Тигроловы - Анатолий Буйлов

— Ты, Павел, собак не бойся, оне у нас смирные! А рюкзак на гвоздь подвесь, мышва не достанет.

Савелий широко распахнул щелястую, из липовых плах дверь, низко пригнувшись, шагнул в желтый проем.

— А мы привели ишшо одного тигролова! — деланно бодрым голосом проговорил Савелий.

Николай сидел за столом и крошил в котелок лук. На слова отца он не откликнулся, даже головы не поднял.

«Ну вот, начинается», — с тоской подумал Павел и громко поздоровался.

Не поднимая головы и не прерывая своего занятия, Николай неохотно ответил, и в коротком, вроде бы равнодушном ответе Павел почти физически почувствовал затаенную недоброжелательность.

— Вот и славно, вот и хорошо, — довольный внешне спокойной встречей, воскликнул Савелий. — Стало быть, раздевайся, Павлушка, садись к столу, сейчас будем ужинать...

Проснулись тигроловы задолго до рассвета, намереваясь пораньше выйти из избушки, но пока завтракали, кормили собак, увязывали котомки, проканителились — и вышли только с восходом солнца. Небольшой морозец слегка обжигал лицо, бодрил еще не проснувшееся тело. Шли гуськом. Павел замыкал звено, ведя Барсика. Павел утром предложил Евтею свои услуги, и Евтей охотно отдал собаку. Водить ее на поводке в лесной чащобе хлопотно, то веткой хлестнет ее по морде, и она отпрянет под ноги, то поводок зацепится. А Барсик еще имел привычку тщательно обнюхивать каждый след, встречающийся на пути.

— Ты, Павлуха, не церемонься с этим паразитом! — не поворачивая головы, посоветовал Евтей. — Дерни его как следует пару раз. А то за целый день он тебе так опостылеет, что и тигров ловить не захочешь. Хитрющий пес! Главное, не отпусти его, а то потом не изловишь.

В полдень тигроловы пересекли темный пойменный лес реки и вошли в кедрово-широколиственную зону. Вскоре увидели свежий человеческий след и старые, заплывшие смолой затески на кедровых стволах.

— Артемовский путик, — сдирая с потной головы шапку, уверенно сказал Евтей. — Передохнем малость и пойдем в зимовье...

— До него, Евтеюшко, не близко... — осторожно заметил Савелий, с наслаждением сбрасывая котомку и расправляя плечи.

— Километров пять-шесть. Но дотемна успеем.

— Должны успеть, — рассеянно сказал Савелий, испытующе поглядывая на Павла.

Павел уже не раз ловил на себе его оценивающий взгляд, и это слегка раздражало его.

По застывшему человеческому следу идти было легче. А вскоре он влился в тропу. Справа и слева от нее видны были настороженные на колонка кулемки, попадались и капканные будочки, сложенные из трухлявых пеньков и корья. Тропа вилась рядом с ключом у сопок, густо поросших ельником и пихтой, но вдоль ключа неширокой полосой тянулся чистый кедровый лес, густо испещренный беличьими и колонковыми следами, изрытый и перекопанный дикими кабанами. В каждой настороженной кулемке приманкой лежала ободранная беличья тушка. «Хорошо побелковал, — подумал Павел, — если кладет на приманку не половинку, а целую тушку». В одном из капканов тигроловы заметили живого колонка. Увидев приближающихся людей, колонок рыжей молнией метнулся было под валежину, но привязанный к колышку тросик резко отбросил его назад. Тогда он стал неистово дергаться, пытаясь высвободить заднюю ногу из капкана, но железные дуги держали его накрепко. Прикрикнув на возбужденного, взвизгивающего Барсика, Евтей подошел к колонку. Тот неожиданно громко и пронзительно заверещал и стал кидаться на человека. Евтей левой рукой сунул рукавицу, колонок мгновенно вцепился в нее. Это и надо было Евтею. Он схватил зверька правой рукой за шею, затем, бросив рукавицу, подхватил его, царапающегося, вырывающегося, за грудную клетку, нащупал пальцами маленькое, отчаянно трепещущее сердечко и сильно сжал его на несколько секунд, пока оно не остановилось. Подвесив безвольно сникшего зверька на нижние ветки дерева, под которым стоял капкан, Евтей поправил разрушенный колонком шалашик из корья, насторожил в нем капкан, замаскировал его сухой листвой, которую нагреб из-под валежин, и, удовлетворенно погладив бороду, сказал:

— Теперь колонка мыши не попортят, а в капкан, глядишь, и второй попадет, вот и ладно будет.

Все это Евтей проделал быстро и аккуратно. Павел добивал попавших в капкан соболей и колонков таким же способом. Чувствовал он при этом легкое омерзение к тому, что делал, но иного, более гуманного способа умерщвлять попавших в капканы зверьков просто не было.

