24 Франкенштейн 1. Мёртвая армия - Андрей Плеханов

— Там летит великий воин, человек без сердца. — Мохтат поднял руку, пальцы его дрожали. — Если он найдет меня, то расчленит мое тело и не похоронит меня по обычаю ислама. Это бесчестие, и я не попаду в рай. Возьми шелкопряда и пообещай мне, что он не найдет меня. Тогда меня отдадут людям ислама вместе со всеми павшими и похоронят по верному обычаю, до заката.

— Обещаю.

— Ты знаешь, как это сделать?

— Знаю. Я все подготовил для этого.

— Я верю тебе, шурави-табиб, потому что ты воин и у тебя есть сердце. Подними мою рубаху.

Тело Мохтот-шо было тощим, с выпирающими ребрами. Его покрывало множество шрамов, багровых заживших надрезов в виде буквы П, положенной на бок. Больше всего шрамов было на груди, напротив сердца.

— Ты видишь шелкопряда? — спросил шах.

— Да.

Ошибиться было трудно. Кожа под одним из надрезов, самым свежим, зашитым грубыми нитками, выбухала заметным бугром.

— Вынь его и дай мне.

Виктор достал из кармана нож-выкидушку с лезвием, заточенным до остроты скальпеля, и точным движением вскрыл надрез. В пальцах его оказался небольшой овальный предмет, весь в крови. Вик вложил его в руку Мохтат-шаха.

— Дарю тебе шелкопряда, воин-лекарь, — прошептал шах. — Он принесет тебе тяжелую судьбу, и горе, и радость, и победу. А теперь сделай то, что обещал...

«Покойся с миром», — хотел произнести Ларсенис. Но не смог сказать это человеку, который убил столько советских солдат и столько своих же людей, мусульман, превратив их в мертвых воинов, который мучил животных и людей, и отправлял их на смерть во имя призрачных, ложных идей. Виктор собирался исполнить то, что обещал Мохтату, но вовсе не был уверен, что тот займет место в раю.

Во всяком случае, Виктор не хотел бы попасть в такой рай.

Вигго приставил кончик ножа к месту на груди, где только что находился шелкопряд, и вогнал лезвие между ребрами до упора. Сердце лопнуло. Мохтот-шо, великий и страшный колдун, дернулся и умер. Как самый обычный человек.

Виктор выдернул нож и вытер его о штанину мертвеца. Потом спешно спрятал добытую вещицу в наружный карман штанов над лодыжкой — как можно дальше от головы, от сердца. Глаза Мохтата медленно теряли разноцветность, становились мертвенно-черными. Вик закрыл его веки рукой. Оглянулся — вертолеты приземлялись, взметая с земли бурые вихри. Вигго снял с руки шаха большой золотой перстень с затейливой арабской вязью. Отошел на три метра и подобрал подходящий труп душмана — с длинной бородой и лицом, посеченным осколками. Наклонился и одним махом оттяпал большую часть его левого уха. Затер свежий надрез землей. Взял ухо и закинул как можно дальше в кусты. За ухом полетел нож. Затем Вик надел перстень на палец «духу». Дело было сделано.

Вигго Ларсенис добыл то, о чем просил его умиравший. Он прошел ради этого через огонь, воду и реки крови. Но не чувствовал ни радости, ни удовлетворения, ни даже усталости. Только пустоту в душе, мертвую и бездонную.

От вертолета к нему спешила группа военных в форме-афганке без погон. Вел ее капитан Дауров. Среди прочих выделялся крепкий мужчина с лицом, словно высеченным из алебастра. Бледнокожий, единственный не загоревший до черноты. «Скорее, он не из Кабула, а из Москвы, — подумал Вик. — Великий воин, человек без сердца». Наверное, этого человека следовало бояться. Но Вигго не боялся. Он не боялся уже ничего.

— Смир-рна! — рявкнул Дауров. Виктор сдвинул ноги и слегка выпрямил ноющую поясницу. — Товарищ советник, это старший лейтенант медслужбы Ларсенис. Ему поручено опознать полевого командира Мохтат-шаха.

— Ну и как, сынок, опознал? — негромко спросил человек без сердца.

— Так точно, — ровным голосом доложил Ларсенис. — Вот он. — И показал на бородача. — Без уха, перстень на руке. Все согласно показаниям захваченного пленного.

— Нет, это не Мохтот-шо, — устало сказал товарищ советник. — Не он. Дешевая подделка.

— Значит, сейчас найдем Мохтата! — бодро доложил Дауров. — Вон их тут сколько! Найдем настоящего!

— Нет, не найдете. — Советник качнул головой. — И не будете искать, не ваша это работа. Займитесь своим делом, капитан. Грузите раненых, отправляйте борта. Все свободны.

И Ларсенис поплелся отправлять раненых. Свободным он не чувствовал себя нисколько.

