Люди с далекого берега - Клер Моуэт

— Мамочки! — расхохоталась Айрис. — Вы только посмотрите, кто это!

— Вот так номер… — произнес Виктор.

— Черт меня побери! — Откинувшись в кресле, обескураженный Фримэн ослабил узел галстука.

Все оказались в полной растерянности. Веселье внезапно иссякло. Думаю, Фримэна не слишком обрадовало открытие, что между Ноем Джозефом и сумасбродом Фарли Моуэтом наметились приятельские отношения. Гэс Барнс, которому предстояло через полчаса заступать в ночную смену, очутился лицом к лицу со своим начальством. И обоим было явно не по себе. Даже Ной, казалось, утратил присущую ему уверенность. Минни и Дот притихли, как мышки.

Айрис принялась угощать гостей шерри. Мужчины, взяв с серебряного подноса по бокалу на длинной ножке, с поспешностью экранных убийц опрокинули в себя содержимое. Очевидно, и Ною, и Гэсу, и их женам не терпелось убраться отсюда поскорей. Не тратя лишних слов, мы поблагодарили хозяйку, подобрали свои варежки, шапки, вуальки и вышли в ночь.

Завершением гулянья ряженых считалось шестое января, «старое рождество», как называли здесь этот день. Взрослые целиком уступали его детям, которым запрещалось разгуливать ряжеными в будни да еще на ночь глядя. Шестого наша кухня превратилась в проходной двор, целый день здесь толпились полчища маленьких привидений в масках, обряженных кто во что горазд. Заваливались на кушетку, ерзали, хихикали, перешептывались — им не терпелось, чтоб их немедленно узнали. Я требовала, чтоб они позабавили меня — то песенку просила спеть, то стишок прочесть, а потом за труды раздавала сладости, запас которых таял на глазах. Не хотелось, чтоб здесь, как у нас на материке в День всех святых, этот праздник превращался для детей в обыкновенное попрошайничество.

Петь осмеливались немногие. Песенки были про то, как убирают хлопок, про какого-то арестанта, а иные — на грани того, «про что не говорят, чему не учат в школе». А еще были песни про южные американские штаты, откуда пришла к нам кантри-музыка, которую ежедневно передавали по радио из Мэристауна: там частная радиостанция без конца крутила народную музыку, только не местную — американскую. В те годы народные песни Ньюфаундленда исполнялись лишь немногими певцами-профессионалами, а дети, уроженцы острова, их не пели.

Маска Лероя Куэйла — рожица медведя, смахивавшего на собаку, традиционная маска Дня всех святых, — не могла скрыть его возбуждения. Четырехлетний мальчишка утопал в желтом материнском свитере, который болтался на нем, как на вешалке, и доходил до пят. Лероя сопровождала старшая сестренка Дороти. Она считала себя достаточно взрослой, в детском празднике не участвовала, а потому пришла в обычном платье.

Разгоряченный, уставший, разморенный теплом нашей кухни, маленький Лерой, прикорнув на кушетке, уснул. Дороти подошла к раковине, помогла мне помыть и вытереть посуду. Потом взяла швабру, принялась подтирать грязные следы от входной двери к кушетке.

Неожиданно разоткровенничалась, начала рассказывать о себе. Когда-нибудь, говорила Дороти, она уедет отсюда и выучится на медсестру. А может, и на доктора. Ей нравится ухаживать за больными. Так мне открылись мечты этой девочки, которые уносили ее далеко-далеко, подальше от отцовского магазина, от братишек и сестренок, от соседок и повседневных обязанностей. Ведь, если у Дороти оставалось время после уроков и возни с Лероем, ей приходилось помогать отцу в лавке. К тому времени, как она окончит школу, отец рассчитывал на полную ее помощь в лавке. Вот и оставалось девочке мечтать о профессии медсестры, как о несбыточном будущем.

— Больше всего на свете, — шепотом признавалась Дороти, — я стихи сочинять люблю. Ну и песенки тоже. Ночью лежу в постели и просто так про себя выдумываю. А если минутка в магазине выпадет, так в блокнот запишу.

— Правда? — Я никак не ожидала, что Дороти может увлечься поэзией, и была горда, что именно мне она доверила свою тайну. — А ты не захватишь как-нибудь блокнотик с собой, почитать?

Девочка вспыхнула, потупилась, устыдившись своей откровенности. Верно, подумала, что я решила посмеяться над ней.

— Не смущайся, — успокоила я ее, — просто мне, честное слово, очень интересно послушать твои стихи и песенки. Да и Фарли, я думаю, тоже. Он сам когда-то писал стихи, когда был такой, как ты.

— Ну, может, как-нибудь… — пробормотала Дороти и пошла тормошить Лероя. — Давай-ка домой! — сказала она жмурившемуся со сна малышу. Потянула его через порог. Оба зашагали через замерзшее болотце; обернулись, помахали мне. Я подумала, наверно, идет и корит себя, зачем открылась незнакомому человеку…

6

Вот уж никак не ожидала, что в разгар зимы тут начнутся свадьбы. Мне казалось, это время года не для подобных торжеств. В моем представлении свадьба всегда связывалась с весенней порой, когда цветут пионы и невесты фотографируются на фоне цветущего пейзажа. На материке зимой бракосочетания редки (невесты тогда одевают платья из белого бархата, а их подружки — из клюквенно-красного); но такое могут позволить себе только те, кто в состоянии провести медовый месяц где-нибудь на островах в Карибском море.

