Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Я деньги принес. Предъявите часы.

Метр отвел его в сторонку и, отперев один из ящиков столика-тумбочки, стоящего в дальнем углу общего зала, извлек часы, положил перед ним на столик.

Метр, видно, хорошо запомнил, что часы снимал грузин.

– Часы не эти, – сказал Борис, едва глянув.

– Тогда, наверное, вот эти? – как ни в чем не бывало, метр достал – на сей раз уже из кармана своего смокинга – часы Магарадзе. – Простите. Я, видно, спутал. Теперь правильно?

– Теперь правильно, – кивнул Тренихин и, взяв в левую руку часы, почти одновременно с этим так врезал метру правой, что у того аж хрустнуло в лице.

Бросив на грудь отключившегося метра семьдесят пять рублей, Тренихин спокойно, не торопясь покинул зал.

Его провожали взглядами десяток человек. Но его никто не остановил.

Возможно, случайно – все просто растерялись от неожиданности. А возможно, что везение было здесь абсолютно ни при чем: Белов хорошо помнил, что в тот вечер во взгляде Бориса было нечто фатальное, светящаяся глазами врубелевщина, лермонтовина такая – мороз по коже.

И ясно, почему демоническая волна несла Тренихина в тот вечер.

Потому что в тот же день, часами пятью ранее, он, после месяца молчанья, решился и позвонил наконец Анечке Румянцевой, позвонил первый: в надежде занять у нее денег, чтоб выручить часы студента Магарадзе – предлог и повод был железный. А позвонив, он узнал, что Анечка вот уже месяц как не имеет места в подлунном мире: еще в начале декабря она, разорвав все его рисунки, которые он дарил ей в ноябре пачками, выбросилась из окна своего десятого этажа цековской башни и умерла, ударившись среди больших и малых Бронных об твердый и грязный асфальт.

«Господи, дай же мне сон!» – взмолился Белов.

Но Бог не давал ему сна.

«Боже ты мой! – вдруг ужаснулся Белов, вспомнив: – И зачем же я „Кыш, блин!" сказал этой девочке, попросившей автограф у меня перед самым банкетом? Ну за что я обидел ее? Вот же скотина, хуже скота – распустился ни к черту!»

От боли в душе Белов аж заскрипел зубами.

И в ту же секунду, как провалившись, заснул.

– О, на ловца и зверь бежит! – Власов встал навстречу входящему Белову, поднял в приветствии правую забинтованную руку. – Я как раз хотел повесточку вам послать.

– А что – разве так сложно позвонить? – удивился Белов. – Я же вам дал свой телефон.

– В нашем случае не очень удобно звонить. Не те у нас отношения, – многозначительно произнес следователь и, заметив удивление на лице Белова, пояснил: – Звонок-то к делу не пришьешь. Вам позвонишь – а вы потом откреститесь. Или вы, допустим, чего не поняли по телефону, не расслышали. Позвонишь порой, а потом выясняется, что вроде хоть ты и звонил, казалось бы, да не туда, видимо, попадал. А время идет, часики тикают, начальство сначала за холку треплет, а потом и шкурку приспустит… Иное же дело повестка – вещь осязаемая – раз и квас – под расписочку! Хотите, приходите, не хотите, не надо – пожалуйста – а расписка ваша уже в дело подшита, подколота! Дело пухнет, как морда утопленника, и, значит, споро делается поманенечку. Старо как мир, мудро! Ну, садитесь же, гость дорогой. То есть не то чтобы уж прямо садитесь, хе-хе… А присаживайтесь пока вот.

Белова страшно раздражала эта манера Власова говорить: уклончиво, с отводом глаз в сторону, с намеками, невнятными угрозами и каким-то наивным, открытым хамством, с наглостью на уровне детского сада.

Белов сел напротив следователя и слегка потянулся, так, что плечевые суставы сочно хрустнули.

– Как рука? – спросил он участливо, но не без удовольствия. – Сильно болит, поди?

– Да нет. Прошла. Еще вчера, – безмятежно парировал Владислав Львович, однако, кинув взгляд на свою руку, увидел повязку и болезненно поморщился: – Перевязал вот просто так, формально – чтобы писать меньше. У нас ведь как, у следователей – сплошная писанина. Все думают, что мы как Пуаро, как Шерлок Холмс: расследуем там, вынюхиваем, анализируем, думаем, а мы вроде Агаты Кристи – пиши и пиши, что в голову взбрендит, без всякого вмешательства ума, двадцать пять часов в сутки кряду – в черную голову, чего хочешь пиши, одно чистописание, мать его, прости господи!

Белов сочувственно кивнул.

Оба замолчали.

Власов даже отвернулся в сторону и вперил свои темные, как маслины, глаза куда-то туда, за окно, в серое небо, затянутое сизыми облаками. Там, на пламенеющей багрянцем ветке клена, сидела облезлая ворона и как-то тяжело, по-собачьи натужно гадила.

