра, и еще тех, кто содеял больше зла. И совсем не интересовались бы "средними". И тут было бы как в школе - известны лишь первые ученики и последние лодыри...

Ну что ж, я предлагаю "средним" подумать всем сообща, как исправить и эту несправедливость с тем, чтобы достойные из них тоже были бы отмечены...

А пока, люди, творите свое добро и зло, и запишу их в свою книгу хотя бы только я один. А вы, разной памяти люди, праведники и душегубы, святые и прелюбодеи, отдавая задаром богу душу (единственный ваш бескорыстный поступок!), уповая на милостивый суд самого пантократа, лет этак через пятьдесят будете ссылаться на эту мою книгу:

"О боже праведный, вели своим судебным приставам сделать выписку из той самой странички, где записано, что я, Тилимон Прищепа, если и не подавал нищим, то и не травил их собаками!"

"Гражданин бог! Ригор Полищук никогда не признавал царей ни земных, ни небесных и не ждал от них пощады. Я всегда был против мелкобуржуазной стихии и мирового капитала. И если мне за мои великие муки в наймах судилось быть в раю, но вместе с Баланом и Прищепой, так я лучше пойду к черту в ад. А о том, что я был непримирим к этим живоглотам и на земле, прописал наш учитель Иван Иванович".

Приходится мне записать и себя в летопись, в графу "Зло". Так сказать, "самооштрафоваться", как практиковал это пан Захаржевский, управляющий имением Бубновского. Штрафовал он батраков за все - и за сломанное дышло, и за оборванные постромки, и за опоздание на работу. Но настолько был справедлив, что за неисполненную в срок работу по имению ну, не заскирдовал пшеницу вовремя или картофель сгноил в яме - накладывал штраф и на себя: случалось, что и по три рубля. А в революцию хотели было его порешить за штрафы, но не за те, конечно, что на себя накладывал, а за те, которые с людей драл...

Так вот, когда угомонились все наши домашние после приезда Виталика, когда отошло праздничное настроение и вынесли все ветки вяза с татарником вместе, которыми украшали хату, встретились мы как-то с Виктором Сергеевичем Бубновским и решили наловить раков. А было их у нас в пруду тьма-тьмущая. До революции этот большой, десятин на триста, пруд принадлежал Бубновским. Сейчас он, кажется, числится за совнархозом.

Старый Бубновский вылавливал эту скрежещущую живность тысячами и продавал скупщикам, а те в свою очередь - в городские пивные и рестораны. Теперь же хотя скупщики и приезжали, но не было уже больших сделок скупали только у мужиков, а те продавали даже не сотнями, а лишь десятками.

И хотя хозяина над прудом по сути не было, но сторож, старик Клим Яременко, как и прежде, несет свою службу, хотя никто ему за это, кажется, не платит. А он днюет и ночует у пруда.

К нему слишком привыкли наши мужики, чтобы держать на него тяжкое сердце и чтобы игнорировать его полностью. Поэтому считали за лучшее рыбачить по ночам, чтобы не укорачивать жизнь старику откровенным грабежом.

Но не успеют зайти с рогулями и боталами в воду, ан глядь - Клим тут как тут. Стоя на корточках, ругает их с берега, а мужики только посмеиваются, загоняя рыбу в снасть.

- Да уйдите, деда, а то мы без штанов, стыдимся вылезать...

- Вот заберу одежу, пойдешь голышом!

- Не трогайте, дедка, штанов, там в кармане три старорежимные дырки. Только попробуйте хоть одну потерять!..

- Вот Ригору скажу.

- Ну, не говорите, дедусь, председателю, а лучше идите на ту сторону: там бреднем ловят. Вот те потянут!.. Еще и с обрезами вышли...

- Да бреш...

- Хотите - верьте, хотите - нет...

- Ишь, нашел дурня!..

- Еще третьего дня Титаренки бредень ладили.

- Да ну...

- Крест святой. Говорили, появится старый черт, так мы в него, туды-растуды, и пальнем.

- Ну и ну! - возмущается дед. - Этого так не оставлю!.. Пойду гляну и сразу же к Ригору. Тот им выстрелит!.. А вам, хлопцы, спасибо... Только ж вы мелкую повыбрасывайте.

- Да мы, дедусь, вот ей-богу!..

И Клим бежит на плотину, чтобы, перейдя на ту сторону пруда, застукать там Титаренковых выродков...

