Собаки Иерусалима - Фабио Карпи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никомед поднимает забрало, чтобы посмотреть Рамондо в лицо.
– Я освобождаю тебя от обета. Можешь идти, Рамондо.
Рамондо от ярости даже ногой топает.
– Нет уж, господин, вы не можете освободить меня от обета. Я как христианин тоже обязан выполнить свой долг перед Богом и отцами церкви.
– Тогда продолжай Крестовый поход без меня.
– Ни за что!
Потянув Никомеда за руку, он заставляет его подняться.
– Я поклялся вам в верности и не могу вас бросить. И вы не можете отказаться от всего сейчас, когда уже виднеются ворота Иерусалима.
Никомед сначала упирается, но в конце концов, подчинившись Рамондо, едва слышно спрашивает:
– Говоришь, мы уже у ворот Иерусалима?
Рамондо подносит ладонь к уху, словно к чему-то прислушиваясь.
– Ну да. Слышите, как собаки лают? Это иерусалимские собаки.
Вокруг тишина, но Никомед тоже делает вид, будто прислушивается. И между тем с натугой, шаг за шагом продвигается вперед.
– Собаки начинают лаять все сразу, когда городу грозит гибель и разрушение. Выходит, Иерусалим вот-вот будет взят крестоносцами.
Ободренный такими признаками согласия, слуга продолжает гнуть свое:
– Вы слышите их, господин?
Но на этот раз Никомед не обнаруживает согласия.
– Нет, – резко отвечает он, – не слышу. Ничего не слышу.
Рамондо приставляет ладонь козырьком ко лбу, будто вглядывается вдаль, и ликующим голосом кричит:
– Я вижу стены Святого Города!… Вижу четыреста башен на его стенах!…
Никомед скептически замечает:
– Откуда ты знаешь, что их четыреста, если считать умеешь только до десяти?
– Их там столько, господин! Целое множество! Больше, чем в Дамаске… Я вижу их, вижу, господин… Вы уж поверьте мне… посмотрите, сами увидите.
Вместо ответа Никомед закрывает глаза и опускает забрало. Впавший в отчаяние Рамондо снимает с него шлем, швыряет его так, что он откатывается далеко в сторону, и со все нарастающим восторгом продолжает описывать сцены взятия Иерусалима:
– Я вижу стенобитные машины крестоносцев, дым пожаров…
Никомед демонстративно зажмуривает глаза. Но Рамондо, весь во власти собственной фантазии, продолжает с горячностью неофита:
– Я вижу тучи пыли у стен города, это обозы крестоносцев, они подвозят подкрепление сражающимся воинам! Господин, вы только поглядите – перед вами же стены Иерусалима. Они в огне!…
Рамондо тащит за собой хозяина, а тот, не открывая глаз, смеется:
– Стены же каменные! Они не могут гореть!
Рамондо пожимает плечами и продолжает свои сбивчивые описания, волоча за собой барона, который то и дело спотыкается о камни:
– Огонь пожаров смешивается с пылью… видно, как из арбалетов вылетают стрелы, а из катапульт – камни…
Никомед кривит рот в усмешке:
– На таком расстоянии не увидишь ни стрел, ни камней! Тем более что дым и тучи пыли заволокли все кругом…
Рамондо, на мгновение смешавшись, тут же приходит в себя и продолжает:
– По небу летят раскаленные ядра – их-то видать издалека… Вот, вот, смотрите: со страшным грохотом уже рухнула одна башня и раздавила сотни неверных…
Тут взору наших путников, словно по волшебству, предстает пылающий навес: рушатся его последние подпорки.
Над пожарищем поднимаются густые клубы дыма. Совершенно обуглилось и дерево-календарь. Ветер подхватывает дым и несет его на восток, в сторону едва переставляющих ноги Никомеда и Рамондо.
Рамондо замирает и принюхивается:
– Чувствуете дым пожарищ? Чувствуете? Не затыкайте себе нос, господин… Пожалуйста…
Никомед принюхивается, открывает глаза и видит дымящиеся остатки сгоревшего и рухнувшего навеса. Это зрелище немедленно вливает в него новые силы, и он орет во все горло:
– Рамондо! Как же так?… Почему ты молчишь? Почему не сказал, что мы уже в Иерусалиме? Мы дошли до него, Рамондо!
Рамондо тоже повышает голос:
– Да я уже целый час толкую об этом!…
Никомеда вдруг охватывает прежний энтузиазм:
– Мы в Иерусалиме! В Иерусалиме!
Оба спешат – насколько позволяют им последние силы – к навесу, но тут небо внезапно прорезают молнии, грохочут раскаты грома.
Через несколько минут падают первые крупные капли дождя, а затем на наших путников обрушивается страшный ливень, принося такую желанную прохладу. Никомед и Рамондо подставляют запыленные лица под дождевые струи, ловят их открытыми ртами.
