Литерный эшелон - Андрей Марченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Папку премьер-министр положил на стол. Чуть подумав, закрыл ее.
– Позвольте я заберу бумаги, – проговорил Инокентьев. – Так надежнее будет. А то бумажка какая выпадет – горя не оберемся.
Наступило молчание.
Тихие волны били в борт яхты. Их отражение плясало на потолке каюты. Яхта едва заметно качалась. На столе, в такт с ней качалась и чернильница, закрепленная в кардановом подвесе. В ней ходили едва заметные чернильные волны.
– Признаться, я думал, что меня трудно удивить. Практически невозможно, – признался Столыпин. – Но вам это удалось. Возможно, мне стоило бы прервать отпуск, отправиться туда самому…
Генерал-майор покачал головой: это совершенно недопустимо, это привлечет ненужное внимание.
Ответно премьер-министр кивнул: понимаю.
Вслух же сказал:
– Вероятно, у вас имеется свое понимание положения? И что нам надлежит сделать?..
Из портфеля Инокентьев вынул заранее подготовленную записку.
– Вот. Действовать надобно спешно и без сомнений. Не хватает только вашей подписи.
Петр Аркадьевич пробежал глазами по списку.
– Положим, приговоренных к смерти я вам дам. Их нынче много. Вам политиков или уголовников?
– Право-слово, все равно.
– Значит, всех подряд. Солдат, две сотни… Их вы потом тоже собираетесь?..
– Ни в коем разе. Прожект растянется, вероятно, на многие года. Возможно на десятилетия. Будет нужна постоянная охрана.
– И постоянная рабочая сила?..
– Не в таких количествах. Далее нам нужнее будут ученые, хорошие механики…
Столыпин кивнул, перевернул лист на другую сторону. Удивленно вскинул бровь, пригладил бородку.
– «Скобелев»?.. Не много ли просите?..
– Разве много? Вот уж не заметил. Рядом с выгодами, которые нам сулят – просьба небольшая. Да я и не навсегда прошу. Туда людей отвезти, обратно…
– Ученые?..
– Ах, это я целиком и полностью на себя беру. С нашим Бюро многие ученые сотрудничать не гнушаются. Есть верные, надежные люди. Они не откажут…
Тут Столыпин сдался.
Стал подписывать бумаги одну за другой.
– Только отчитываться будете лично передо мной!.. Я ясно говорю?..
– Само собой – ясно.
***После того, как катер ушел от борта яхты, Столыпин ударил по звонку, вызывая секретаря. Тот возник на пороге кабинета-каюты.
– Вы записали, что у меня был генерал-майор Инокентьев?
– Да, конечно…
– Вычеркните его.
– Простите?..
– Вас никак укачало?.. Что я непонятного такого сказал. Не принимал я сегодня генералов. Не было тут никого. Так понятней?..
Секретарь кивнул и бесшумно исчез: не было – так не было.
Чего говорить о том, чего не было?
Спектакль
– …Конечно, – говорил секретарь английского парламента. – Скажем, вот сидит бывший министр. У него в прихожей стоит зонтик и топор. Когда идет дождь – он берет зонт, а когда туман – топор. Но об этом все в округе знают и в подобную погоду сидят дома. Из-за этого министр возвращается домой промокшим и злым…
Говорил это по-русски, поскольку английского, вероятно, не знал. Да и секретарем он стал совсем ненадолго: пока горел огонь в театральных лампах.
…Вечером Грабе пригласили в театр.
Аркадий Петрович пошел туда скорей от тотального безделья. Он выспался в поезде, затем здесь, в тиши таежного городка. Требовалось теперь хоть как-то убить время.
Пьесу играли совсем рядом, в зале, что примыкал к зданию городской думы – помещению неотапливаемому, хорошо проветриваемому сотней сквозняков. Иными словами – в сарае с расставленными стульями.
Вход был совершенно свободным, хотя на входе имелся цилиндр вида совершенно факирского, куда надлежало складывать пожертвования: кто сколько сможет.
Аркадий положил туда «синенькую» – пять рублей. Не сколько из любви к искусству, сколько из того же безделия. В перспективе деньги девать было некуда.
Место свое он занял у окна, ожидая, что придется скучать, зевать, и ловить ворон… Думал увидеть любительскую постановку Чехова или Островского, или бездарнейшую местного сочинения.
Но штабс-капитан Грабе ошибся. Пьеса, по крайней мере была остроумна. Местами остроумна.
Играли действительно бедно, почти без декораций, и костюмов. На сцене лишь один человек был одет в костюм современный, остальные носили вневременные хламиды…
Этим единственным оказался актер, играющий здравствующего где-то далеко Герберта Уэллса.
