Мои пациенты - Яков Цивьян

Вот его грузноватое тело распростерто на кровати. Бледное лицо с каплями крупного пота и глазами, закрытыми набрякшими веками. Лицо амимично, совершенно неподвижно. Почему-то мне показалось: углы его рта и наружные углы обоих глаз опущены книзу. Может, показалось, а может, так и было. В обычных местах прощупать удары пульсовых волн не могу. Пульс не определяется. Давление в локтевом сгибе тоже не улавливается. Слушаю сердце. Где-то очень далеко, глухо, как из-под земли, прослушиваются неотчетливые, какие-то неуверенные удары еле-еле работающего сердца. Под простыней большая марлевая повязка на фоне бледной кожи живота, стенка которого двигается от редких дыхательных движений. Влажная на ощупь кожа. Влажная и прохладная.

Что же под этой кожей?

Кровоточащий сосуд? Кровоточащий сосуд большого калибра? Если кровоточащий сосуд, то обязательно крупный, большого калибра, иначе бы так быстро не исчез пульс и не упало давление! Если кровоточащий сосуд, то я обязан немедленно взять Эмиля в операционную, вновь ввести в наркозный сон и вновь проделать повторно этот трудный путь от кожных швов до замещенного трансплантатом тела позвоночника. Трудно это для меня больше, пожалуй, психологически. А для Эмиля?! Для него — ни физически, ни психологически, так как он находится очень далеко от действительности, в глубоком бессознательном состоянии и не воспринимает происходящего, а скорее — биологически. Но если имеется кровотечение, тогда выхода нет, и, несмотря ни на что, я должен повторно вмешаться. Ну, а если кровотечения нет и все происходящее — следствие острой сосудистой недостаточности?! Тогда повторная операция окажется той каплей, которая переполнит чашу терпения, вернее, несколько перефразируя, — утяжелит чашу смерти.

Так есть кровотечение или его нет? Нужно брать Эмиля повторно в операционную или не нужно?

Ответ должен быть абсолютно правильным. От этого зависит жизнь Эмиля.

Так хочется взором проникнуть под ткани брюшной стенки и посмотреть, что делается в области бывшего вмешательства. И расстояние-то всего каких-то двадцать-тридцать сантиметров. Но оно совершенно непреодолимо для моих глаз.

Пытаюсь сосредоточиться и спокойно проанализировать возникшую ситуацию, чтобы найти единственно правильный ответ. В который уже раз снова и снова воспроизвожу мысленно все этапы сделанной операции. Вспоминаю все детали — существенные и не столь существенные, если таковые имеются. Все мало-мальски значимые кровеносные сосуды, которые в процессе оперативного вмешательства попадались мне на пути к больному позвонку, с которыми я контактировал так или иначе в процессе операции, очень четко зафиксированы в моей памяти. Я могу перечислить их по порядку, послойно. Я могу даже описать, как выглядели концы наиболее существенных рассеченных мной артерий и вен, артерий и вен наиболее крупных. Я отчетливо вспоминаю, как выглядят повязанные на их концах лавсановые лигатуры. Я хорошо представляю себе вид этих перевязанных кровеносных сосудов с двумя лигатурами на концах. Не допускаю, чтобы повязанные мною лигатуры, хотя бы одна из них, могли сорваться, соскользнуть с конца перевязанного сосуда. Этого не могло случиться. Не мог я и оставить неперевязанным мало-мальски значительный кровеносный сосуд, не говоря уже о сосуде значительного калибра. По всем данным тщательного анализа хода операции, кровотечения быть не должно.

А вдруг я ошибаюсь? Пытаюсь доступными мне способами уточнить причину тяжелого состояния Эмиля. Тщательно, очень тщательно кончиком пальца простукиваю — перкутирую каждый сантиметр стенки живота Эмиля. По высоте перкуторного звука — звука, возникающего от простукивания, — пытаюсь определить, имеется ли жидкость — излившаяся кровь — в глубине раны. Если она есть, то звук от постукивания кончиками пальцев по передней брюшной стенке Эмиля будет более тупым, глухим. Метод весьма несовершенный. Ведь на пути этих звуковых волн находятся и кишечные петли, часть из которых наполнена кишечным содержимым, а часть газом, и диафрагма, и селезенка, и почка. Все это может извратить характер перкуторного звука. Но все же уверенно положительные данные этого исследования могут подтвердить предположение о кровотечении, в то время как отрицательные ни о чем не говорят. Убедительных данных от этого исследования я не получаю. Подоспели результаты лабораторных исследований только что взятой у Эмиля крови. И на них трудно ориентироваться. Ведь только что больной перенес большую тяжкую операцию. Ему переливали кровь доноров, вливали различные лекарственные вещества и растворы. Все это изменило истинный состав крови Эмиля.

