Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева

– Мы не имеем права этого делать. Мы не должны становиться узурпаторами, мы можем только отстранить императора от власти, чтобы потом его судьбу решил законный парламент, – с какой-то меланхолической нотой в голосе убеждал своих соратников Сергей Трубецкой. – Мы с вами это уже обсуждали, не вижу причин, чтобы возвращаться к этому вопросу.

Сидевший напротив него Евгений Оболенский недовольно ерзал на месте.

– Если мы оставим императора в живых, он обязательно как-нибудь изловчится и вернет себе трон, а нас всех перевешает! Может, хватит играть в благородство и милосердие? Мы с вами мужчины, в конце концов, а не глупые бабы!

– Евгений, остынь, – все так же меланхолично пытался осадить его Трубецкой, но поручик Оболенский разъярялся все сильнее:

– Что-то я не пойму тебя, Сергей! Ты вообще хочешь что-то менять?! Может быть, ты уже жалеешь, что тебя выбрали нашим диктатором?!

– На что вы намекаете, Евгений? – Тон Трубецкого остался спокойным, но отстраненное «вы» в его речи прозвучало так внушительно, что Оболенский немного смутился. Однако вид у него оставался все таким же воинственным, и он то и дело подпрыгивал на своем стуле, словно сидел на иголках. Успокаиваться он не спешил, и Рылееву стало ясно, что если не разрядить обстановку, дело кончится ссорой, а потом и провалом всего заговора. Он громко прокашлялся и хлопнул ладонью по столу, привлекая к себе всеобщее внимание.

– Перестаньте пререкаться! – велел Кондратий Федорович разошедшимся соратникам. – Об этом князь уже говорил: если мы убьем императора, на российский трон будут претендовать все его родственники, все великие князья, включая седьмую воду на киселе! И у каждого Романова наберется достаточно сторонников, а нам придется бороться с ними со всеми.

– Если мы справимся с государем… с Николаем Романовым, мы справимся и со всеми остальными! – огрызнулся Оболенский.

– А сможем ли мы справиться с Николаем, если до сих пор не способны прийти к согласию в самых главных вопросах?! – накинулся на него Рылеев. – Как спорили семь лет назад, так и спорим об одном и том же!

– Что ж, вижу, я в меньшинстве. – Евгений по-наполеоновски скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.

– Отнюдь, я на твоей стороне, – подал голос с другого конца стола не менее раздраженный Петр Каховский.

– И я тоже! – добавил Александр Якубович.

– Господа, позвольте напомнить, вы сами выбрали меня диктатором, – вздохнул Трубецкой. – Значит, должны мне подчиняться.

По комнате пробежал недовольный ропот. Рылеев достал носовой платок и, уже никого не стесняясь, оглушительно высморкался. «Совсем как крестьянин, никакого утонченного воспитания! – усмехнулся он про себя и чуть виновато покосился на товарищей. – А и черт с ними, потерпят – сами же всегда говорили, что простые крестьяне ничем не хуже нас!» Остальные заговорщики, впрочем, и не думали обращать внимание на его дурные манеры: между ними снова разгорался их вечный спор, без которого не обходилось ни одно из заседаний Северного общества. Необходимо было срочно прекратить это – или смириться с тем, что они опять продискутируют до утра и разойдутся, решив вернуться к планам восстания позже, и подходящий момент для осуществления этих планов будет упущен. И вообще неизвестно, сможет ли их общество продолжить свою деятельность теперь, когда главный его вдохновитель Павел Пестель арестован…

– Если вы считаете, что Романов должен быть убит, надо уже сейчас решить, кто из нас это сделает! – рявкнул Рылеев на своих соратников хриплым, но очень властным голосом и стукнул кулаком по столу. – Вот прямо сейчас, этой ночью решить, а завтра привести это в исполнение. Иначе мы никогда не сделаем для России вообще ничего!

Взгляды всех присутствующих мгновенно обратились на него. Члены тайного общества присмирели, и даже Оболенский промолчал, даже не попытавшись ни спорить с хозяином дома, ни соглашаться с ним.

– Правильно, давно пора! – так же решительно вскинулся Александр Якубович. – Давайте бросим жребий, кто его убьет, это быстрее, а спорить мы до утра будем!

Собравшиеся снова заволновались, по комнате пронесся напряженный шепот и скрип стульев. Соглашаться на предложение Александра никто не спешил – даже воинственно настроенный Евгений Оболенский. На словах расправиться с императором готов был каждый, но всякий раз, когда речь заходила о том, чтобы совершить это на самом деле, вся решительность заговорщиков куда-то исчезала. Рылеев высморкался еще раз и отбросил полностью пришедший в негодность платок на один из стоявших у стены свободных стульев. У него уже почти не осталось сомнений в том, что в этот вечер, как и на всех прошлых заседаниях, они так и не примут никакого окончательного решения.

Следовало признать, что Павлу Пестелю в свое время гораздо лучше удавалось руководить собраниями. О том, как легко, не моргнув глазом, он в свое время подсчитал, скольких членов царской семьи придется убить, чтобы ни в России, ни в Европе не осталось ни одного человека, обладающего правами на русский престол, Рылееву рассказывали несколько раз. Пара таких рассказов были настолько подробными, что Кондратию иногда казалось, будто бы он сам, лично присутствовал при том разговоре и слышал слова Павла собственными ушами.

– Николай Романов, его жена, трое их детей, Константин Романов, Михаил… – по словам Иосифа Поджио, Пестель пересчитывал царских родственников, загибая пальцы, и его лицо оставалось абсолютно невозмутимым. – Великая княжна Мария, великая княжна Екатерина, великая княжна Анна… Трое детей Марии, четверо – Екатерины… У нас получается самое меньшее тринадцать человек.

Все, кто слышал эти слова, говорили, что Пестель произносил их совершенно спокойно, словно речь шла не об убийстве людей, а о каких-нибудь совершенно обыденных делах. Будь он здесь, в доме Рылеева, он бы смог расшевелить собравшихся, смог бы снова вселить в их души уверенность и смелость. Или не смог бы? Может быть, накануне восстания ему бы тоже отказала его обычная решительность, как сейчас она отказывала Трубецкому, Якубовичу, да и, что скрывать, самому Рылееву?

Эти сомнения окончательно выбили Кондратия Федоровича из колеи. Он использовал последний из захваченных на заседание носовых платков и закашлялся громче обычного – так громко, что все остальные заговорщики отвлеклись от споров между собой и уставились на него выжидающими взглядами. Только Сергей Трубецкой смотрел куда-то в сторону, словно он и не был главным на этом собрании, словно не его избрали диктатором. Еще одна ошибка, исправлять которую теперь было уже слишком поздно.