Столыпинский проект.Почему не состоялась русская Вандея - Михаил Румер-Зараев

Указ уже два года как действует, стало быть, реформа идет и депутаты говорят о новых реалиях сельской жизни.

Депутат Амосенок: «Я скажу о своей Витебской губернии, там у нас сами уже поспешили перейти на хуторское хозяйство. И кто же? Поспешили Нестер, у которого пять наделов земли, где 26 десятин при пяти наличных душах. Конечно, само собой разумеется, он уже не крестьянин, а мелкий помещик… А Андрей, у него один надел на 14 душ. Что ему остается делать, когда Нестер из общины уйдет? Или в батраки уйти, служить за кусок хлеба, или продать землю за ломаный грош и отправиться в Сибирь… Восьмидесятимиллионное население ждет от нас хлеба, а не камня, и если мы ему дадим хлеб, то перед Богом не будем отвечать, и батюшка-государь возрадуется и скажет: действительные народные представители… Когда меня крестьяне посылали, так они сказали: проси, требуй, чтобы нас землей наделили…».

Депутат Кропотов: «И вот мои избиратели мне говорили о том, что закон 9 ноября — это помещичий закон, который делает из крестьян деревенских кулаков и помещиков, а из бедняков — батраков, вечно голодных работников. Бедняков миллионы, но обезземелила их не община, а обезземелили их тяжелые прямые и косвенные налоги…».

Словно разговор глухих идет во время обсуждения этого законопроекта, которому после принятия его Думой, Государственным советом и утверждения императором суждено стать законом от 14 июня 1910 года. Одни требуют, чтобы крестьяне отказались от идеи конфискации помещичьих земель, от веры в пространство и воспользовались новыми возможностями свободного и интенсивного хозяйствования, а другие кричат в полный голос: «Дайте земли!».

Понадобились десятилетия раскрестьянивания, составившего сущность советской коллективизации, чтобы довести российскую деревню до такого состояния, когда она отказывается от личного земельного надела, не хочет на нем хозяйствовать. А в начале минувшего века жажда земли была главным слагаемым крестьянской мечты об идеальной России, в которой хотелось бы жить.

Какова же была эта мечта? История сохранила нам бесценные свидетельства коллективного политического мышления крестьянских масс, цели которого были едины, несмотря на географические и социальные различия этих масс. В петициях сельских сходов, направляемых царю, в их наказах депутатам Думы, в дебатах и решениях Всероссийского крестьянского союза — общенациональной политической организации, просуществовавшей два революционных года вплоть до разгона ее властями, — содержались довольно ясные представления о том, какое государство и общество хотела видеть российская деревня.

Никакой частной собственности — помещичьей или крестьянской, никакого хуторского или отрубного хозяйствования, никакой продажи земли — она видеть не желала. Все угодья находятся в распоряжении общин, которые устанавливают уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи, с числом работников в ней. Таким образом, вся земля в этой обетованной стране принадлежит крестьянам и обрабатывается силами семьи без использования наемных работников.

Характерна терминология, которая применяется в этих документах для определения экономических и политических отношений. Если земля в рамках общины делится «по равнению», по справедливости, ведь она «божья» (это повторяется многократно), то применительно к государственной политике, осуществляемой парламентской монархией, используется слово «сострадание». Таков должен быть главный принцип этой политики. Предусматриваются равенство всех перед законом, свобода слова и собраний, выборность чиновников, равное право голоса для женщин, что, по мнению крестьян, «может помочь бороться с пьянством». Заявленному идеалу общества, настоянному на библейских аллюзиях, соответствует отмена смертной казни, обличение пьянства и признание еврейских погромов «постыдными и грешными».

Интересно, кого участники съездов Всероссийского крестьянского союза воспринимают в качестве враждебных сил, препятствующих осуществлению их мечты. Прежде всего это чиновники, по определению манифеста Союза, «народу вредные». Затем помещики, кулаки-мироеды, эксплуатирующие соседей, и черносотенцы, вместе с местной полицией терроризирующие крестьян.

Вот такая страна-утопия вставала в крестьянском целеполагании на фоне революционных страстей, которые была призвана успокоить столыпинская реформа с ее ориентацией на сильных, эгоистичных, успешных сельских предпринимателей. Но ни той, ни другой общественной модели не суждено было реализоваться.

