Вольные стрелки - Густав Эмар

— Донью Кармелу? — проговорил капитан.

— Да! — воскликнул Ягуар. — Но и вы также любите ее.

— Да, я люблю ее, — коротко отвечал офицер и в замешательстве опустил глаза.

Между беседовавшими молодыми людьми воцарилось продолжительное молчание. Нетрудно было видеть, что каждый из них переживал глубокую внутреннюю борьбу. Ягуар первым подавил бурю, клокотавшую в его сердце и начал твердым голосом:

— Благодарю вас, капитан, за ваш откровенный ответ. Вы имеете такое же право любить Кармелу, как и я, и пусть любовь эта возродит не вражду, еще большую чем та, которая существовала между нами, но послужит к скреплению начавшейся сегодня дружбы. Донья Кармела достойна любви. Будем же любить ее оба и будем продолжать нашу борьбу честно, без предательств и подлости. Благо тому, кого она предпочтет. Пусть она одна будет судьей между нами, оставим ее следовать влечениям своего сердца. Она слишком чиста, слишком благоразумна, чтобы ошибиться и сделать неправильный выбор.

— Пусть будет так, — с жаром воскликнул капитан. — У вас благородное сердце, Ягуар. Чтобы ни сулила судьба нам впереди, я счастлив пожать вашу честную руку и считаю за честь быть в числе ваших друзей. Правда, я питаю к донье Кармеле глубокую и искреннюю любовь, за ее улыбку я с радостью готов отдать свою жизнь, но, клянусь, я последую примеру, который вы подаете мне сейчас, и буду вести борьбу так же честно, как и вы.

— Слава Богу! — с наивной и откровенной радостью воскликнул молодой человек. — Я был уверен, что мы поймем друг друга.

— Для этого нам нужно было только объясниться, — с улыбкой заметил на это капитан.

— Это ужасное единоборство! Надеюсь, оно не повторится между нами вновь при тех же обстоятельствах. Истинно, мы обязаны только чуду, что остались в живых.

— Да, я не хотел бы вновь испытать его.

— Клянусь, и я тоже. Но солнце быстро склоняется к западу. Едва ли нужно мне говорить вам, что вы свободны и можете идти куда вам угодно, если не имеете намерения остаться среди нас еще некоторое время. Я прикажу оседлать вам лошадь, которую позвольте мне подарить вам.

— Благодарю вас. Не скрою, пешком, без лошади, я почувствовал бы себя в большом затруднении в этих незнакомых мне местах.

— Не беспокойтесь об этом, я дам вам проводника, который выведет вас туда, где вам все знакомо.

— Тысячу раз благодарю.

— Куда вы хотите направиться? Если мой вопрос нескромен, то я не требую, разумеется, ответа.

— Нет, я не буду ничего скрывать от вас. Я намерен как можно скорее присоединиться к генералу Рубио. Я должен дать ему отчет обо всем случившемся там, наверху, и о той катастрофе, постигшей караван с серебром и отряд, его сопровождавший, жертвой которой чуть было не сделался и я сам.

— Таков уж удел войны, капитан.

— Я не упрекаю вас, я хочу сказать только, что чуть было не произошло несчастье.

— Да, в конце концов, если бы нападение могло окончиться успехом, то оно и окончилось бы им, это несомненно. Ваша храбрость, самоотверженность выше всякой похвалы, вы достойно исполнили свой долг.

— Благодарю вас за такое лестное мнение.

— Вам будет не трудно доехать до лагеря генерала Рубио еще до захода солнца.

— Гм! Вы так полагаете?

— Отсюда до него не более трех лье.

— Так близко?

— Даю вам честное слово.

— О! Если бы я знал это! — сказал капитан тоном сожаления.

— Да, но вы не знали этого. Ба-а! Но зачем нам возвращаться к прошлому. Все равно, сегодня или завтра, вы отомстите.

— Вы правы, что случилось — не может быть забыто. Я еду.

— Уже!

— Пора.

— Да, правда.

Ягуар подал знак стоявшему поодаль человеку.

— Лошадь капитану! — крикнул он.

Минут через пять человек, получивший приказание (это был все тот же наш старый знакомый Руперто), появился, ведя под уздцы двух коней, из которых один оказался великолепным мустангом с красивыми глазами и тонкими сухими ногами.

Одним прыжком капитан вскочил в седло. Руперто сидел уже на другой лошади.

Оба врага, ставшие впредь друзьями, в последний раз пожали друг другу руки, и после задушевного прощания капитан натянул поводья.

— Только, чтоб не было глупых выходок, Руперто, — резко крикнул Ягуар старому охотнику.

— Хорошо… ладно, — заворчал тот.

Всадники оставляли лощину. Ягуар следил за ними, пока они не скрылись из виду, а затем возвратился в свой шалаш.

Глава V. ГЕНЕРАЛ РУБИО

Здесь будет уместно сказать несколько слов о военном устройстве в Мексиканских Соединенных Штатах в описываемое время. Оно отличалось, подобно прочим отраслям администрации, при помощи которых функционировало удивительное правительство этой оригинальной республики, характерными особенностями.

Массам вообще нравится военная форма, и так как военная жизнь заключает в себе много привлекательного по сравнению с обыденной жизнью, то всем народам свойственно в большей или меньшей степени увлечение мишурой золотого шитья, красивым бряцанием оружия, громом барабанов и резкими звуками труб.

Молодые нации особенно любят играть в солдаты, им нравятся развевающиеся перья и султаны, гарцевание коней, сверкание стали.

Борьба Мексики против Испании длилась десять лет и отличалась упорством, ожесточением и лихорадочной возбужденностью обеих сторон.

Мексиканцы, находившиеся в состоянии полного порабощения у своих завоевателей, к моменту начала революции были также дики и нецивилизованы, как и во дни своего покорения. Большинство из них не знало, как заряжается ружье, многие не видали даже огнестрельного оружия.

Однако горячая жажда свободы, наполнившая их сердца, привела к тому, что успехи их в военной тактике превзошли всякие ожидания. Спустя короткое время испанцы узнали, что значат эти жалкие повстанческие отряды, предводительствуемые местным духовенством. Вооруженные копьями и стрелами, они так успешно отвечали ими на огонь карабинов, что испанцы, отступая шаг за шагом, скрываясь за стенами своих крепостей, постоянно терпели страшные поражения.

Разлившиеся по всей стране воодушевление и ненависть к поработителям превратили в воина каждого, кто был способен носить оружие.

Когда была провозглашена независимость и окончена война, вместе с тем уменьшилась и роль армии. Новое государство не имело общей границы ни с каким другим государством, оно не имело повода бояться постороннего вмешательства в свои внутренние дела или страшиться иноземного нашествия.

Войска должны были сложить тогда свое оружие, которым они так доблестно завоевали свободу своей родине, и вернуться к мирным занятиям. Это был их долг, и все ждали, что они так и поступят, но глубоко ошиблись.