Как-то знакомый охотник-любитель, увидев, как Павел быстро остановил сердце пойманного в капкан соболя, обозвал его варваром. Напрасно Павел доказывал ему, что такой уж это промысел. А способ этот старый и надежный, дающий чистую шкурку. Не стрелять же в пойманного зверька из ружья. Через неделю Павел шел с этим охотником по участку. Заметив попавшего в капкан соболя, тот начал яростно топтать его ногами, норовя наступить на горло. Соболь, вдавленный в снег, изворачиваясь, царапался и кусался. Тогда охотник схватил его за горло и, багровея от натуги, начал душить. Соболь, ощерившись, хрипел и таращил глаза, царапая когтистыми лапами рукав телогрейки, пытаясь достать до сжимающей горло руки, и достал-таки. Охотник вскрикнул, выпустил зверька, и тот с неожиданным проворством поволок капкан к бурелому. Охотник, выругавшись матом, догнал соболя, наступил на него и принялся с отвращением толочь его голову прикладом ружья. Вечером, брезгливо морщась, он часа два обдирал этого соболя, соскребая ножом с мездры кровяную слизь. Тушка была в кровоподтеках, мех перепачкан кровью. Натягивая шкуру на правилку, охотник, осуждающе поглядывая на Павла, рассуждал:

— Все-таки не понимаю я вас, промысловиков. Как это можно убивать зверей каждый день? Изо дня в день, изо дня в день! Опротиветь ведь должно. Ты не обижайся, но все вы мне мясников напоминаете. Вот любительская охота — это понятно, это чистый, здоровый азарт! Там все оправдано. А вот чтобы без всякого азарта зверя убивать, просто из-за денег, это, извини меня, живодерство!

Павел не стал возражать охотнику, постеснялся обидеть гостя. Между прочим, этот охотник вместо пяти соболей, как было записано в договоре, сдал промхозу только двух, а четырех, самых темных и пушистых, увез в подарок жене. Не побрезговал, сукин сын, мясницкой добычей, даже в восторге от нее был.

Артемовское зимовье стояло у подошвы крутого склона, на невысокой, заросшей мелким ельником террасе; под террасой, стиснутый ледяным желобом, шумно бурлил незамерзающий в этом месте Антонов ключ. Над заснеженной крышей избушки тонко струился голубой дымок. Уставшие тигроловы взбодрились, зашагали быстрее. Павел все ждал услышать лай артемовской собаки, ее следы были повсюду: и вокруг избушки, и на Тропе. Но собака не лаяла.

«Неужели не чует? Вот и надейся на такого сторожа. Спит, наверное, под дверью...»

Но и под дверью собаки не оказалось, и лишь когда тигроловы подошли вплотную, стали снимать котомки и привязывать своих собак из избушки раздался приглушенный лай. Тотчас скрипнула обитая изюбриной шкурой дверь и высунулись из нее одновременно белая собачья морда с добродушными глазами и заросшее седой щетиной с глубокими морщинами и маленькими сердитыми глазками лицо Артемова. Черные волосы на его голове вились кольцами и топорщились во все стороны.

— Чиво шумите? Истинные хунхузы... Проходите давайте в избу, — ворчливо проговорил Артемов и исчез за дверью.

Собака несколько мгновений морщила влажный черный нос, принюхиваясь, затем тихонько гавкнула и, вероятно, удовлетворившись этим, тоже исчезла.

Павел, видевший Артемова только на слетах охотников, на которые они съезжались со всех участков раз в год, но много наслышанный о его неуживчивом характере, теперь, заинтересованный, хотел узнать старика поближе и потому с нетерпением смотрел на стоящего перед дверью Савелия.

Бревна избушки потемнели и слегка подгнили в углах от времени и от сырости, но крытая кедровой дранкой крыша янтарно светилась новизной, вероятно, крышу переделывали нынешней осенью.

Слева от двери на деревянных клиньях, забитых в щели бревен, висели связка капканов, целлофановый мешок с приманкой, ружье «Белка» двадцать восьмого калибра, моток медной проволоки и новое стекло от керосиновой лампы. Шагах в десяти от избушки поленница дров, массивные козла с недопиленной ясеневой сушиной, а чуть подалее возвышался на четырех высоких пнях небольшой, с тесовой крышей лабаз для продуктов; под основание лабаза, для того чтобы не поднялись на него мыши, вокруг каждого ствола были прибиты жестяные зонтики. «Хозяйственный мужик», — бегло окинув все это взглядом, одобрительно подумал Павел.

В зимовье было жарко и тесно оттого, что большую половину занимали сплошные — от стены до стены — нары; слева от двери стол и маленькое оконце, справа — железная печь. Над печью под потолком подвешены две двухметровые жердочки для сушки одежды; всюду на закопченных стенах, с вылезающим из пазов мхом, набиты большие гвозди, на гвоздях, как в лавке старьевщика, — чего только не было! Тряпье, чайник, поварешка, котелки, моточки проволоки, цепочки для капканов и многое другое. В изголовьях нар, на деревянных клиньях, видны полки. На полках пачки с порохом, картонные коробки, мешочки, латунные гильзы. Из-под нар боязливо высовывается хозяйская собачонка.