Мир “Искателя” (сборник) - Валентин Аккуратов

Из последних сил лейтенант дернулся, пытаясь освободить тело. Торосы, хлопья тумана, медведь — все завертелось перед глазами. Страшная боль дрожащей судорогой свела мышцы, и он, теряя сознание, снова повалился на лед…

Когда он очнулся, туман все такой же плотной вуалью затягивал все вокруг. Чго сейчас, утро или вечер? Сколько прошло времени? Лейтенант не знал. Он замерз, и его трясло так, что лязгали зубы. Медведь лежал почти рядом. Склонив голову набок и вытянув шею вдоль передних лап, он с довольным урчанием, разгрызая хрустящие кости громко чавкая, расправлялся со здоровенной пятнистой треской. Тут же лежала вторая рыбина.

Человек тоже хотел есть. Он протянул руку к рыбе. Медведь поднял голову, прекратил есть и, недоверчиво посмотрев на человека черными маслинами-глазами, заворчал громче и лапой накрыл рыбу.

— Не жадничай, жри свою, будь человеком, — лейтенант вырвал рыбу и впился зубами в мясистую сочную спинку.

Медведь перестал ворчать и с явным удивлением, несколько приподняв и отстранив назад голову, уставился на это непонятное для него существо. Потом глубоко вздохнул и, время от времени кося на человека глаза, принялся за еду. Покончив с рыбой, он положил на лапы морду, довольно зажмурился и засопел.

Лейтенант снял перчатку, вытер лицо, опустил подбородок на кулак и задумался.

Конечно катер, наверное, унесло далеко. Рано или поздно крупная волна освободит его ото льда. А что толку? Солярки в баках и так кот наплакал. Кругом туман такой густой. Их хоть самих там спасай. Да и сколько времени прошло! День — два! А может быть, и больше… На поясе у него охотничий нож, надежное и верное оружие, но как до него добраться. А если и доберется, что сможет сделать парализованный, полуживой человек с молодым здоровым зверем?.. Во всяком случае, если сразу не съел, то пока сыт — не тронет… С этими мыслями лейтенант погрузился в какой-то полусон-полузабытье.

В воспаленном мозгу так, словно он ее чувствовал, назойливо и нудно, как звук одинакового тона, пульсировала одна и та же мысль: “Только не заснуть. Не смей спать, не спи. — Лейтенант опять приподнял начинающую тяжелеть голову. — Не спи, слышишь, не спи!” — убеждал он себя. Но сил не было. Отяжелевшие веки смыкались сами собой. Голова безжизненно упала на руки. И, уже засыпая, он все еще шевелил губами: “Только не заснуть, спать нельзя — это смерть… смерть… смерть…”

Проснулся лейтенант от лютого холода и ощущения чего-то влажного и шершавого на лице. Разлепив смерзшиеся ресницы, он увидел длинный красный язык и два белых огромных клыка в раскрытой пасти зверя.

Лейтенант отшатнулся и правой рукой ударил медведя по морде.

— Брысь, гад, сволочь, людоед проклятый!

Медведь попятился назад, затем лег па бок и, размахивая лапами, сбил с лейтенанта шапку. Перекатываясь по спине, он передними лапами притянул ее к себе, потом подбросил задними, поймал — опять притянул и, повернувшись к человеку, лизнул ему щеку.

“Играет, собака! — радостное тепло разлилось по телу. — А ведь во всех справочниках и даже у самого Брема написано, что белый медведь — самый свирепый хищник”.

Лейтенант взял шапку и несколько раз легонько стукнул ею зверя по морде. Тот одобрительно заурчал, одновременно стараясь осторожно схватить его руку зубами.

— Ну вот, друг, раз я для тебя невкусный, сходил бы еще за рыбкой, — лейтенант похлопал медведя ладонью по носу и надел шапку.

И зверь как будто понял. Он поднял голову, понюхал воздух. Тяжело и неуклюже встал и, прихрамывая, скрылся за торосами.

В следующий раз лейтенант пришел в себя оттого, что лед под ним словно то поднимался, то опускался на волнах. Ему показалось, будто он в каюте на койке, а корабль раскачивает мертвая зыбь. Неподалеку сидел медведь.

Рыбы около него не было. Он тревожно вертел головой, точно чувствовал приближение опасности. Откуда-то издалека доносился слабый гул, похожий на шум прибоя. Лейтенант приподнялся и ощутил, что лед уже не так сильно давит на его ноги. Он посмотрел назад и понял беспокойство зверя. Почти поперек тороса, где лежал человек, проходила узкая глубокая трещина. Торос медленно рассыпался, куски его соскальзывали вниз и с монотонным бульканьем исчезали в воде. Лейтенант уперся руками в лед, напружинил мышцы и, превозмогая ломоту во всем теле и сверлящую боль, срывая ногти, дернулся вперед и выполз из-под обломков. Обессиленный, весь взмокший от пота, хрипло дыша, он уткнулся головой в мягкое, пахнущее рыбой и морем брюхо медведя. Кровь густыми волнами приливала к голове, руки дрожали. В ушах звенело, бешено колотилось сердце. Но он был свободен.

Несколько дней над небольшим островком, оставшимся от ледяного поля, бушевала пурга. Ветер и мелкий колючий снег дули холодом через зубья торосов. Прижавшись к теплому медвежьему боку и засунув под его огромную лапу голову, человек лежал, надежно укрытый от непогоды. Ни тюленей, ни рыбы не было — человек и зверь уже давно голодали.

Прислушиваясь к ударам медвежьего сердца, обессилевший от голода и нечеловеческих страданий, лейтенант поймал себя на том, что в его воспаленном сознании промелькнула мысль: один хороший удар остро отточенного охотничьего ножа, и у него будет гора мяса и теплая шкура. Будет жизнь…

“…Так, значит, вот как это происходит, — подумал он. — Когда жизни угрожает опасность, микроскопическое зернышко подлости и гнусности, заложенное где-то в самой дремучей глубине, начинает прорастать, развиваться, искать оправдания своим поступкам и опутывать совесть… А если я совсем потеряю волю? Нет, от греха подальше, — и, описав дугу, нож исчез в полынье. — Так будет надежнее”. Человек прижался к теплому боку зверя, проглотил голодную слюну и под ритмичные удары его сердца заснул…

Казалось, тысячи кузнечиков назойливо стрекочут у самого уха лейтенанта. Он поднял голову и, стряхивая сон, попытался приподняться на обессилевших от голода, несгибающихся руках. Первое, что он увидел, был стоящий со вздыбленной на загривке шерстью медведь. Глаза его, в которых словно полыхал темно-синий огонь, с яростью были устремлены куда-то в глубину ледяного поля. Он глухо рычал. Лейтенант перевел взгляд — за торосами, метрах в двухстах от него стоял вертолет, от которого, перепрыгивая через трещины, бежали люди.

Лейтенант хотел встать на ноги, но, застонав от боли, свалился на бок и словно провалился во что-то черное и мягкое.

Он лежал лицом вверх. От ног к спинке кровати уходили какие-то ремни. Такие же лямки, охватывая его плечи, тянулись к изголовью. Кругом все белым-бело, как на льдине. Немного покачавшись, стали на место и замерли стены, окна, женщина в халате.