Зажмурив глаза, слуга и хозяин наслаждаются ниспосланной им небом благодатью: Никомед в своих негнущихся доспехах, Рамондо в своих жалких лохмотьях.
– Иерусалим…
– Иерусалим…
Внезапно дождь прекращается, гроза, отгремев последними затухающими раскатами, уходит.
Никомед с помощью Рамондо снимает с себя доспехи.
– Теперь они мне уже ни к чему.
– Вы так думаете, хозяин?
– Конечно, мы ведь уже в Иерусалиме. Дошли все-таки.
Никомед разглядывает обгоревший ствол дерева, на котором не осталось ни единой зарубки. Обнаженным мечом он высекает на нем крест.
Рамондо отжимает свое намокшее тряпье и садится на камень.
Некоторое время оба молчат, любуясь закатом: огненный солнечный диск медленно садится за замок. Судя по всему, барон растроган:
– Какая красота! Надо бы радоваться, но у меня даже на это сил не осталось… Всю свою энергию израсходовал…
Рамондо в задумчивости мотает головой, потом поднимает лицо ко все еще стоящему хозяину.
– А сейчас, господин, я хочу сказать вам одну вещь, если вы, конечно, позволите.
Никомед в знак согласия кивает головой.
– Я, пожалуй, остался бы здесь, в Иерусалиме, опять-таки если вы разрешите…
Никомед, не скрывая удивления, делает шаг к своему слуге.
– Ты не хочешь домой?
– Понимаете, господин, родных у меня никого нет, своего дома тоже, и вообще я – слуга. Если вы мне позволите остаться здесь, я сделаюсь свободным человеком и мне уже не надо будет мучиться и тащиться в обратный путь. Он такой долгий.
Никомед хитро улыбается:
– Долгий? Долгим был путь туда, а обратный будет коротким. Мы же свой обет выполнили.
Рамондо смотрит на него удивленно и с надеждой…
– Ну, коли так…
Вдруг до их ушей доносится безутешный плач ребенка.
Никомед, нахмурившись, спрашивает:
– А это что такое? В Иерусалиме кто-то плачет?
Рамондо вскакивает с камня.
– Это ребенок, господин.
Оба направляются к месту, откуда доносится плач, и видят на дорожке ползающего на четвереньках малыша из замка.
Никомед берет его на руки, и ребенок тотчас умолкает.
– Очевидно, мальчонка заблудился, хотя это весьма странно, если учесть, что он еще даже ходить не умеет.
– Его нужно отнести домой.
Никомед согласно кивает, а малыш, сразу же освоившись с новой ситуацией, играет его бородой.
– Конечно. Но нам ведь неизвестно, где он живет.
– Я, кажется, знаю, господин. С вашего позволения, я вас туда отведу. С этими словами Рамондо направляется в сторону замка. За ним с видимым удовольствием, держа на руках ребенка, следует Никомед.
Через несколько секунд метрах в десяти от них появляется девушка. Совершенно ясно, что она оставила ребенка в этом месте специально для того, чтобы Никомед мог его найти.
Барон заявляет, что окружающего мира нет и что лучше спать: во сне полнее ощущаешь свое существование
Никомед растянулся на своей громадной кровати под балдахином и крепко спит.
Рядом с ним в постели копошится полуголый ребенок. То и дело встречая на своем пути множество препятствий, он подбирается на четвереньках все ближе к лицу Никомеда. Стоит барону повернуться во сне, как перед малышом вырастает неодолимая гора.
И все же, поползав вокруг этого гигантского и неспокойного тела, мальчишка достигает своей цели, то есть добирается до лица барона. Сначала он теребит его за бороду, потом дергает за ухо и даже засовывает ему в нос свой пальчик.
Никомед приоткрывает сначала один глаз, потом второй и окончательно просыпается.
– Ты опять здесь?
Барон смотрит на малыша, строго нахмурив брови, и, не отрываясь от подушек, подхватывает его и поднимает на вытянутых руках.
– Ты, наверно, думаешь, что я ничего не замечаю, – говорит он. – Как бы не так. Знаю прекрасно, что это твоя мать подсунула тебя сюда. Она только и ждала, когда я засну. Выходит, она вовсе не так глупа, как утверждает священник. Это я глупец, потому что все больше привязываюсь к тебе. Нет, твоя мать не дура. Она сумасшедшая. И я тоже, наверно, сумасшедший. А ты? Может, и ты сумасшедший?
Никомед несколько раз подбрасывает малыша, и тот радостно взвизгивает.
– А знаешь, что мне привиделось во сне? То же самое, о чем мечтает твоя мать наяву. Да-да, мне снилось, что я – твой отец.
Он опускает ребенка и устраивает его у себя под боком.
– Правда, если мне придется признать перед всем миром, что ты мой сын, то нам следует с тобой договориться хотя бы по принципиальным вопросам. Если не ошибаюсь, у философов это называется «синергией…»