Виктор мог полагать, что человек без сердца раскусит его с первого щелчка. Большой советник из Москвы, охотящийся за шахом и, очевидно, его амулетом, должен был даже не опознать, а учуять, где настоящий Мохтот-шо, а где ложный. Он опытнее Ларсениса в сто раз, от него веяло нечеловеческой силой и готовностью раздавить в лепешку всех на своем пути. И в то же время Вик полагал, что все пройдет гладко, надеялся на это и даже был в этом уверен. Потому что предстояло разобраться, для чего всем так нужен этот кровавый шелкопряд. И Ларсенис разберется. Сам.

Пока же дело шло обычным образом: ординатор Ларсенис вернулся в расположение роты едва живой, умирая от усталости. В полусне он передал раненых начальнику отделения, добрел до своего щитового домика и, не раздеваясь, рухнул на койку.

И приснился ему сон. Виктор увидел реку — неширокую, шагов двадцать от берега до берега. Узкую, если шагать размашисто. И невероятно тяжелую, если забрести в нее хоть на шаг. В реке текла не вода, а разбавленная алая кровь. Дно реки было покрыто остриями мечей — некоторые ржавые и покосившиеся, а многие совсем новые, заточенные и блестящие маслом. На другом берегу стояла и ждала Вика женщина. Половина лица ее была идеальна, словно выточена из мрамора по канону античных статуй. А вторая половина лица была прозрачна, стеклянна, и открывала все мышцы, сухожильные каналы, лимфоузлы и вены. Девушка-женщина ждала Виктора, ждала его давно и манила пальцем к себе.

На Викторе были ботинки из тяжелой воловьей кожи, в подошвах сбитые в три слоя медными заклепками. Поэтому Вигго перешел реку так, что мечи всего лишь четырежды проткнули его ноги насквозь.

И та ведьмачка, что ждала его на супротивном берегу, поцеловала его жадно, во весь свой сладкий рот. И имя было ей Хелл.

Она убила и высосала Вика так быстро, что он даже не успел встрепенуться и позвать на помощь. А то бы набежали казаки и вертолетчики и зарубили Хелл шашками, саблями и лопастями, оторванными от вертолетов.

Господи, какими дурацкими бывают сны... Особенно среди войны.

Виктор просыпался мучительно. Форточка была открыта, разогретый солнцем воздух с улицы вливался в домик, и громко жужжащие мелкие мухи облепили Вика, как покойника. Ничего себе февраль... Ларсенис замычал спросонок, вскочил, размахивая руками, и вылетел на улицу. Доплюхал до умывальника, сполоснул отекшее лицо отвратительно теплой водой. И вспомнил все, что случилось вчера.

Предмет. Шелкопряд. Он все-таки получил его, и это было самым главным за вчерашний день. За последний год. За всю его жизнь.

Ларсенис глянул на часы — десять утра, и никто не пришел по его душу. Не разбудил его, не позвал посетить сортир, пожрать и поработать. Как славно... Главное, что Виктор научился ценить в Афганистане, — тишину и одиночество. Самое лакомое, самое редкое — тишина и одиночество. Их не бывает много. В последние месяцы их не было никогда. Виктор осмотрелся и не увидел ни одной души. Боже, какое счастье... Может, все сорвались на срочный рейд, а доктора Ларсениса забыли? Может, коварные американцы сбросили нейтронную бомбу, и всех поубивало, а Виктор остался жив, благодаря налипшей на него коросте грязи, непробиваемой даже нейтронами? Не важно. Главное, он стоял около умывалки один, в тишине, и даже вездесущие кусачие мухи смолкли и отвязались.

Виктор аккуратно добрался пальцами до лодыжки левой ноги и вытащил из кармана овальный предмет, покрытый липкой слизью свернувшейся крови. Сунул его под струйку воды, намылил хозяйственным мылом. Драил долго и тщательно, пока в пальцах не сверкнул серебром неправильный овоид. Вик без труда узнал его: действительно, кокон тутового шелкопряда. Он видел множество таких в субтропических уездах близ Джелалабада, там занимались шелководством. Чуть заметная перетяжка посередине, делающая куколку похожей на недоделанную восьмерку — «мужской» кокон. Только кокон был очень маленьким — не больше двух сантиметров в длину, в два раза меньше обычного. В то же время по структуре, по характеру зернистости он был совершенен. Предмет мог показаться примитивной поделкой, но Вик вгляделся внимательно и еще раз убедился в его совершенстве: каждая нить выделена выпукло и искусно, блестела микроскопическими искрами. Не грубая отливка — работа отличного ювелира. Но откуда здесь, в предгорьях Гиндукуша, появилась настолько тонкая технология — вытянуть фантастически тонкую проволоку и намотать ее так естественно, словно сама гусеница шелкопряда выпряла оболочку для метаморфоз?

Виктор сжал фигурку в руке — та оказалась странно холодной, несмотря на окружающую жару, и покусывала кожу микроскопическими электроразрядами.