Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова

– Затряхнуть бы тебя прямо здесь и прямо сейчас, возомнившая себя богиней деревенщина.

Страх не обнажаю, отталкиваю руку и нарочито смеюсь:

– Сколько же у нас общего, правда?!

Хозяин Монастыря взвывает и выдаёт:

– Как тебя терпеть? Как тебя терпел он? Тебя же хочется задушить, Луна!

– Ему тоже хотелось, – парирую следом. – Но не задушить, а придушить. Это возбуждает. Рассказать тебе об ощущениях?

– Закрой рот. Слушать невозможно.

– Оставь меня одну, Ян. Так привычней.

Исполняет прихоть: остаюсь одна и так в самом деле привычней; хотя одиночество ощутимо даже в компаниях. В шумливых компаниях оно особенно ярко.

Покидаю хозяйскую спальню и хозяйский кабинет и нахожу швейку, которая сидит в одном из подвальных помещений и отпаривает костюмы послушниц. После обедни женщина подаёт мне платье. Бюстье и высокие брифы из нежнейшего атласа, вымоченные в чёрном цвете, а поверх – вшитая накидка из батиста, с обтягивающими рукавами и многочисленными шлицами по юбке.

Я смотрю на себя в то самое зеркало, в которое смотрела на нас вместе с Яном. Но сейчас он отравлен и обижен, а потому пребывает в недовольстве и в кабинете. К нему рвётся одна из послушниц с какой-то идеей и тут же веером оскорблений гонится прочь. Никто не способен воззвать к его сердцу: таковое не имеется.

Ухожу в сад. Точнее – его подобие. Привычки выводятся из тела и ума предельно долго, потому я рассекаю меж деревьями-юнцами и приглаживаю издержки цветов. В сравнении с деревенской пустошью это казалось величием природы, в сравнении с пышной зеленью резиденции Солнца – скромным аналогом.

Смотрю на рассекающую небо вицу: протягиваю за ней руки и пытаюсь ухватить клок облаков. Все грёзы и мечты казались такими далёкими и недосягаемыми. Как и прошлое, которое едва-едва лизнуло уходящие пяты.

В кабинете меня встречают две пары глаз. Хозяин Монастыря давится выпивкой, а я вышагиваю в сторону гостя. Порумяненный Бог Воды расходится на тысячу комплиментов и тут же рвётся с приветствием.

– Ах, богиня, – раскусывая слова, протягивает он и опасливо смотрит в ответ.

Я подаю ему руку – липкий отпечаток губ остаётся на тыльной стороне – и спрашиваю о делах. Ян в этот момент скрючено пялится и пятится.

Бог Воды от радости встречи выпаливает всё подряд, а потом радушно интересуется делами семьи Солнца. Заверяю его в спокойствии и ссылаюсь на собственные дела.

– У меня есть некоторые планы на Монастырь, – объявляю я и, бегло и хитро глянув на Яна, улыбаюсь.

Мужчины договариваются о грядущей встрече грядущего вечера и прощаются.

– Китти, – хмыкает Хозяин Монастыря на примостившуюся за дверью девицу в коротком облачении, – киска, проводи уважаемого.

Она виснет у старика на шее и, обвивая его руками, уводит дальше по коридору. Смех бежит подле.

Ян захлопывает дверь и, сперва оглядев меня, спрашивает:

– И какие, можно полюбопытствовать, у тебя планы на Монастырь?

– Это единственное, что ты заметил? – смеюсь я. – Да, знаю, мне очень идёт.

Я легкомысленно кружусь на носках, а мужчина толкает меня на себя и прихватывает за горло.

– Я задал вопрос, Луна, я требую ответа.

– А я требую, – отбиваюсь от него, – заслуженного обращения.

– Единственная твоя заслуга – вовремя раздвинутые ноги перед Богом Солнца.

В гневе замахиваюсь, но рука оказывается объята мужской рукой.

– Тебя задевает правда или её резкая форма? – шипит Хозяин Монастыря. – Может, тебе и нравилось лепить пощёчины покойную мужу, со мной это – прекращай.

– Я тебя презираю, – объявляю следом.

– Однако всё равно остаёшься. Раз за разом, – издевается змей.

Отшатываюсь и обжигаю бедро о стол. Предлагаю быть реалистами: мне некуда идти. Так просто.

– А было бы куда? Ушла?

– Не сомневайся в том, Ян.

Мужчина предупреждает меня, выплёвывая каждое слово по отдельности:

– Не трогай мой Монастырь.

За него он готов вонзиться зубами. О, Ян, неисправимый…

– За Монастырь, – объявляю я и, прихватив кем-то оставленный и приправленный алкоголем стакан, вылизываю напиток.

– За Монастырь, – подхватывает мужчина и прихватывает с пола бутыль.

– Это неправильно, – постанываю я сколько-то времени спустя. – Это паразитическая связь, Ян. Нельзя быть таковыми: нельзя всю свою сознательную жизнь издеваться друг на другом, сыскивая милости.

– Потому мы не вместе, – подводит мужчина.

Он сидит на подоконнике и разглядывает приближающийся с запада конвой. Пыль пышным хвостом приглаживает пересохшую почву, а солнце – утомляющее – пускает блики.

Решительно резюмирую, что не вместе мы по другой причине: его глупости, моей гордости и – в скромное довершение – павшему по вине обоих.

– Мы с тобой заигрались в свои совершенно глупые игры. Никто не должен был страдать. Никто не должен был пострадать.

– В этом смысл. Ради счастья исключительных страдают лица множественные.

– И много счастья ты видишь? О, скажи, – выпаливаю я, – ты продумал всё это ещё до моей просьбы отдать в жёны, верно? Ты знал, что вернёшь меня, до того, как продал?

Ян извилисто нашёптывает и прячет глаза в пышной листве (деревья в саду подросли и теперь их макушки видно даже с дивана). Скрежет металла и пара выхлопов; прибывший конвой тормозит подле главных ворот, и по выложенной тропе бредёт троица будущих послушниц. Эту троицу в обносках, похожих на юбки и бандо, ведёт другая троица – из сопровождающих мужчин. Быстро же Хозяин Монастыря нашёл замену павшим…

Выпивка прячется в стол. Ян оценочно режет приближающихся дев и предлагает мне выйти. Отказываюсь, шутливо ссылаясь на то, что занимаюсь изучением дел Монастыря, а потому должна присутствовать в момент знакомства с будущими послушницами. Недовольное бормотание сопровождает мою насмешливую улыбку ещё пару минут.

Освобождаю диван и опираюсь о подоконник, лёгкий – однако душный – ветер подхватывает юбку и ласкает тончайшей тканью мужские ноги. Дверь распахивается: троица взваливается в кабинет.

Неужели и я так выглядела?

И дело вовсе не в поношенных чудных вещах или страдальческом – в целом/от жизни в провинции/на пустыре или помирающей деревне – лице. Всё крылось во взгляде; вот, что мне предстояло узнать.

Смуглая шатенка смотрит презрительно удушающе, платиновая блондинка – без понимания и с досадой, светлолицая и с горчичным бобом – обречённо. Вот и собрались все возможные рефлексы на отправление тебя любимой в местный бордель для местных божков.

– Мои красавицы! – рукоплещет Хозяин Монастыря. – Что за дивные цветы? Вас собирали в саду?

Он с улыбкой обращается ко мне, глядя через плечо, и восторгается на старом наречии, что с этими сучками придётся повозиться: слишком резвый нрав и высокое мнение было у каждой и в разных величинах.

Шатенка всё с тем же недоверием косится на