…Все зыбко, неточно. Но других данных у меня нет. Остается еще последняя возможность — ревизия послеоперационной раны, которая в случае обнаружения кровоточащего сосуда превратится в лечебную. Вполне дозволенный и принятый в хирургии метод диагностики. Когда имеются основательные данные подозревать повреждение внутренних органов и нет другой возможности уточнить диагноз, производится так называемая эксплюративная лапаротомия — вскрытие брюшной полости с целью обозрения ее. Ревизия может дать более точные сведения, это проверочный метод, но… из-за тяжелого состояния Эмиля — весьма рискованный. Рисковать же без абсолютных к тому показаний я не имею права.

Значит, ревизия раны как метод диагностики в данном случае отпадает.

Еще раз тщательно осматриваю Эмиля. Еще раз сопоставляю все, имеющиеся в моем распоряжении, данные, тщательнейшим образом воспроизвожу мысленно ход бывшей операции. Прихожу к твердому убеждению, что кровотечения быть не должно. Значит, острая сосудистая недостаточность!?

Если я начну борьбу с острой сосудистой недостаточностью, а окажется, что имеется кровотечение, я очень серьезно утяжелю состояние пациента, так как, подняв сосудистый тонус, я буду способствовать усилению кровопотери. Это я тоже ясно представляю. И все же логика и анализ имеющихся в моем распоряжении данных приводят к убеждению, что кровотечения нет.

Начата борьба с острой сосудистой недостаточностью…

Все это происходит значительно быстрее, чем я рассказываю.

В вены, в подкожную клетчатку, внутримышечно — всеми доступными способами в организм Эмиля вводятся лекарственные вещества, чтобы поднять тонус сосудов, а следовательно, и восстановить рациональную и полноценную деятельность сердца. Постепенно стало определяться артериальное давление. Вот оно достигло тридцати миллиметров ртутного столба, вот сорока, вот шестидесяти. Однако тут же опять спустилось на цифру «сорок» и больше не поднимается. Введение лекарственных веществ в повышенных дозах не привело к желаемому эффекту. Не помогли и другие, дополнительно вводившиеся лекарства и их комплексы.

Осторожно, медленно вводится кровь и другие жидкости. Осторожно, по той причине, что в условиях сниженного сосудистого тонуса нельзя перегружать сосудистое русло жидкостями, так как можно еще более усугубить состояние больного.

Вот уже более часа Эмиль живет в условиях значительно сниженного артериального давления. Живет ли как человек, как личность или уже живет только биологически? Это принципиально отличные понятия. Я очень беспокоюсь за Эмиля. Лечение весьма интенсивное, а давление продолжает держаться на низких цифрах. Это плохо. Очень плохо.

Дело в том, что определенный уровень артериального давления поддерживает минимальный кровоток в тканях и органах человеческого тела, чем и обеспечивается снабжение их кислородом и питательными веществами. Если давление падает ниже критического уровня, то наступает кислородное голодание и гибель тканей. Особенно чувствительны к недостатку кислорода клетки коры головного мозга, клетки почечной ткани. Если у человека в силу каких-либо причин достаточно долго держится низкое артериальное давление, то из-за недостаточного снабжения кислородом гибнут клетки коры головного мозга — погибают важнейшие нервные центры, без которых человек перестает быть человеком. Однако он продолжает жить в биологическом смысле этого слова. Его сердце продолжает биться, легкие дышат, работают и другие органы, деятельность которых зависит от так называемых подкорковых центров — нервных центров, расположенных в глубине головного мозга, глубже коры, в более нижних этажах центральной нервной системы. Организм живет, но это уже не человек. Он не мыслит. Не говорит. Не управляет своими действиями. Критическим уровнем артериального давления считается давление в шестьдесят — даже семьдесят миллиметров ртутного столба. Оно может колебаться у различных людей, но все же сорок — очень низкая цифра.

Делалось все, чтобы поднять артериальное давление у Эмиля. Вот прошел еще час. И еще. И еще. Целых четырнадцать часов я и мои помощники не отходили от постели Эмиля. Несмотря на все наши усилия, давление оставалось низким, критическим.