XII. Жизненное пространство

События, происходившие в российских селах в первые десятилетия прошлого века, при всей их локальности тем не менее отражают истоки революционных процессов, сотрясавших российскую жизнь все столетие. Шел бурный рост населения, сокращавший крестьянский надел, обострявший мечту о земле, на пути реализации которой стоял, как представлялось крестьянину, помещик с его земельными угодьями. В сущности это была мечта о жизненном пространстве, том самом lebensraum, которое служило для немцев оправданием их завоевательных планов во Вторую мировую.

Тема пространства всегда присутствовала в российской истории. В XV–XVI веках смерд арендовал землю у боярина или дворянина, которым ее давали за военную службу. Служба была перманентной, так как государство постоянно воевало, то обороняясь от кочевников, то завоевывая новые земли. Если крестьянину было невмоготу от неурожая или произвола помещика, он уходил к другому землевладельцу или бежал на новые завоеванные государством территории и начинал все сначала. Во всяком случае, выбор у него был. Крепостное право лишило его свободы выбора. Собственно, для этого оно и вводилось, а когда его отменили, мужик уже не чувствовал себя вольным искателем лучшей жизни, каким был его пращур. На выкупные платежи за предоставленную землю, на непосильные подати, на сокращение надела вследствие демографического взрыва (рожали-то тогда, сколько могли) он отвечал глухим недовольством, в конце концов, перераставшим в ярость, направленную не против царя и верхней власти, которая была далеко, а против помещика. Община с ее «социальным страхованием», помочами и заботой о сирых и убогих помогала переносить эту ярость, как при крепостном праве она помогала переносить гнет помещика.

Но большинству «слабых» она помогала, а меньшинство «сильных» подавляла, сковывала их инициативу, мучила чересполосицей, раздражала едиными установлениями в хозяйственном обиходе. Все-то ведь делалось по решению схода или старосты. «Раньше, Боже упаси, выйти в поле без разрешения старосты, — вспоминает старожил Лоха. — Боялись». Постановление схода воспринималось как закон. Решили пахать, значит, всем начинать пахать, сеять — всем сеять, убирать — так всем. Хутор или отруб давал свободу и требовал личной, а не коллективной ответственности. Но авторы реформы понимали, как трудно ее осуществлять в условиях малоземелья. И потому немаловажным слагаемым столыпинского проекта была программа переселения крестьян с тесных земель Центральной России на просторы Сибири и Средней Азии.

В 1862 году, когда в России только что отменили крепостное право, в Соединенных Штатах был принят гомстед-акт — федеральный закон, согласно которому каждый гражданин США, достигший 21 года, мог получить из общественного фонда земли на западе страны 65 гектаров, уплатив регистрационный взнос в десять долларов. Гомстед или homestead означает фермерский участок-усадьбу. Таких участков раздали около двух миллионов общей площадью 115 миллионов гектаров, заложив тем самым основы свободного фермерства, которое, преодолевая впоследствии различные трудности в своем развитии, тем не менее, создало самое эффективное сельское хозяйство в мире.

Что же мешало России в то же самое посткрепостническое время раздавать земли на востоке своей страны — за Уралом и в азиатских степях, где земли было немерено. Мешало многое, и прежде всего вся система отношений на селе с феодальными повинностями временнообязанных крестьян, с выкупными платежами, с потребностью помещиков в рабочей силе, с существованием крестьян в рамках общины и многими другими реалиями сельской действительности.

Это была другая страна, с другой, чем в Америке, историей, населенная людьми с иным менталитетом, и жить этим людям приходилось не в республике свободных поселенцев, продвигающихся с востока на запад в пустые неоглядные прерии, теснившие разве что индейцев, а в империи, пронизанной сословными дворянскими интересами.

До XIX века Сибирь воспринималась государственной властью в основном как место ссылки и поселения преступников. Эта огромная страна, простиравшаяся от Урала до Тихого океана, считалась далекой периферией, жившей своей особой жизнью. Но постепенно она начала привлекать внимание как резервуар для поглощения избыточного населения центра России.