Арлекин - Евгений Пинаев

- Komm zu mir an! Dalli, dalli!

"Продрогла, с-сука, замерзла белокурая бестия... - швырнул наверх полушубки, следом - резиновые бахилы. - Эх, закоченевшего тебя и прищучить! Зигфрид..."

Промозглый утренний ветер покачивал огрызок судна, чуть слышно погромыхивал железом. Немец заторопился. Подбросил полушубок брезгливым ударом сапога, но раздумывать не стал: стащил комбинезон, разулся - все мокрое, хоть выжми! Оружие, однако, не выпустил и с моряка глаз не спускал. Да, "вальтер" - хозяин. Теперь все будет зависеть от случая и везения, и, если он "везунчик", нужно ждать и надеяться на промашку фашиста.

Пилот вытащил из бахил суконные портянки. Портянки! Глянул в каптерку остро и понимающе, ощерил тонкие губы, но привередничать не стал. И наворачивать не стал, правда. Набросил портянки на широкие голенища бахил и продавил ступнями внутрь. Притопнул подошвой - сморщился. Не понравилось, значит, но решил завершить "оккупацию", лег на живот и принялся методично осматривать каптерку.

Пистолет качнулся влево - Арлекин шагнул в сторону и открыл взору пилота канистру и банки с тушенкой. Белесые глазки радостно блеснули, острый подбородок, острый нос, острый палец в одном движении устремились к "находке", а пистолет приказал подать жестянки наверх.

Как ненавидел Арлекин эту самоуверенную сволочь! Но... Погладил, успокаивая, рычащего пса, затем, взобравшись на ящики, выбросил банки, выставил тяжелую канистру. С ней замешкался и, чтобы не уронить, ухватился за острый край дверного проема. Литая рубчатая подошва тотчас опустилась на пальцы - жгучая боль ошеломила, но не заставила вскрикнуть или измениться лицом. Вытерпел боль, стерпел унижение, и тогда нога поднялась снова, а каблук ударил точно - в лоб.

В тот же миг, как пружина, взметнулось тело собаки.

Выстрел в упор отшвырнул Сэра Тоби. Пес грохнулся на ящики, повизгивая, скатился вниз, жалобно всхлипнул и затих, испачкав кровью лежащего хозяина.

Дверь захлопнулась с грохотом, и что-то, для острастки, что ли, ударило о металл: сиди, мол, и не рыпайся! Он лежал во тьме, прислушиваясь к возне и шагам наверху, и думал, не этот ли гад бросил бомбу или шарахнул торпедой по "Заозерску"?! Мука! Не выдержал, вскочил, и тот будто почувствовал движение в каптерке: дверь приоткрылась - сверкнул выстрел, заставив снова дернуться тело собаки. Пуля чвакнула глухо. Арлекин ждал, стиснув кулаки: "Я жив, Сэр Тоби мертв... - Каблук содрал с лица обожженную кожу, лоб саднило, но ненависть притупила боль, сомкнула молчанием рот: - Терпи и молчи! Молчи-молчи-молчи. Не двигайся. Молчи. Терпи. Терпи и молчи. Жди и дождешься!.."

Тень в проеме взбулькала смешком, но тут же прикрикнула:

- Tarpaulin! The biggest one! Dalli, dalli!

Ожидая, все время ожидая выстрела, подал край большого брезента какого-то чехла, который рывками уполз из кладовки. Дверь снова лязгнула, и снова навалились мрак и тишина.

В эту ночь он не сомкнул глаз.

"Почему я оставлен в живых? Чего уж проще: одна пуля, и этот... "оберст" - полный хозяин, - ломал голову Арлекин. - Сейчас он мерзнет и все-таки опасается меня. Это точно. Наверно, наверно... скорее всего, поблизости бродит фашистская субмарина. Меня приберегают, как трофей. А может... "Оберст" рассчитывает сдаться союзникам? Тогда... Получается, я свидетель его гуманности? Ловко! Да, не исключен и такой вариант".