Но здесь, в Балине, свадебный обряд не требовал ни живых цветов, ни медового месяца. К зиме возвращались домой молодые парни, уезжавшие подзаработать на Великие Озера; многие из них подумывали о женитьбе. К тому же зимой работы здесь меньше, чем в остальные месяцы, вот почему именно зимнюю пору и избрали здесь для свадеб.

Едва успевал отшуметь разгул рождественских празднеств, как повсюду начинали растекаться приглашения на свадьбы; их охотно разносили младшие сестренки невесты или жениха. Период зимних свадеб вклинивался между рождеством и великим постом, и день бракосочетания определялся в соответствии с расписанием церемоний Приходского зала, где отмечались все торжественные события.

«Мистер и миссис Альберт Грин просят оказать им честь присутствовать на бракосочетании их дочери Эффи с мистером Обад. Кендэлом во вторник 12 февраля в 4 часа дня в церкви св. Петра в Балине

Торжество состоится в Приходском зале.»

Приглашение, полученное нами, выведено аккуратным почерком на листке белой нелинованной бумаги; текст обычный, такой же, как и повсюду в англоязычных странах. Приглашения рассылались по всем домам. Не пригласить кого-то — пусть самого нелюбимого, самого ненавистного соседа, который, возможно, и знать-то не знал невесту с женихом, — считалось непозволительным.

Помню, как Рут Куэйл с досадой рассказывала:

— Нейт Янг с Энни Ингрэм решили пожениться, так, будто воры, смотались по-тихому. В Корнер-Брук. Там и обвенчались.

«Ничего себе, думала я, „смотались в Корнер-Брук“! Да туда двое суток добираться морем и на поезде.»

Но это обстоятельство мало кого трогало, возмутительная история продолжала передаваться из уст в уста. Обвенчаться втихомолку — проступок, который здесь никогда не простится и не забудется. На тех, кто не пожелал устроить для всего поселка веселый пир с вином и танцами, смотрели как на жалких скупердяев.

А вот то, что невеста ждала ребенка — у нас, на материке, такое всегда встречает осуждение, — здесь не считалось позором. Раз дети — естественный плод любви, то и планировать их рождение казалось местным жителям столь же абсурдным, как и вообще пытаться планировать свою жизнь. Как ни планируй, все то же выйдет.

Раз поутру к нам в кухню явился молодой парень. Войдя, он долго мялся в дверях. На кушетку, как все, кто наведывался к нам, не присел. Стоит, уставясь на длинные носы своих ботинок. Неровно подстриженные вихры клоками спадают на лоб. На мои вопросы гость отвечал неохотно; наконец после маловразумительного обмена фразами спросил, дома ли мистер Моуэт. Я заглянула к Фарли, позвала его, а затем тактично оставила их вдвоем. Время от времени до меня доносилось невнятное бормотанье, то и дело предваряемое обращением «сэр».

Через минуту в комнату вошел Фарли, направился к шкафчику в задней комнате, где мы хранили всякие напитки, и вернулся, неся в бумажном пакете две бутылки. Вручил пакет гостю и напутствовал его сердечным «Счастливо тебе!». Парень ушел.

— В чем дело?

— Бедняга пришел одолжить бутылку рому. Завтра у него свадьба, а выпивку, которую он заказал, на вчерашнем пароходе не завезли. Прибудет не раньше, чем через неделю. Но жениться-то ему завтра!

— Ты что же, продал ему ром?

— С ума сошла! Что я, спекулянт какой-нибудь? Отдал ему бутылку, и все. Да еще и мятный ликер всучил впридачу.

— Вот это ты здорово придумал! Молодец! — вырвалось у меня.

Дело в том, что недели две назад мы, сами того не желая, оказались обладателями трех бутылок этого мятного ликера. Обa его терпеть не могли и не знали куда девать. Напитки приходилось заказывать почтой через Ньюфаундлендскую комиссионную торговлю спиртными напитками, которая находилась в Сент-Джонсе — так здесь заведено, хоть бутылку тебе надо, хоть сто. Мы отправляли по почте заказ и деньги, включая стоимость доставки, и время от времени получали заказанное. Сперва наш заказ ехал поездом, затем пароходом. В общей сложности доставка занимала недели три. Прокручиваясь неспешно, эта система в целом работала безотказно, не считая одного-единственного момента. Если чего-то не оказывалось в наличии, чиновник, оформлявший заказ, не желая задерживать клиента, по собственному усмотрению выбирал взамен напиток за соответствующую цену. Там, где дело касалось крепкого спиртного, все обстояло нормально. Когда же речь шла о винах, включающих самый разнообразный ассортимент — и «Бургундское», и «Драмбюи», и «Либфрауенмильх», и «Шерри Херинг», и «Розовое игристое», ну и, конечно, мятный ликер — замена производилась только по принципу одинаковой стоимости. Короче, заказав три бутылки «Божоле» по цене 4 доллара 85 центов, мы вместо этого получили три бутылки мятного ликера стоимостью 4 доллара 85 центов. Одна из них и устремилась сейчас к свадебному столу.