Ребята Скобского дворца - Василий Смирнов

— Решка! — крикнул Ванюшка. Но не угадал.

Копейка снова подбросил свой пятак.

— Орел! — громогласно заказал он. Словно подчиняясь воле хозяина, двуглавый орел, распластав свои медные крылья, покорно лег на землю.

Ванюшка проигрывал.

Начали они играть по грошику, но потом удвоили ставку. Игра продолжалась. А Фроська по-прежнему не обращала на Ванюшку никакого внимания. Проигрывая, Ванюшка все более ожесточался на Фроську, Царя, на всех окружающих. Играли уже по две копейки, по пятачку. Так надеялся Ванюшка быстрее отыграть свой проигрыш, который рос, как снежный ком.

Вскоре, к великому облегчению Ванюшки, возле забора появилась повязанная крест-накрест вязаным платком хилая, сгорбленная тетка Царя Иваниха и, как обычно сердито выговаривая, погнала его домой. Царь безропотно подчинился, расставшись с Фроськой. Иваниха была единственным человеком на свете, которому гордый Царь добровольно подчинялся и даже терпел от нее побои. Почему-то он боялся своей тетки как огня. На дворе об этом все знали и удивлялись.

После ухода Царя Фроська должна была бы обратить внимание на Ванюшку. Но она снова занялась разговором, на этот раз с Цветком, и вскоре ушла. А игра все продолжалась...

Никто из ребят на дворе не догадывался, что в жизни Типки Царя намечалась крутая перемена.

Был Царь круглый сирота. Воспитывала его тетка Иваниха.

Хотя с той поры, как случился пожар в деревне, унесший на тот свет родную сестру Иванихи — мать Типки, прошло уже много лет, о случившемся Иваниха ни на один день не забывала. Ходила она по квартирам сердобольных купчих и чиновниц собирать на «погорелое место» и на «сиротскую долю», сдавала внаем в своей каморке на нижнем этаже углы и койки одиноким жиличкам. Тем Иваниха с Царем и кормились.

Порой Иваниха ворчливо напоминала племяннику:

— Своими руками, родимый, тебя, несмышленыша, из огня вытащила.

Показывая сухие, сморщенные руки, изуродованные белесыми рубцами от ожогов, добавляла:

— Сама, как кудель льна, пылала. А бог-то милостив... — Она набожно крестилась. — Не дал твоей душеньке младенческой погибнуть. И меня из огня вывел.

Больше к своему рассказу о прошлом Иваниха не добавляла ни слова.

Типка в меру своих сил, как умел, помогал тетке, ходил вместе с ней по «благодетелям». А последний год все чаще наведывался он в Коммерческий порт неподалеку от Скобского дворца, где порой перепадала таким, как он, подросткам случайная работа. Пробовала его Иваниха устроить торговать газетами, но ничего из этого не получалось. Смелый и боевой на улице и в Скобском дворце, Царь с пачкой газет в руках терял дар речи. Сверстники его бегали словно оглашенные по улицам и громко вопили о разных происшествиях. А Царь ходил с пачкой газет в руках по улицам и только хмурился. Не оказалось у него «торговой жилки», о чем Иваниха жаловалась на дворе соседкам и не раз вгорячах попрекала племянника.

Типка и сам понимал, что становится в тягость тетке. Одна она еще могла кое-как прокормиться. А вдвоем жить становилось не под силу.

Тяжелые для Царя разговоры начались уже с зимы. Тетка уговаривала его пойти в люди. Царь не возражал. Уже несколько раз они с теткой ходили по объявлениям. Но одним не нравился суровый, диковатый взгляд Типки, обличавший своевольный, непокорный характер; для других требовался паренек «на побегушках» более старшего возраста. Определить Царя в люди Иванихе все не удавалось.

Только на днях, когда они сидели у себя в комнате за колченогим столом и ели холодец с картошкой, Иваниха загадочно намекнула племяннику:

— Надоумили меня благодетели. Помогли в газету мою кровную просьбу изложить. Бог даст, возьмут тебя, Типушка, к себе хорошие люди. Станешь ты человеком.

Царь встрепенулся. Окончив два класса начальной городской школы, Царь умел читать. Разбирался он и в газетах, на последних страницах которых печатались чуть ли не вершковыми буквами объявления о продаже домов, магазинов, лошадей, собак... Теперь, по словам Иванихи, в газете должно было появиться объявление и о Типке.

На этот раз, пригнав Царя домой, Иваниха, очень взволнованная, сунула ему в руки «Петроградскую газету», которую ей дали «благодетели».

— Читай, Типушка! — коротко приказала она и надела очки, хотя сама не знала грамоты.

Не сразу Типка нашел, что требовала от него Иваниха. На предпоследней странице среди других объявлений он все же заметил и громко, медленно прочитал:

Дорогие наши благодетели!

