Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин - Виктор Бондарев

Иными словами, советская идеология признала за Марией Александровной Ульяновой статус матери богочеловека, неизменно служившей опорой спасителю мира. В годы маргинальных скитаний будущего вождя она оставалась за главу семьи, щедрые материнские субсидии служили как бы страховочным фондом, последним ресурсом, который позволял Владимиру Ульянову вести странную жизнь «профессионального революционера». На образ дополнительно работала казнь первого сына Александра — то ли жертвенного агнца, то ли аналога Иоанна Предтечи, чьи деяния и мученическая смерть проложили дорогу Идущему вослед.

Несомненно, что с позиций сегодняшнего российского православия, при безраздельном господстве застывшего официоза «сверху» и истошного неофитства «снизу», одна только мысль о возможности и допустимости подобных параллелей есть сатанинское кощунство. Стоит, однако, припомнить их широкую распространенность и вполне органичное восприятие во многих областях христианского мира. Так, в CILIA чернокожие священники в своих проповедях и сейчас сравнивают с Иисусом Авраама Линкольна, охотно обыгрывая в числе прочего такие совпадения их биографий, как рождение в семье плотника и смерть в Страстную Пятницу.

Фигура Ильи Николаевича Ульянова тоже удачно вписалась в эту традицию. Как и святой Иосиф, он в семейных преданиях играет второстепенную роль. От имени ветхозаветного пророка, которого полуязыческая сельская вера превратила в громовержца, образуется добродушное, уютно русское Ильич. Ильичей «по высшему разряду» было в советской истории, как известно, аж двое, притом очень разных. Но и общих черт фольклор им приписал немало.

У Ульяновых был собственный дом в Симбирске — деревянный и одноэтажный, с антресолями, как большинство тогдашних жилищ среднего класса в провинции, однако достаточно просторный. Во всяком случае, для нескольких поколений советских людей, устраивавших свои семейные гнезда в бараках, мазанках и избах, в коммуналках и хрущобах, вид его служил вполне убедительным свидетельством непролетарского происхождения вождя.

Более удобной для мифотворцев оказалась основная профессия Ульянова-старшего — педагог. Занятие, традиционно уважаемое в большинстве обществ мира, хотя нигде не гарантирующее богатых доходов, а порой даже затрудняющее доступ в высшие сферы. То, что Илья Николаевич был важным чиновником именно по части образования, а не по какой-нибудь другой, позволяло затушевывать «классовый изъян». Большая семья с разновозрастными детьми также подкрепляла пропагандистский сюжет — в такой семье как бы по определению не может вырасти индивидуалист-эгоист, хотя реальная жизнь слишком часто опровергает расхожие представления.

Подобно святому Иосифу, рано умерший отец Владимира Ульянова не успел узнать о деяниях не только среднего, но и старшего сына. Можно сказать, хоть в этом смысле повезло умеренному прогрессисту…

Первые годы жизни Владимира совпали с пиком служебной карьеры отца, произведенного тогда в чины статского, а затем действительного статского советника, что соответствовало званию генерал-майора на военной службе. Начиная с этой ступени и полагавшегося к ней ордена, подданным давались права потомственного дворянина.[1]

Впоследствии жизненный успех отца мог дурно повлиять на самоощущение сына, вплоть до развития у него психологических комплексов. Ведь достижения самого Владимира в дореволюционный период оборвались с выпуском из гимназии — ни полноценного образования, ни общественного признания. Между тем именно благодаря своему сословному статусу революционер Ульянов имел различные поблажки от «царских сатрапов»: так, в ссылку в 1897 году он ехал не в арестантском вагоне под конвоем, а самостоятельно, как свободный человек.

От родни по материнской линии ему достались весомые материальные блага. Понятно, что семья, жившая в глубокой провинции, хотя и в губернском городе, не принадлежала к верхним слоям российской элиты. Но все же по нынешней классификации ее вполне можно отнести к «верхнему среднему классу». На доходы от имения, составившего долю Марии Бланк в отцовском наследстве, Ленин жил и в пору своей незадавшейся адвокатской деятельности, и особенно когда стал профессиональным революционером, которому работать нельзя никак, а кушать тоже очень хочется…

Когда Ленина начали свергать с пьедестала, с засекреченной частью родословной разобрались доподлинно. Оказалось, дед по матери был сыном еврея и шведки, а женился он на немке из обеспеченной семьи. В свою очередь, по отцовской линии имел место брак русского с крещеной калмычкой (чей род, по некоторым данным, происходил из Монголии). Итак, вождь — на четверть русский, на четверть калмык, на четверть немец, на восьмую долю еврей, и на последнюю восьмушку — швед! Некоторые авторы усматривают в происхождении Ильи Николаевича еще и чувашский след. Пожалуй, в менее закрытом и репрессивном обществе такая генеалог ия работала бы на «божественный» миф лучше, чем на его разоблачение. Получается, что корни Ленина уходят к разным этносам и культурам, даже разным религиям — не только к христианству нескольких деноминаций и к иудаизму, но и к далеким буддистским предкам. Здесь сошлись все основные составляющие российской истории. Помимо исконно русских корней:

— наследие варягов, каковые, согласно летописной традиции, первыми «пришли и володели» Русью; даже, судя по всему, дали ей имя на века (в финском языке этнонимом Ruotsi до сих пор обозначают шведов);

— еще более древний угро-финский субстрат (с ним, по многим антропологическим данным, тесно связаны тюркоязычные ныне чуваши), плотно перемешавшийся со славянством на северных и восточных русских землях;

— влияние степняков, так или иначе связанных с Ордой, чье иго на Руси длилось без малого два половиной столетия,

— немецкая кровь, парадоксальным образом роднящая Ленина с его главным врагом — все Романовы, начиная с Петра Третьего и Екатерины Великой, имели германское происхождение, регулярно подкреплявшееся династическими браками;

— наконец, частично ассимилированные евреи, чей народ, как говорилось, послужил мощнейшим ферментом в революционной судьбе России, а затем в ее культуре и науке.

В далекие 1920-е, когда образ Ленина «раскрутили» как сверхчеловека, а с телом его поступили по причудливо смешанному рецепту богоравных египетских фараонов и мощей христианских святых, эта родословная вполне могла бы быть признана официально, поскольку соответствовала той всемирно-исторической миссии, которую новый бог возвещал человечеству — он обещал спасение всем без различия наций и культур.

Коммунистическая власть пошла другим путем. Изначально большевики были глобалистами: «у пролетариата нет отечества». Впрочем, примерно так начинало и христианство, а потом все-таки национальные признаки проявились у различных церквей.

От калмыцких предков Владимир Ульянов унаследовал слабо выраженные монголоидные признаки в чертах лица. Сознательно или невольно эту особенность подчеркивали художники в коммунистических странах Азии. На скульптурных и живописных портретах, вплоть до почтовых марок, выпущенных в прошлом веке в Монголии, Китае, Вьетнаме или Северной Корее, Ленин выглядит настоящим соплеменником авторов. Зато в русском театре, кинематографе и отчасти в станковой живописи аккуратно ретушировались приметы заурядности, тем более «порчи»: невысокий рост, рыжеватый оттенок волос, картавость и некоторая суетливость в движениях. Даже плешь, абсолютно ничем не выдающуюся, кроме раннего (на третьем десятке лет) появления, искусники ухитрялись замаскировать под благообразное «сократовское» высоколобие. Вероятно, именно по этой причине в ленинской иконографии сравнительно редко использовались портреты молодого, но уже теряющего шевелюру Владимира, каким он был, например, в сибирской ссылке. Словно бы этот человек за всю свою жизнь имел только два возраста — из кудрявого отрока мгновенно превратился в серьезного мыслителя зрелых лет, да таким и оставался до самого конца. Как видим, изобразительный канон сложился и закаменел навсегда по законам, общим для любых конфессий, какие только разрешают смертным портретировать свое божество. Ведь точно так же нет ни единого намека на какой-либо «переходный возраст» равно у Христа и у античных богов и героев, в какие бы века их ни рисовали и ни ваяли.

Смена фамилии с Ульянова на Ленина в национальном аспекте полностью нейтральна. Первая имеет как бы более народный оттенок, вторая же в ехидных интеллигентских фантазиях вполне способна вызвать картинку, как ее носитель «соображает на троих» с героями русской литературной классики — Онегиным и Печориным. Однако к антуражу политической борьбы псевдоним подошел куда лучше. Прежде всего потому, что имеет всего два слога и звучит не в пример энергичнее. В старой России не только поэты, но и любой прилежный выпускник классической гимназии хорошо знал, в чем превосходство хорея над амфибрахием этим стихотворным размерам соответствуют метрические единицы «Ленин» и «Ульянов». Кроме того, псевдоним гораздо удобнее для образования производных слов. «Ленинец», «ленинизм» (по метрике соответственно дактиль и анапест) — почти столь же ударно, а на «ульяновизме» (пеон четвертый, для русской поэзии совершенно выморочная стопа) язык сломается, разве что обернуть в родимую «ульяновшину» или «ульяновство». Но первый набор русских суффиксов чаще всего придает словам негативную окраску, да и второй небезупречен в этом смысле. Впрочем, Ленин мог бы остановиться и на какой-нибудь другой из своих партийных кличек — например, на созвучном Тулине или ямбическом Ильине. Здесь, как и в случае со словом «большевики», достаточно случайный выбор обернулся политической удачей.