В моём сердце ты... (СИ) - Навьер Рита

– Нет, не понимаю...

– Ой, Дина! Ну ты чего? Ну, трахает он её, что непонятного? Видела же, какое у него лицо было сегодня, когда он от неё вернулся? Я сразу как на него взглянула – всё поняла. И сама старуха так вдруг подобрела… Письмо мне без вопросов подписала. И сама вся такая вежливая стала, я чуть в обморок не грохнулась. Ты, Дин, сама подумай, с чего бы ей…

Дальше они, видимо, спустились ниже, и Елена Эдуардовна уже не могла разобрать ни слова. Да ей и не нужно было. И того, что услышала, хватило с лихвой.

Она привалилась к холодной стене, пытаясь взять себя в руки.

«Не сейчас, только не сейчас! Держись, забудь, потом… всё потом… Тебе надо ехать…»

К такому унижению она оказалась не готова. Лицо полыхало, будто ей прилюдно надавали пощёчин, оплевали, окатили помоями. Веки противно щипало, грудь сдавил тяжёлый ком, так что дышалось через силу.

Это, получается, её они называли старухой? Да она ведь младше той же Дины! Да и с Любой почти ровесница. Какая она им старуха?! За что они так? Сволочи! Гадкие сплетницы! Безмозглые куры! Она крепко зажмурилась, пытаясь сдержать слёзы. Обида и боль колотились в горле, выжигали, точно кислота, внутренности. Слова продолжали нещадно стучать в ушах: старуха…, запала…, влюбилась…, трахает…, старуха, старуха, старуха…

Вдруг пронзил страх: а вдруг они и при нём её называют этим мерзким словом? О, нет! Только не это! Только не при нём!

– Елена Эдуардовна, вам плохо? – раздалось совсем рядом. Она открыла глаза – Людмила Михайловна. Смотрела на неё с неподдельной тревогой.

Елена Эдуардовна глубоко вдохнула, но выдохнула судорожно, словно с трудом, с болью, однако нашла в себе силы качнуть головой и ответила:

– Всё в порядке. Голова что-то закружилась.

– Давление, может? У вас лицо такое красное…

Она пожала плечами.

– Давайте поднимемся в приёмную, смерю… у меня и препараты есть.

– Спасибо, Людмила Михайловна, но мне нужно немедленно ехать в мэрию. Встреча чрезвычайно важная. И так опаздываю уже…

На негнущихся ногах она стала медленно спускаться по лестнице.

Глава 19

Настроение было настолько отвратительным, что даже предстоящий полёт её не так уж страшил. А летать на самолёте Елена Эдуардовна боялась всегда, хоть и очень искусно эту боязнь скрывала. Обычно она выпивала немного коньячку для расслабления, но всё равно до самой посадки едва дышала, сидя в кресле каменным изваянием.

Сейчас она, конечно, тоже нервничала, но лишь слегка. Хотя сто грамм она всё равно выпила перед полётом, по привычке.

Чужие злые слова почему-то не просто задели её, а буквально выбили почву из-под ног. И ведь она прекрасно знала, что сотрудники её недолюбливают, а некоторые и ненавидят, представляла, что за глаза перемывают косточки вовсю. И, в общем-то, не ждала от них никакой благосклонности. Да и кто когда любил своё начальство? Важно ведь, что работу делали, приказы выполняли беспрекословно, дисциплину блюли. А что там за спиной бормочут – ну не плевать ли? Так думала она всегда, пока не услышала эти гадкие сплетни, это мерзкое прозвище.

А ещё сразу вспомнилась школа. Вот уж где ад был, который она долго-долго пыталась забыть. И ведь забыла! А теперь прошлое со всеми бесчисленными оскорблениями, обзывательствами, унижениями, с неискоренимым прозвищем «косая» настырно лезли в голову.

Даже самой не верилось, что случайно подслушанный обрывок разговора мог вот так её надломить. Куда делись её привычная уверенность, её непробиваемость и хладнокровие? Почему она снова, как когда-то, чувствует себя нелюбимой, неуклюжей, застенчивой девчонкой, несчастным посмешищем и изгоем? Почему не получается отбросить слова, как шелуху? Почему ощущение, что они прилипли к ней, как несмываемая грязь?

Потому что она открылась, осознала вдруг Елена Эдуардовна. Размякла, поддалась эмоциям, вот и стала уязвима. И при всём при том она продолжала малодушно и отчаянно желать, чтобы Батурин не знал, не слышал этих гадостей.