Аркадий насторожился, ожидая дурной намек. Но нет, вместо предполагаемой «Войны миров» ставили нечто скорей похожее на «Машину времени».
Уэллс якобы попал во время добрейшей королевы Анны, общался с Ньютоном.
– Я путешественник во времени… – говорил Уэллс.
– Мда?… И давно это с вами?… – отвечал сэр Исаак. – Ах, ну да, да… Именно! Смею вам сообщить, что я как-то путешествовал во времени. В тот день из Ост-Индии мне прислали особый чай, который надо не заваривать, а курить. Но я спутал и заварил его. Ко всем бедам, по рассеянности вместо яйца я сварил свой хронометр. Все часы в доме обиделись, ушли в сторону, началось новое время… И как вы находите нашу эпоху?
Грабе уже и забыл, что пришел в этот самодеятельный театр, чтоб смотреть в окно.
Меж тем, за ним тоже следили: это делала доктор Тарабрина.
В ее голове проносились мысли: офицер тут, нестарый совсем, красивый… Это неспроста, это что-то значит. Он совсем не походил на унтер-офицеров и казаков, что охраняли здешний острог. От штабс-капитана за пять саженей несло инностью.
– Гордей Степанович, – спросила она шепотом у градоначальника. – А не могли бы вы представить меня нашему гостю.
– Да на кой он вам?.. Завтра-послезавтра отбудет.
– Все равно познакомьте…
Латынин кивнул скорее просто чтоб не продолжать дальнейший спор.
Но в антракт все же подвел докторессу к Грабе.
– Имею честь представить… Мария Федоровна Тарабрина. А это наш гость…
– Грабе Аркадий Петрович… Штабс-капитан. Честь имею!..
– Очень приятно, – улыбнулась докторесса своей самой очаровательной улыбкой.
– Очень приятно, – ответил Грабе.
Но по глазам было видно: врет. Его мысли занимало нечто иное.
– Какие погоды стоят в столицах? Что нынче носят? – спросила докторесса.
Грабе нахмурился, вспоминая, что он читал о погоде в газетах:
– Да что сказать? Дождливо этим летом, – потом повернулся к градоначальнику. – Скажите… А эта пьеса?.. Кто ее написал?.. Драматическая составляющая работает в полнакала, но живо написано. Весело…
– Ай, да это один наш учитель написал. Из ссыльных… Вольнодумец…
– Вольнодумец?..
– Ну да. Если уж и наши края – не место для вольнодумства, то где еще можно думать свободно?
– И много у вас ссыльных?..
– Да почти все. Благодаря ссыльным у нас в городе появился еще один доктор, театр, фотографическое ателье. В школе учителя, хотя и не без странностей: все норовят «ять» вычеркнуть. Так ведь и в столицах об этом речь ведется. Ведь так же? И я говорю: шлите нам больше ссыльных!
Звенел звонок, приглашая зрителей занять свои места.
Тарабрина ушла вперед, Гордей Степанович придержал Грабе. Шепнул ему:
– Только должен предупредить: она вроде политическая…
– «Вроде»?.. Это как?
– Политическим был ее муж ссыльный. Она за ним последовала. По примеру декабристов. Только тот спился здесь за полгода. Да сгорел от белой горячки.
– Жена же за мужа не отвечает?..
– Это у вас так в столицах, наверное, говорят. А у нас: «мужи жена – одна сатана».
– Да не переживайте так. Я убежденный холостяк. К тому же не сегодня-завтра отбуду…
На том и порешили.
***Но все оказалось еще быстрее, еще стремительней.
Где-то далеко нечто сдвинулось с мертвой точки.
До того, как закончился спектакль, явился посыльный от телеграфиста. По распоряжению Грабе у аппарата кто-то дежурил постоянно.
Штабс-капитану сообщили: его вызывают спешно. Очень скоро грабе сел за ключ, благо почтамт от театра находился через площадь.
Телеграфист ожидал, что опять будут долгие переговоры со столицей. Но уже через пять минут военный освободил место.
Сообщил:
– Все…
– Как все?– удивился телеграфист. – Что значит «все».
– В данном случае «все» означает «все». Абсолютно все. Вы можете быть свободны. Телеграмм я из столицы не жду. Вообще не жду ни откуда.
– А что это хоть было? – поинтересовался телеграфист, прекрасно понимая, что прямого и честного ответа не получит.
Оказался прав.
– Я покидаю ваш прелестный городок. Все разъяснилось. Это было недоразумение, ложная тревога.
