Это называется так (короткая проза) - Линор Горалик

— Сбылась мечта, а? — сказал Йони. — Сбылась мечта?

— Хер знает, — сказал кто-то из мальчиков, — завтра могут обратно послать.

— Я про петухов, дебил, — сказал Йони.

— А, — вяло протянул тот же мальчик. — Типа, да.

— Ни хера себе, — сказал Йони, — ты первый после каждого взрыва орал громче самих петухов: опять сучьи петухи! Опять сучьи петухи! Перейдем границу назад — всех постреляю! А сам валяется.

— Странно, что они не орут, — сказал Гай.

— Можно из них суп сварить, — сказал Йони, но никто, конечно, никуда не пошел.

Повторяю

Хаюту

Они еще раз прошлись по вызову абонентов из записной книжки, по ответу на звонок и по тому, как заносить людей в записную книжку — она потребовала, хотя он обещал, что сам заранее занесет все номера. Он вообще сейчас старался все делать заранее. Это заняло еще почти сорок минут. За это время он два раза выходил в туалет. Один из этих двух походов он провел, сложившись вдвое перед унитазом и судорожно давясь кислой слюной. Второй раз он даже не пошел в кабинку, а просто прислонился раскаленным лбом к холодному стеклу окна, и на секунду ему стало легче. Он вернулся назад, к бабушке — она уже смотрела телевизор, и под неестественные голоса вычурно разодетых мужчин и женщин он снова раз оглядел чистую комнатку с занавесками. На трюмо были выставлены все ее любимые флакончики и бутылочки — одними ему разрешалось играть в детстве, а другими нет. Здесь был приличный телевизор, кондиционер, платяной шкаф, он выбрал для нее хороший пансион, он и сам мучительно хотел бы в таком жить. «Зависть, — подумал он со стыдом, — плохое и непродуктивное чувство». Тут боль скрутила его снова, он согнулся пополам и помахал изумленной бабушке рукой — мол, кое-что уронил. Когда ему удалось разогнуться, он подошел к бабушке, крепко поцеловал ее в сухой чистый лоб, потом еще и еще раз, и двинулся к двери, но тут бабушка вдруг сказала: «Секундочку!» Он с трудом подавил вздох, а она засеменила куда-то. У него уже не было сил обернуться, он просто стоял и ждал. Она вернулась, сунула что-то ему в руку и сказала: «Пашенька, еще раз объясни мне, как тут вызывать телефонную книжку» — и он увидел, что в руке у него пульт от телевизора.

Тогда он сел на коврик прямо рядом с дверью, а потом лег, поджав ноги к груди, закрыл глаза и полежал немного.

Правая

Глядя ей в спину, он сказал, что поймал лепрекона и привязал его в саду за домом. Она так резко обернулась, что чуть не упала: сидя на корточках, она шарила под стойкой с обувью. Сказала, что не может найти свою сиреневую туфлю, а он спросил: «Правую или левую?», и в ответ на ее раздраженный взгляд объяснил, что обычно они носят с собой левую.

— Кто? — спросила она, и он ответил:

— Лепреконы. Они же башмачники, носят с собой левый башмак и тачают его.

Она быстро двинулась в обход комнаты, заглядывая под мебель, он шел за ней и смотрел, как при каждом наклоне выпуклый шейный позвонок то скрывается за воротом футболки, то выглядывает вновь.

— Я боюсь, что он освободится и удерет, — сказал он, и тут она повернулась и пошла на него, заставив отступить на пару шагов. Стараясь не сорваться на крик, она выговорила:

— Если. Это. Опять. Твоя. Дурацкая. Шутка. Пожалуйста. Немедленно. Верни. Мне. Туфлю! — И тут же зазвонил ее мобильник.

Она объяснила, где свернуть после шоссе и как лучше подъехать, а потом сунула мобильник в карман и сказала, что Павел вот — вот будет здесь и что не мог бы он хоть напоследок вести себя по — человечески. Он ответил, что старается и что двух минут вполне достаточно, чтобы выйти в сад.

— Зачем? — в отчаянии спросила она, и он терпеливо повторил:

— Я поймал лепрекона. Если поймать лепрекона, можно потребовать горшок золота или исполнения трех желаний. Я отказался от золота. Он привязан в саду. Ну пойдем, пожалуйста, не думаю, что у нас много времени.

Я думаю, он там визжит, наверное, изо всех сил, и сейчас кто-нибудь прибежит и заберет себе наши желания.

Она рявкнула, что у нее сейчас нет трех желаний, а есть только одно — найти эту гребаную туфлю. Он сказал, что на самом деле уже использовал одно желание, так что осталось только два, и что — нет, оно пока не сбылось.