* * *

Елена Эдуардовна заняла место у окна, Батурин плюхнулся рядом. Посмотрел на неё, она сомкнула веки. Хаотичные мысли так и зудели в голове, как облако назойливой мошкары: господи, она его стеснялась! Докатилась! И всё же: знает – не знает? Слышал – не слышал? Говорят так при нём о ней или нет? Как же это унизительно! Чёртова Люба, надо было её давно уволить за профнепригодность. Как же от него одуряюще пахнет! Скорее бы оказались на месте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Стюардесса предложила воды. Елена Эдуардовна выпила залпом, облизнула губы и снова поймала на себе его взгляд. Немного странный, не то заинтересованный, не то удивлённый.

– Что? – не удержалась она, занервничав под прицелом его глаз.

– Вы какая-то сегодня… другая. Неужели боитесь летать на самолётах?

– Боюсь, – честно призналась она.

Он вдруг улыбнулся.

– Даже странно, что вы чего-то боитесь. Я-то думал… думал, у вас нервы – стальные канаты и…

– Вы ошибались, – сухо ответила она.

Ну какие стальные канаты?! Да у неё страхов и комплексов – воз и маленькая тележка. Впрочем, об этом ему лучше не знать. И вообще никому.

– Да, я понял, – согласился Батурин. Потом вдруг наклонился к ней совсем близко и в самое ухо сказал: – Пропустили стаканчик, чтобы не так страшно было?

Елена Эдуардовна вспыхнула и отвернулась.

Какое-то время она неотрывно смотрела в иллюминатор, а когда вновь скосила глаза на Батурина, то с удивлением обнаружила, что тот спит. Откинул голову и еле слышно посапывает.

Она вдруг огорчилась. Почувствовала себя совсем одиноко. Зато – неожиданно пришла мысль – можно его вдоволь разглядеть, чем она и занялась. Прямой нос, не точёный, но хорош, твёрдый подбородок, тёмная щетина, чёрные брови и самое волнующее – губы. А ещё запах. Она даже подалась чуть ближе, вдохнула глубоко, раз, другой… От этого запаха и впрямь помутилось в голове, даже забылась Люба и её мерзкие слова, забылся страх и чёртова турбулентность.

Елена Эдуардовна скользнула взглядом ниже. Крепкая шея, широкие плечи, ворот, расстёгнутый на несколько пуговиц. Украдкой, словно воришка, заглянула в открытый вырез. Мощные мускулы натягивали тонкую ткань рубашки – так и хотелось к ним прикоснуться, ощутить их твёрдость и силу. А ещё больше хотелось коснуться его кожи…

Она закусила нижнюю губу и сцепила пальцы рук, пытаясь подавить это желание, нелогичное, глупое, непозволительное. С трудом оторвала взгляд и подняла глаза, дабы не искушать себя, и… чуть не ойкнула. Он не спал! И тоже сосредоточенно смотрел на неё.

Кровь тотчас прихлынула к щекам. Она стыдливо отвернулась, ругая себя на чём свет стоит. Это же надо так опрофаниться! Но он тоже хорош. Мог бы показать, что не спит, а не наблюдать молчком, как она его разглядывает и обнюхивает. Господи, какой позор!

* * *

В Толмачёво* их встречали коллеги из западносибирского филиала. Подогнали для них двоих ни больше ни меньше микроавтобус.

Елена Эдуардовна устроилась в салоне вместе с бойкой девушкой, что их встретила. Та назвалась и должность свою упомянула, но Елена Эдуардовна не удержала в памяти.

Батурин же втиснулся на переднее сиденье, к водителю. И это хорошо –  она до сих пор никак не могла прийти в себя от пережитого конфуза. Половину пути девушка отчаянно пыталась построить светскую беседу, но Елена Эдуардовна упорно не включалась в разговор, так что и девушка потом сдалась.

Через полчаса обоих высадили у центрального входа отеля "Новосибирск" – длинного ряда стеклянных дверей, расцвеченных точечной иллюминацией.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Завтра заедем за вами в девять утра, – предупредила девушка на прощание.

Елена Эдуардовна оформила документы на ресепшене. Не глядя, попрощалась «до завтра» с Батуриным и торопливо направилась к лифту.

Как назло, ехать пришлось в одиночестве. Находиться в лифте она ненавидела ещё больше, чем летать в самолётах. С кем-то вместе – ещё куда ни шло, а одной…