Незадолго до наступления ночи - Жан Жубер

Александр подошел к стойке и вернулся за свой столик, неся чашечку кофе в одной руке, а вторую выставив вперед, подобно слепцу, чтобы защитить чашку от случайного толчка.

Когда Александр встретил Элен, ей было, как и ему, двадцать лет. Ее красота и изящество, вместе дававшие то, что можно выразить словом «прелесть», сразу же необычайно взволновали его. Разумеется, она нисколько не походила на тех развязных, взъерошенных, нечесаных девиц, что курили и громко смеялись сейчас рядом с ним, то и дело откидывая или сдувая с лица лезшие в глаза пряди волос. Высокая, тонкая, стройная, всегда одетая строго и со вкусом, она была воплощением сдержанности и изящества. У нее были прекрасные светло-каштановые волосы, длинные, густые, пышные, они рассыпались по плечам и упруго подпрыгивали при ходьбе в такт шагам; иногда, правда, и даже очень часто, она собирала их в строгий, благородный узел, где они лежали волосок к волоску. Некоторые знакомые Элен упрекали ее в холодности. Да, что правда, то правда, она умела держать людей на определенном расстоянии, не допускала фамильярности. Конечно, она относилась к тому типу женщин, к которым никто не смеет подойти на улице, чтобы познакомиться. Александр был ею очарован, пленен, но одновременно испытывал странную робость. Он чувствовал, что за нею стоит богатая, высокообразованная, в каком-то смысле знатная семья из слоя высшей буржуазии, и само сознание того, что его избранница принадлежит к столь высокопоставленному слою, не способствовало преодолению робости у молодого человека достаточно «скромного происхождения». И все же любовь, расцветшая между ними, мало-помалу сгладила многие острые углы, рассеяла и развеяла все страхи; однако, несмотря на то что Александр, разумеется, иногда оказывался во власти тайных желаний, он понимал, что не могло быть и речи о поспешных действиях с его стороны. Как говорится, торопить события не следовало, и все должно было идти своим чередом: сначала невинные свидания, потом столь же невинные визиты, знакомство с родителями, помолвка, свадьба. В определенных кругах в ту пору было принято ценить девичью добродетель, и Элен, при том что она не казалась недотрогой и ханжой, все же ясно дала понять, что не относится к числу непокорных смутьянок, готовых нарушить все запреты и пренебречь приличиями. Стоит отметить, что между ними возникло истинное большое чувство, но это было скорее чувство восхищения и преклонения, чем страсть. Страсть зародилась позже, когда их тела соприкоснулись.

Почему сейчас в этом зале, среди взрывов хохота и криков, он вдруг вспомнил про одну ночь во Флоренции, где они провели медовый месяц? Окна их роскошной, заставленной старинной мебелью и устланной и увешанной прекрасными коврами комнаты выходили на набережную Арно. По вечерам предзакатное солнце отбрасывало на реку золотистые блики и вызолачивало находившийся поблизости знаменитый Понте Веккио; вид, открывавшийся из окна, был столь фантастически красив, что по вечерам они подолгу стояли на балконе и смотрели на город, постепенно исчезавший в сгущавшихся сумерках. Днем они без устали ходили по музеям, осматривали соборы, посещали окрестные городки и любовались загородными виллами; они обедали в тратториях, в гостиницу возвращались довольно поздно и, лежа в огромной кровати под балдахином, пытались предаваться любовным утехам, принимая те или иные позы, что им сначала не очень удавалось, ибо в любви телесной они были неловки и неопытны. И вот в ту ночь (это была их третья ночь, Александр этого не забыл) Элен, прежде выказывавшая к нему большую нежность, но бывшая весьма пассивной, оказалась словно подхваченной какой-то мощной волной. Издавая то стоны, то лепеча и бормоча себе под нос что-то невнятное, она вдруг обвила обнаженными руками шею Александра. При свете ночника у изголовья кровати он увидел, как ее лицо внезапно исказилось гримасой и тотчас же превратилось в какое-то иное лицо, незнакомое, почти дикарски-прекрасное, а невнятный полупридушенный стон перешел в долгий вопль, который он попытался заглушить, зажав ей рот ладонью. Наконец в последнем усилии выгнувшееся дугой тело молодой женщины содрогнулось и расслабилось, ее лицо обрело вновь прежний вид и его озарила улыбка, выражавшая безмерное удивление и столь же огромное счастье.

Раздававшийся за соседним столиком резкий пронзительный до визгливости голос студентки, недавно встрявшей в общий разговор, отрицательно подействовал на нервы Александра, он раздражал, словно скрип слишком твердого мела по доске, и Александр, взглянув на часы, встал и вышел из кафе. Моросил мелкий дождь, заволакивая полупрозрачной серой пеленой все вокруг; с каштанов слетали последние листья и падали на мокрый асфальт, люди, торопившиеся по своим делам, наступали на них, втаптывая их в грязь.

