Высокое напряжение - Октем Эминов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это соседская. У нас нет собаки, никак не можем бабушку уговорить. — Словоохотливый юноша рассказали том, как бабушку в молодости укусила собака, и с тех пор она их терпеть не может. Он довел нас до веранды, постучал в одну из двух дверей, а сам исчез куда-то. Веранда была просторная, светлая. Мы, как положено, обувь сняли, повесили плащи на рога горного архара, прибитые к стене. Дверь, в которую постучал парень, открылась, и из нее вышел человек почтенных лет в высоченной папахе, слегка расширяющейся книзу, в элегантном костюме, поверх которого нараспашку был надет дагестанский халат с черным бархатным воротником. На ногах у него были изящные ичиги. Честное слово, он был похож на Хаджи-Мурата на рисунках к произведению Льва Толстого. Только борода и усы не черные, а светло-каштановые.
Человек с нами не поздоровался, посмотрел строго и прошел в другую дверь, оставив ее открытой. У нас если гостя встретят таким манером, он сразу же назад пойдет. Но… обычай не клетка с попугаем, не переставишь. Или это только причуда хозяина? Тогда надо терпеть — дело важнее всего.
Комната, в которой мы очутились, была просторной и очень теплой. Свет заливал ее всю через три широких окна. А стен и пола я не увидел — сплошные ковры. Диваны и стулья обиты одинаковой тканью, разрисованной старинным нежным орнаментом. Посередине комнаты — квадратный столик, покрытый скатертью.
Я собирался сесть на диван, но хозяин так же молча показал на пол. Вокруг столика лежали продолговатые подушки и мягкие тонкие матрасики. Капитан Рамазанов сбросил шлепанцы, которые мы надели на веранде, взял матрасик, две подушки и расположился за столиком, скрестив ноги. Посмотрел на меня, кивнул: садись без церемоний! Сказал шепотом:
— Положи подушку под колено… Пенсионер, видно, человек со старыми привычками, надо ему угодить, а то, угостив от души, отправит ни с чем…
Опустив глаза до земли, вошла молодая женщина, молча, не отвечая на наши приветствия, поставила на стол что-то вкусное. Когда она вышла, появилась другая, принесла миску яхна[3] и бутылку коньяка. Стопочки, отделанные серебряной резьбой, были чуть больше наперстка. Капитан начал что-то возбужденно говорить по-дагестански. Видимо, о том, что нам все здесь очень нравится. Таков обычай — хвалить дом, где принимают с добром. Сулейман-ага сел и, взмахнув рукой как-то по-особому изящно, наполнил стопки.
Капитан, не ожидая ни приглашения, ни тоста, мгновенно опрокинул свою. Сулейман-ага тоже спрятал стопку в бороде. Я еще ни одним словом не обмолвился с хозяином с тех пор, как мы оказались здесь. Понял, что отставать от них неудобно, и сделал полглотка. Потом наши руки дружно протянулись к миске. То ли потому, что я был в гражданской одежде, то ли мой возраст не заслуживал особого почтения, Сулейман-ага не обращал на меня никакого внимания. Меня это немного задело, но… надо терпеть. Хорошо, что он хоть на Рамазанова смотрит, так и ощупал взглядом его китель, вплоть до погон и звездочек на них.
Стопки наполнились и опрокинулись еще два раза. Никто не угощал, никто не заставлял нас пить и есть «насильно», как это бывает у нас (обидимся, мол)… Когда со стола все убрали, мы несколько минут сидели молча (тоже обычай?), каждый, казалось, обдумывал что-то свое.
Наконец очередь дошла до беседы. Разговор начал капитан Рамазанов. Несколько слов произнес по-дагестански («Мы пришли по важному делу»). Яшулы пенсионер оживился, и я впервые услыхал его голос. Удивился, что он такой звонкий, молодой.
Рамазанов, то и дело поглядывая на меня, говорил долго и обстоятельно. Кроме двух слов — «туркмен» и «Хайдаров», — я ничего, конечно, не разобрал… Сулейман-ага выслушал не перебивая. Затем начал говорить сам.
Капитан переводил мне:
— Пусть гость не удивляется: в родном доме все должны говорить только на родном языке. Если бы я не сидел в этой комнате, где много-много лет назад моя дорогая мать родила меня, я говорил бы на другом языке…
Он помолчал.
— Если в мой дом пришла милиция, то я не имею права ничего скрывать. Расскажу о Ханум Акбасовой все, как было…
Вот что рассказал Сулейман-ага.
В ювелирный магазин Ханум взял он, лично добился перевода ее из гостиницы. Взял не из-за ее красивых глаз, а из-за качеств, которые были известны всем, — честности и преданности делу. Вместе работали много лет. Никаких претензий к ней не было. План всегда выполняли. Книгу предложений приходилось менять чуть не каждый месяц: если бы она была и в десять раз толще, все равно не хватило бы места для пожеланий и благодарностей директору и продавцам. Но однажды… Это было через несколько лет после того, как Ханум пришла работать в магазин. Однажды на дне рождения сына одного из работников магазина Сулейман-ага увидел Ханум в таком виде, что не поверил своим глазам. Шею ее украшало колье с драгоценными камнями. На пальцах сверкали золотые кольца… Не два, не три!.. Их было много, не сосчитать. В ушах висели роскошные золотые серьги, такие тяжелые, что казалось, ее красивые уши вот-вот оторвутся. Откуда это все? Никогда прежде он не видел на ней золотых вещей. Или слеп был?