Окажите божескую помощь безродному сироте-отроку Антипу Цареву. Не дайте ему умереть с голоду!

Помогите, Христа ради, устроить его в люди на какую угодно работу.

Живет горемыка-сирота Антип Царев у престарелой тетки, его возрастившей, которая сама не имеет средств для своего пропитания.

В конце следовал адрес и фамилия Иванихи.

Хотя подобные объявления-призывы о помощи встречались в газетах часто, Типке стало не по себе, больно защемило сердце. С немым укором он посмотрел на сморщенное, как печеное яблоко, лицо Иванихи. А Иваниха, выслушав внимательно объявление, по привычке истово перекрестилась перед иконой на божнице:

— Теперь, бог даст, Типушка, пойдешь ты в люди.

Сразу же подобрев, она погладила своей изуродованной рукой Царя по ершистой голове и заплакала. Все же Иваниха по-своему любила племянника.

От ужина Царь отказался.

Ночью во сне мерещились ему разные купчихи и чиновницы-благодетельницы. У одного хозяина Царь, пыхтя и обливаясь потом, тащил тяжелый самовар с кипятком. В другой квартире он долго чистил ваксой сапоги, а злющая хозяйка последними словами ругала его. Дородная, жирная купчиха в байковом капоте заставляла Царя мыть пол, нянчить какого-то черноволосого малыша, а тот щипал его за нос и бил по щекам. Потом купчиха и ребенок исчезли, и рыжий верзила-продавец водрузил на голову Царя огромную тяжелую корзину, заставив во все горло кричать: «Пироги горячие! Пироги-и!»

Проснулся Царь на рассвете, обливаясь холодным потом, и больше уже не мог уснуть. Разбудил Типку Иванихин голос, когда она, подняв грязный ситцевый полог, настойчиво будила своих жиличек, снимавших у нее «углы»:

— Ба-а-абы-ы! Ба-а-быньки-и! Вставайте, родимые!

В душном промозглом сумраке под низко нависшим мокрым сводчатым потолком, за занавесками и развешанным вдоль стен бельем зашевелились люди.

— Ох-хо-хо-хо! — слышались протяжные вздохи, негромкие, хриплые спросонья голоса, кашель.

Заскрипели гнилые половицы пола. Первой оделась ткачиха с ситценабивной мануфактуры «Лютч и Чешер» — бездетная молчаливая солдатка Стеша. Завязывая узлом на голове черный ситцевый платок, она остановилась на пороге и тихо, заискивающе попросила Иваниху:

— Вы уж, Ивановна, будет письмецо, примите? Может, доплатное...

— Ладно, родимая, ладно! — успокоила ее Иваниха, зная, что та ждет письма от мужа-солдата из госпиталя.

Стешу Типка уважал за серьезный, спокойный характер, за немногословную, скупую речь.

Вслед за Стешей торопливо и шумно собралась и ушла служившая в чайной «Огонек» голубоглазая, с крутым румянцем во всю щеку официантка Любка. Типке она нравилась. Любка обладала неистощимо-веселым характером. Частенько приносила она Царю то булку, то котлетку, что оставались от посетителей.

Долго мешкала у своей койки рябая судомойка Аксинья. Выдвинув небольшой, кованный белой жестью сундук, она достала из сундука завернутую в полотенце объемистую бутылку.

«Приворотное зелье!» — решил Царь, одним глазом неотступно наблюдая за Аксиньей. О том, что у Аксиньи есть приворотное зелье, Типка впервые узнал, когда к ней зашел бравый, рослый черноусый матрос с военного корабля «Орел». Типка тогда заметил, как Аксинья, собирая на стол закуску, долго встряхивала свою бутыль, прежде чем налить небольшую стопку черноусому моряку.

«Настоечка», — предложила она.

«Зубодер?» — шутливо спросил он.

Типка не расслышал ответа Аксиньи. Стопку матрос охотно выпил, довольно крякнул, обтирая усы, закуску с аппетитом съел и, недолго пробыв, ушел.

Все соседи не только по квартире, но и по подъезду в один голос удивленно ахнули, узнав, что рослый, бравый моряк — законный муж Аксиньи. Разом дружно зашушукались, что не пара он рябой Аксинье, вдобавок она старше его на добрый десяток лет.

«Отобью!..» — пригрозила ей тогда Любка.

«Выплюнешь, не жевавши, — резко заявила Аксинья. — За своего Гришутку я спокойна».

При этом Аксинья проговорилась, что помогает ей приворотное зелье. Все женщины на дворе снова в один голос удивленно заахали.

«Крепко-накрепко приворожила!» — хвасталась Аксинья. Красноватое, словно луженое медью, с черными густыми бровями лицо у нее горделиво сияло.