Александр поднял воротник куртки и устремился большими шагами к зданию библиотеки, но острая боль в ноге заставила его несколько умерить пыл, и высокие ступени лестницы он преодолел не без труда, немного прихрамывая. В самой библиотеке он уже без особых затруднений преодолел путь по маршруту, который вскоре должен был стать для него привычным, но когда он вышел из кабины лифта на седьмом этаже, то там его ждал небольшой сюрприз: вместо «рыжей красавицы» за столиком сидела другая молодая женщина. Она была в брюках и черном свитере, стриженые, очень темные, почти черные волосы, густые и наверняка жестковатые на ощупь, образовали на ее голове некое подобие не то шлема, не то каски; сходство со шлемом или каской еще более усиливала прямая челка, словно прочерчивая у нее на лбу очень резкую прямую линию, что придавало девушке воинственный вид. Лицо у нее было очень бледное, и на этом лице ярко выделялись очень темные, горевшие каким-то мрачным огнем глаза, и губы, накрашенные очень темной, почти коричневой помадой, что еще более подчеркивало странноватость ее внешнего вида.

— Здравствуйте, — сказала она, пристально глядя ему прямо в лицо. Александру показалось, что в уголках ее глаз затаилась ирония.

— Здравствуйте. Позвольте представиться: профессор Брош, я веду в библиотеке исследовательскую работу. Мне недавно предоставили отдельный кабинет.

— Знаю, знаю. Марина поставила меня в известность. Марина — моя коллега и сменщица, мы с ней поочередно здесь дежурим… Вы, кажется, чем-то удивлены…

— Это означает, что… Нет, ничего…

— Если вам что-нибудь нужно, обращайтесь ко мне, я к вашим услугам…

— Благодарю вас, но пока все просто превосходно… Вероятно, мне потребуются недели, а то и месяцы, чтобы изучить наследие господина Брюде, если вам известно, кто это…

— Да, известно…

— Мне предстоит долгий и кропотливый труд… Итак, мы еще не раз с вами увидимся. Могу ли я узнать ваше имя?

— Вера. Вера Белински.

— Очень приятно, — сказал Александр, отвешивая легкий поклон. — Итак, позвольте мне вас покинуть.

Александру вновь показалось, что в ее глазах заплясали крохотные насмешливые искорки, но удостовериться в том ему не удалось, потому что девушка быстро опустила голову и погрузилась в чтение.

«Очень красивая девушка, — думал он по пути в кабинет. — Но в ее красоте есть нечто странно-тревожное, необычное… И к чему этот черный свитер? Почему у нее такая темная помада? Почему она употребляет такие темные тени для век? Очень странный макияж для молодой девушки! У меня сложилось впечатление, что она подсмеивается надо мной… Но почему? Быть может, она тоже находит меня несколько странным, чудаковатым? Да, вполне возможно! Девушки сейчас стали так безжалостны! А кстати, она сказала мне, как ее зовут… Вера, Вера… а как дальше? Безицки? Белински… Нет, забыл… Ну что ты будешь делать! Вечно я забываю имена и фамилии! Чертова дырявая память! Да, а как же зовут ту, другую? Мою рыжую красавицу? Кажется, Марина… Ну да, Марина…»

Александр вновь взялся за чтение. Злобные «вопли» Брюде угнетали и удручали его до такой степени, что он начал уставать от них и в конце концов ощутил смертельную скуку. В какой-то момент он подпер щеку рукой, смежил веки и заснул! Проснувшись, он как-то виновато и воровато огляделся. Слава Богу, никого! Никто не видел его позора! Этот сектор библиотеки посещали очень и очень редко. После полудня он лишь дважды мельком видел среди стеллажей вдалеке чей-то силуэт, вероятно, это была Вера, искавшая на полках книги по требованию читателей.

Так как уже смеркалось, Александр включил лампу и при ее свете тщательно переписал в тетрадь отрывок из дневника Брюде, в котором тот описывал разговор с «людоедом». «Людоед» призывал Бенжамена посерьезнее относиться к учебе в лицее, побольше работать и, главное, — «оставить» то, что он называл «бесполезным чтением», то есть перестать читать таких авторов, как Лотреамон, Арто, Кафка. Далее Брюде описывал, сколь яростно он воспротивился нажиму со стороны отца, в каких выражениях он выказал свое презрение к меркантильному и прогнившему миру наживы и чистогана, к которому он не хотел принадлежать, потому что не желал быть соучастником преступлений, творимых представителями этого мира. «Я закричал: „Вы чудовища!“ И я увидел в его взгляде ненависть, ответную ненависть на мою ненависть. Он был мертвенно бледен, мерзок до отвращения. Если бы у меня в руке было оружие, да, клянусь, я бы выстрелил в него и раз, и два, и три, чтобы уничтожить его лицо, разбить так, чтобы оно разлетелось на мелкие кусочки, исчезло. Какое-то время он смотрел на меня, не произнося ни слова, и его молчание было еще хуже, чем слова гнева или презрения. Потом он повернулся ко мне спиной и вышел».