Потом ювелирный магазин обворовали. Следователи были очень опытные, но и они не могли найти пропажу в несколько сотен тысяч рублей (на старые деньги). У продавцов, у Ханум Акбасовой сделали тщательный обыск — никаких следов. Словно земля поглотила золото. От работы ее сразу освободили. Год нигде не работала, болела, потом исчезла. Сначала не знали, где она, но со временем выяснили — уехала в Туркмению. Дагестанский климат ей вроде бы стал вреден… Сулейман-ага после той кражи резко изменил свое отношение к ней: чувствовал, что она причастна к ограблению, но доказательств не было.
— По какой статье тогда освободили Ханум от работы? — спросил я Рамазанова, когда Сулейман Додоев кончил свой рассказ.
Капитан перевел. Я посмотрел на старика, он немного поблек, пока рассказывал, — лицо осунулось, глаза воспалились.
— Как не внушающую доверия.
— Как же вы могли уволить ее по этой статье, если не было никаких доказательств ее причастности к ограблению?
— Мы ждали, что Ханум обжалует приказ. Не знаю почему, но она этого не сделала. Внешне наши отношения не изменились. Встречаясь, мы здоровались. Иногда она даже поздравляла меня с праздниками, через других приветы передавала. Странно? Странно… Юрисконсульт меня пугал: смотри, возьмется за вас, почему уволили? Скандал будет… Видно, она сама не хотела никаких скандалов, надеялась, что дело это забудется. Забылось, но, вижу, не совсем… Вы хотите найти разгадку. Желаю удачи!
ЦУМАДА
(Продолжение записей Бекназара Хайдарова)Машина ГАИ скоренько вывезла нас за пределы города, где нас ждал готовый к старту вертолет. Полчаса мы облетали крутые бока зеленых гор, потом летчик замахал рукой: смотрите вниз. Цумада! Сверху аул был похож на небольшое стадо, поднимающееся по склону ущелья.
Председатель поссовета выслушал нас, потом отвел в свою саклю, сказал жене:
— Ребятам надо немного отдохнуть, туркмены, я знаю, пьют чай без передышки, вскипяти-ка чайник побольше…
Горцы, оказывается, тоже умеют чай пить — не торопятся, подслащивают его хорошей шуткой, анекдотами. После такого чаепития усталость как рукой сняло. Хозяин был очень радушный, даже чересчур.
— Вы приехали сюда по делу. Но, я думаю, дело и до завтра подождет. Предлагаю, друзья, прогуляться по горам. Такой красоты вы нигде не увидите. Прихватим ружье: может, повстречаем джейрана. Один тут давно пасется на скалах, но я пока его не трогал.
Рамазанов всплеснул руками:
— Эй, машаллах[4]! Почему мы так долго собирались к тебе! За кусочек джейранины, поверь мне, братишка, ты променял бы целую отару овец.
Он смотрел на меня так восторженно, что я испугался — вот-вот соглашусь с ними. А ведь дашь согласие хозяину, он на попятную уже не пойдет. Пересилил себя, а Рамазанов понял, почему молчу, и сам остыл:
— Друг наш! — обратился он к председателю поссовета. — Ради охоты я готов жизнью пожертвовать, но есть кое-что поважнее. Если вы действительно хотите, чтобы мы с вами поохотились, помогите нам сначала заняться делами.
Я подробно рассказал радушному хозяину, что привело нас сюда. Вижу, он сник… Рамазанов это заметил:
— Что, Акбасовы ваши родственники?
— Понимаете… Село — это одна семья. — Председатель говорил медленно, осторожно подбирая слова. — Один организм. Если, скажем, у человека ноготь сломается, то эта боль всему телу передается… Но изобличение преступников, если они тут обнаружатся, входит в мои обязанности. Помогу вам всем, чем могу. А охота, конечно, откладывается.
Он повел нас куда-то. Шли мы не то по тропинке, не то по лестнице, круто ведущей вниз. Дворы здесь огорожены каменными оградами метровой высоты, идущих навстречу женщин с кувшинами воды нам приходилось пропускать, прижимаясь спиной к стенам. Я один раз оглянулся, и мне показалось, что домишки сидят друг у друга на плечах. Подумал, что если нижний дом свалится, то другие один за одним посыплются вниз. И еще меня удивило, как легко, будто козлики, носились вверх-вниз совсем маленькие ребятишки. Древние старухи иногда подходили к калиткам своих дворов и пристально всматривались в нас: нет ли среди нас знакомых? А старики, сидевшие по двое, по трое на камнях, не подавали признаков жизни. Настоящие идолы. У нас, когда старики соберутся, сразу начинается веселье — подзуживают друг друга, смеются без умолку. Эти, мне показалось, навсегда забыли и смех и беседу, каждый ушел в себя, каждый решает очень важный вопрос. Вся мудрость мира, казалось, воплотилась в этих безмолвных, неподвижных фигурах.