Так вот, надумав ловить раков, мы с Виктором Сергеевичем заранее наготовили мяса, подержали его в тепле, чтобы протухло, и я за день до намеченного срока закинул с берега в пруд эту приманку.

Когда достаточно стемнело, пришел Бубновский, принес на плечах небольшой, сажени на четыре, невод. Я взял с собой два мешка.

Огородами направились к железной дороге, перешли колею и очутились на берегу пруда.

Мы шли тихо, не переговариваясь. На песчаной отмели нагретая за день вода покрылась пузырьками, от пруда тянуло тиной и рыбьей слизью.

Я очень сожалел, что мы не взяли с собой Виталика, ведь такие ночные походы, особенно в детстве, навсегда остаются в памяти.

Чувствовал себя немного неловко, потому что идем на пруд ночью, как тати, но успокаивал себя тем, что все село грешило и никто не считал себя преступником. Было мне и смешно немного: над Виктором Сергеевичем посмеивался - каково это ему красться к своей бывшей собственности?.. И хотя был я сейчас таким же самым браконьером, но чувствовал себя почти господином положения.

Вот до чего изменчива судьба!.. Вы слышите, Виктор Сергеевич?..

Мы дошли до самой рощи. Хотя берег был крутой, глубина небольшая - по грудь. Забрели в воду одетыми, боялись жгучего роголистника. К нижней части невода подвязаны гайки, и сеть выгребала со дна все живое и неживое. Подтягивая сеть к берегу, мы уже чувствовали, как бьют нас острыми "шейками" по ногам испуганные раки. Попалось их в невод столько, что мы вдвоем едва вытащили снасть на крутой берег. В темной подвижной и шуршащей массе раков серебристыми блестками вскидывались красноперки.

- И рыбку соберем... - соблазнял Виктор Сергеевич.

- Соберем и выкинем. Для чистой совести.

- Гм! Гм!

Чтобы не подпал он под влияние лукавого, я сразу же выбросил всю рыбу в пруд.

Раков мы собрали и побросали в мешок, хотя работа была не из приятных. Набралось их до самого верха. Предусмотрительно завязав мешок, мы забрели вторично, и тут же с берега послышалось немного насмешливое, немного злорадное:

- Кхе! Кхе! Купаемся?.. Вылазьте уж, а не то сом затянет...

Виктор Сергеевич от нестерпимой досады выругался, и ругань была изысканная, дворянская.

- А-а, - обрадовался Клим, - так это вы, Виктор Сергеич!.. Если б не ваша молитва, так ни за что не признал бы!.. Да разве нашим дурным мужикам так суметь?.. Хе-хе!.. Освежиться, стал быть, захотелось?.. Ну-ну... А кто ж это с вами?

- Это я, Клим Терешкович... - отозвался я не очень весело.

- Так, так... Одна, стал быть, антилигенция... Ну, вы купайтесь, а я посижу за кумпанию... - И дед стал высекать огонь.

- Раки... - сказали.

- Оно, всеконешно, раки не рыба, а рыба не раки... Освежайтесь, добродеи-граждане...

Меня душил смех. Виктор Сергеевич сопел от страстного желания высказаться. Потом его прорвало:

- Так тебе и надо, дворянское отродье, за муки народные, за пот и кровь его! Терзайся, сгорай от стыда и унижения своего - за подлость царей, за боярскую кровавую спесь, за всю историю Российской империи!..

- Да будет вам, Виктор Сергеич! - сказал Клим. - Так здорово начали, что возымел и я охоту поучиться, а вы... Невдомек мне это, ей-богу!..

- О великодушный народ!.. - затянул вновь Бубновский.

Но я его перебил:

- Вылезаем, Виктор Сергеевич, пора домой.

Едва не падая, он потянул свой конец невода к берегу.

Дед молчал.

Мы наполнили раками и второй мешок.

Дед Клим шкварчал своей люлькой, сидя на корточках.

- Еще ваш родитель, Виктор Сергеич, говаривал мне: "Все, что ни на есть в воде сущее, а такожды в воздухе и на земле - все это, стал быть, божье. А бог отдает его тому, кого любит..." Сегодня, стал быть, одним, а завтра - совсем другим. Вот так-то вот...

- О велемудрый народ!..

- Может, вам, добродеи-граждане, подсобить?