– Запор, – констатировал Власов и вновь замолчал, закрыв глаза.

Пауза затянулась сверх всякой меры и приличия.

«Заснул он, что ли? Специально жилы тянет, псина», – подумал Белов и громко, отрывисто кашлянул.

Власов вздрогнул и резко открыл глаза.

В глазах был испуг: видно, он действительно увлекся своей ролью и закимарил хоть и сидя, но вполне.

– Так по какому поводу вы меня повесткой-то хотели вызвать? – спросил Белов.

– Нет-нет, лучше вы начните, с чем пришли. У нас-то пустяки: глядишь, и тема отпадет сама собой. Я вас слушаю.

– Я вам вчера не успел досказать этот эпизод.

– А, в поезде?

– Да, в поезде. А как вы догадались?

– Очень просто: вы же его вчера мне как раз и недосказали. Логика, ничего больше.

– Ну вот, а сегодня я решил досказать. Мне кажется, что окончание этой истории играет самую существенную роль в деле исчезновения, так сказать. – Белов запнулся слегка. – Вы только выслушайте меня до конца и внимательно, и главное, будьте любезны, не сочтите меня за ненормального.

– Побойтесь бога! Какой же из вас ненормальный! Хе-хе! На это вы и не рассчитывайте: на психа скосить. У меня, скажу вам более, принцип: лучше психа засадить в качестве нормального, чем нормального – освободить.

– Простите, не понял вас? – удивился Белов.

– Да я и сам себя не очень понял, – немного смутился Власов. – А, вот что: я хотел сказать, что ни за что вас за ненормального не сочту. Что бы вы мне тут ни наплели, как бы ни крутились-колотились. Вот! Это будьте спокойны. Наоборот, я искренне считаю, что вы – уникум! – Власов поморщился, пошевелив пальцами забинтованной правой руки.

– Ну, хорошо. – Белов задумался, не зная, с чего начать.

Власов полистал бумажки, ища последний лист. Было заметно, что и сам он не очень хорошо помнит, на каком месте вчера остановился Белов.

– А, вот, нашел! Вы остановились на том, что пропавший Тренихин послал этого волшебного сцепщика к проводницам за новой выпивкой. Ну-с, что же случилось дальше?

– Во! – сцепщик вернулся в купе с двумя бутылками водки и газетным кульком, содержащим три помидора, три огурца и шмат сала. Поставив водку на стол и разложив рядом закуску, он извлек из карманов три чайных стакана:

– Живем!

– Показал бы еще какой фокус, что ли, – попросил Борис, разливая.

– М-м-м… – согласно мумукнул сцепщик. – Бона, смотри на закуску. Внимательно смотри, безотрывно. Ша! Теперь, мужики, полная тишина!

Дождавшись тишины, сцепщик чмокнул и, сосредоточившись, вперился в закусь. Взгляд его остекленел, на лбу вдруг выступили жилы от напряжения…

Медленно, неохотно, словно с трудом подчиняясь ему, с какой-то заметной на глаз нерасторопностью, помидоры и огурцы начали разваливаться на части – один за другим, по очереди – сами собой, будто нарезанные невидимыми ножами. Забавно, что все развалились на три равные дольки.

– Во, филиппинская медицина какая, – на троих, а? – восхитился Борька. – Ну, а сальце – смогешь?

– Сало сложнее, – ответил мужик, оттерев со лба очередную партию крупнозернистого пота. – Сало и ножом резать тоже тяжелей, чем помидоры. Да и форма не та у меня пока – после вчерашнего-то. Сейчас, не спеши. Не спеши. Вдоль или поперек его распустить, как желаешь?

– Ну, разумеется, желаю поперек, – тут же скомандовал Борис. – Вон мясные прослойки-то какие. Не разжуешь. Поперек волокон и потоньше, будь добр.

– Сделаем, – согласился сцепщик.

…Все втроем глядели как зачарованные на шмат сала, начавший вдруг отделять от себя аккуратные тончайшие ломтики, отслаивающиеся один за другим и раскладывающиеся веером на мятой газете безо всякого физического вмешательства.

– Слушай, как ты это делаешь? Чем?

– Я и сам не знаю, – честно признался мужик. – Чувствую только – могу! Ну, вот он, – сцепщик кивнул на Белова, совершенно ошалевшего, лихорадочно пытающегося понять, что на его глазах происходит. Фокус? Прелюдия к мошенничеству? – Вот как он, друг твой, думает, соображает? Чем?

– Белов соображает головой, – уверенно отреагировал Тренихин. – И больше ничем.

– Ага, – согласился мужик. – Вот ты, кстати, сечешь, что не только головой думать можно. Ты это чувствуешь.

– Да я это просто так ляпнул, не думая, – признался Борис.

– Не думая головой! – заметил сцепщик многозначительно.

– Головой не думая! – подхватил Белов, как попугай, лишь бы не молчать только.