Размышления не успокоили, но как-то прояснили ситуацию. Большего, правда, не требовалось. Успокоенность, будь она возможна сейчас, расслабляет, ясность - мобилизует. Не предугадать, быть может, единственного мига, когда споткнется на чем-то этот "зигфрид" и даст противнику единственный шанс. Не предугадать, но... да, ждать, как кошка у норки, ждать с закрытыми вроде бы глазами и дождаться. Помнить, что шанс тот, без сомнения, будет единственным.

Развязка наступила даже скорее, чем ожидал Арлекин.

Дверь на сей раз была откинута стремительно, но бесшумно. Арлекин остался лежать, однако "оберст", спрыгнувший в каптерку, поднял пинком и, сильно ткнув стволом в грудь, точно угадав дыру в нижней рубахе, сквозь которую виднелся тельник, погнал в угол:

- Dorthin! - и прошипел: - Schneller, русски матрозен...

Казалось, протяни руку - и вот оно, горло врага, но пистолет упирался в сердце. Пришлось подчиниться и отступить, да ненароком - споткнуться: загремел железный хлам. Пилот злобно сверкнул глазами и пригрозил "вальтером". Держа Арлекина на мушке, бочком взгромоздился на ящики. Стараясь не выпускать моряка из поля зрения, высунулся наружу: лицо, затвердевшее в напряжении, расслабилось, словно бы утратило заостренность черт - довольная улыбка тронула губы. "Своих признал!.. - понял Арлекин, тоже услышавший глухие такты дизелей. И еще понял, что это и есть его единственный шанс - других не будет. - Ну... "оберст"..."

А "оберст" засуетился. Не то чтобы очень, но отмяк. С улыбкой взглянул на "русски матрозен", перехватил "вальтер" левой рукой, а правой потащил из-за пазухи ракетницу. Вытащил, но не вскинул: свайка, острый металлический штырь, пущенный без размаха, но с достаточной силой, пробил шею и разорвал аорту. "За капитана!.. - Арлекин навалился сверху, не дав рвануться возможному воплю. - За ребят .."

Судя по тарахтению дизелей, субмарина дважды обошла "осколок" танкера. Арлекин не посмел высунуться: мало ли что... себе ж дороже! Ишь, ходит, принюхивается, зар-раза! Он выглянул, когда моторы умолкли, но увидел только зеленый пузырь, лопнувший над перископом: "Пронесло!"

- То be or not to be?.. - поднял пистолет. - Быть или не быть? А-а, чему быть, того не миновать... - и занялся наведением порядка в "доме", прибрав "вальтер" и ракетницу.

Первым делом предал морю тело Сэра Тоби. Как положено сделал: завернул в брезент и привязал тяжелый блок-канифас. По-человечески схоронил: друг и товарищ, принявший смерть в бою, достоин минимальных почестей. А этот... "властелин мира" пущай плавает в кальсонах.

Было противно, но решил не привередничать и облачиться в мундир "оберста". Полушубки неудобны, а без штанов щеголять не с руки. Да и подштанники развалились. Появятся союзники - конфуз! В конце концов, он не мародер. Вынуждают обстоятельства.

- Ты - фашист и дерьмо, - приговаривал, обвязывая труп пеньковым фалом. - Ты, знаю, хотел бы умереть в постели под балдахином; чтобы катафалк и свечи, чтобы - надгробие с плачущим ангелочком, чтобы родственники в черном и с черным крепом терли платочками сухие глаза. Не будет тебе этого, ублюдок! Не будет тебе уютного кладбища, мама Адеса, синий океан! Сгинешь в безвестности, самоуверенное ничтожество, и никто не узнает, где могилка твоя!.. - Он выволок "оберста" наверх, швырнул за борт и вытер лоб. - И моя, может быть... Но это - уже мое дело.