— Но, — сказал он, — мы можем пойти и попробовать отобрать туфлю, если. — И тут она закричала:

— Замолчи! Замолчи! Просто замолчи!

Она дернула молнию на чемодане, вытащила из плюнувшей какими-то белыми тряпками пасти пару босоножек, натянула их, споткнулась на тоненьком каблучке, выругалась и побежала на крыльцо. Он пошел за ней, и она, помахав рукой подъехавшей машине, вдруг ткнула его обкусанным ногтем в грудь и сказала:

— Возьми у него это чертово золото и поезжай куда-нибудь. Тебе полезно.

А он сказал:

— Это буквально две минуты, это же прямо здесь, в саду, лепрекон совсем. — и она со стоном помчалась вниз, оставив чемодан на попечение Павла, а он подумал: «Как только они отъедут, я пойду в ванную и сяду читать и курить на унитазе. Одиночество в ванной вполне естественно, гораздо естественнее, чем в любом другом помещении».

Хлопнула дверца автомобиля, он быстро пошел в ванную. Здесь что-то было не так. Он заставил себя сосредоточиться и понял, что на бачке стоит туфля, ярко — сиреневая, с немного ободранным носом. Он смотрел на нее минуту или две, а потом открыл форточку, прицелился, как мог, и неловким движением выкинул туфлю в сад.

Правда, спасибо

Джун спросила:

— Почему ты вообще согласилась, чтобы я у тебя жила? — и Маша сказала:

— Потому что так было договорено еще год назад.

— Но ведь год назад, — сказала Джун, — you know… Твоя дочка была еще, ну.

— Да, — сказала Маша, — конечно. Но все было договорено. Она тем летом — у вас, потом ты этим летом — у нас. Я думала, смогу.

Внизу загудело такси. Джун поволокла сумку на крыльцо, Маша пошла следом и уже на крыльце сказала:

— Доедешь до Алекса — немедленно позвони мне. И передай ему, я сама позвоню ближе к вечеру.

Джун радостно помахала пальцами и сдула со лба невесомую прядку, таксист поволок ее чемодан к багажнику. Маша закрыла дверь — и все время, пока набиралась ванна, думала, что надо будет еще раз сказать Алексу спасибо за то, что он забрал Джун к себе, и что за последние сутки, пока все устраивалось и организовывалось, она уже трижды говорила Алексу спасибо, и каждый раз ее после этого рвало.

Это называется так

Д

— Это называется — «с обременением»? — спросил он, глядя на гладкий могильный камень.

Риэлтор опять попыталась вытащить каблуки из жирной, мягкой, головокружительно пахнущей летом дачной земли.

— Ну вот, понимаете, они же говорили — участочек с обременением, — быстро сказала она, — но вы понимаете, с другой стороны, они же готовы делать скидочку. Если хотите, я с ними еще поговорю про скидочку, может, не пять процентов, может, шесть. Они, конечно, понимают, но с другой стороны — он мне говорит: «Это же не человек там все-таки, с человеком, наверное, да, были бы проблемы, конечно, а там собачка, может, люди войдут в положение, а мы с нашей стороны сделаем скидочку».

Он повернулся и еще раз посмотрел на дом, потом на дорогу, ведущую вниз, к основному поселку, потом опять на дом, потом глубоко вдохнул и тут же опьянел от воздуха, от висящей в нем мелкой сладкой пыли, от своей внезапной легкости, от того, что, наконец, все получилось, и он сможет уехать сюда, жить здесь круглый год, особенно зимой, когда вместо бессмысленных дачников вокруг будет снег и никого. Риэлтор попыталась встать на носочки, но заскользила, вздохнула и опять утопила в земле острые каблуки.

— Хотите, — сказала она тоскливо, — я еще раз про скидочку с ними поговорю?

— Нет, — сказал он, — бог с ними, нормальная скидочка. Просто как звучит: «с обременением». Поразительно.

Их не бывает

— А может бы-ы-ы-ыть, — сказала она загадочным голосом, — она пря-а-а-а-ачется. Под кроватью?!

Тут она резко откинула в сторону плед и глянула вниз, но под кроватью Настюхи не было.

— А может бы-ы-ы-ыть, — сказала она (будильник в виде Кролика Багза — показывал без пяти шесть, через пять минут надо было пойти на кухню проведать духовку), — она пря-а-а-а-ачется. За занавеской?

За занавеской Настюхи тоже не оказалось: что-что, а играть в прятки ее Козявочка умела. Она закрыла окно, — вообще-то Козявке было запрещено открывать его без спросу, кое — кому сегодня влетит.

— А мо-о-о-о-ожет быть, — сказала она тоном человека, которого посетила гениальная мысль, — мо-о-ожет быть, она сидит за ящиком с игрушками?!