Бодлер - Жан Баронян

Для Бодлера, завсегдатая Клуба курильщиков гашиша Буассара, встретить Теофиля Готье было мечтой, которую он лелеял с давних пор, по сути, с того самого времени, как его помыслами завладела поэзия. Он восхищался им не меньше, чем Виктором Гюго. Восхищался в его лице человеком, который в своей красной рубашке, с откинутой назад шевелюрой сумел в 1830 году повести за собой сторонников романтизма на битву за «Эрнани». Восхищался большинством его произведений. В особенности сборником рассказов «Молодая Франция» за его необычную насмешливость, а также романом «Мадемуазель де Мопен», предисловие к которому являлось поразительным манифестом, заявлявшим, что искусство и мораль, литература и добродетель абсолютно не имеют ничего общего. Не считая поэтических сборников «Альбертус» и «Комедия смерти», изобилующих неистовыми и мрачными образами.

Кроме того, в Теофиле Готье его привлекает несоблюдение установленных правил. Бодлера поражают его длинные мягкие волосы, его благородная, беспечная осанка, его полный вкрадчивой мечтательности взгляд, его смешанное со скептицизмом эпикурейство, его относительная холодность. То есть та своего рода дистанция, которую он устанавливал между своими эмоциями и мыслями, своими самыми глубокими чувствами и манерой говорить о них вполне объективно в своих многочисленных произведениях.

Безусловно, в поведении автора «Молодой Франции» присутствовала театральность, однако, по мнению Бодлера, совсем неплохо совмещать реальное и воображаемое. Ибо денди — это единичность, противостоящая множественности, тот, кто возвеличивает свое отличие, свое интеллектуальное богатство и не боится выставлять напоказ его внешние признаки, оставаясь вместе с тем невозмутимым перед лицом нападок, жертвой коих он становится в середине 1840-х годов, когда общество все более склонялось к идеалам унификации и прогресса.

Впрочем, только что появившееся небольшое сочинение укрепляет Бодлера в выборе такого искусства жить: «О дендизме и Дж. Броммеле[22]». На нем значилось имя Жюля Барбе д'Оревильи, которому было тогда лет тридцать шесть, а издано оно было в Кане всего-то в количестве двухсот пятидесяти экземпляров. Тем не менее этого было достаточно, чтобы затронуть искушенный круг эстетов и обеспечить автору репутацию писателя традиционалиста и эксцентрика.

И если Бодлер положительно оценил его тезисы, то в значительной мере потому, что они вполне соответствовали его личным чаяниям, не проповедовали тотального бунта, ведь денди отличался пикантной особенностью насмехаться над установленным порядком и в то же время почитать его.

«Он страдает из-за него, — писал Барбе д'Оревильи, — и мстит за это, но претерпевает его; ускользая от него, он на него ссылается; он подчиняет его себе и сам ему подчиняется попеременно: двойственный и изменчивый характер! Чтобы вести такую игру, необходимо обладать гибкостью и изворотливостью, что и составляет всю прелесть, подобно оттенкам призмы, которые, объединяясь, образуют опал».

Бодлер так и поступает, подчеркнуто афиширует свое пристрастие к роскоши, самолично рисует одежду, какую желает носить. И заказывает ее у лучших парижских портных, хотя располагает теперь всего лишь скромной рентой, выплачиваемой ежемесячно Анселем, самым педантичным и неуступчивым нотариусом, какого только можно вообразить.

Его излюбленный туалет — это фрак, прямое пальто из грубой шерсти, белая рубашка тонкого полотна с отложным воротничком, красный галстук, кроваво-красный, цилиндр, розовые шелковые перчатки, трость с набалдашником из слоновой кости.

Разгуливает ли он в шикарных кварталах, блуждает ли по грязным, пользующимся дурной славой улицам квартала Марэ или посещает художественные салоны, он неизменно все тот же: всегда хорошо одет, всегда элегантен, всегда циничен. Он только, в зависимости от настроения, меняет прическу — то обросший волосами и с бородой, а то чисто выбрит и коротко подстрижен. «Можно подумать, Байрон, в одежде от Броммеля», — бросил ему как-то вечером его друг Ле Вавассёр в кафе «Табуре» на углу театра «Одеон».

Комплимент, насмешка или шутка — Бодлеру все равно. Именно в таком одеянии однажды январским утром 1844 года он вместе с Прива д'Англемоном является в редакцию «Артиста». Основанную в 1831 году, эту знаменитую газету, занимавшуюся вопросами литературы и искусства, с 1843 года возглавлял Арсен Уссе, близкий друг Теофиля Готье и Жерара де Нерваля. Уссе — само воплощение буржуазного литератора. Свой первый сборник стихов «De profundis»[23] он опубликовал в 1834 году, когда ему не было еще и девятнадцати лет. Он до того ловкий писатель, что совсем недавно сочинил роман «Древо познания», в духе сказочников XVIII столетия, заставив всех поверить, что речь идет о посмертном произведении Вольтера.

Уссе не лишен также чутья. Ему понравилось стихотворение «Креолке», которое Бодлер вручил ему, надеясь на его публикацию, это первый текст, который он пожелал подписать. Премьера состоялась в «Артисте» от 25 мая. Но за подписью для многих малопонятной: Бодлер-Дюфаи.

Словно для того, чтобы еще больше отдалиться, отделиться от генерала Опика.

СВЕТ И МРАК

Бодлер не довольствуется тем, что собирает у себя прекрасные картины, он вглядывается в них, анализирует, пытаясь всеми силами понять, почему один художник трогает его или волнует и почему другой оставляет равнодушным или раздражает.

В действительности живопись — это тот мир, где он лучше всего себя чувствует. Точно так же как рисунок и карикатура. Этот мир привычен ему, он для него естествен, ведь его отец писал гуашью и окружал себя художниками. Бодлер любит Бассано, Пуссена, Веласкеса, Эль Греко.

К тому же у него много знакомых среди художников. Взять хотя бы Эмиля Деруа, за несколько коротких ночных сеансов написавшего в гостинице «Пимодан» его портрет, а также портреты Прива д'Англемона и отца де Банвиля.

Благодаря курильщику гашиша Жозефу Фернану Буассару Бодлер знакомится с художником, которого ставит выше всех в своем персональном пантеоне, с живым богом романтического искусства: Эженом Делакруа. Он бесспорно считает его «оригинальнейшим из всех живописцев, как прежних, так и нынешних», который не лжет, не обманывает своих почитателей, подобно другим «неблагодарным идолам». Культ великих людей — Гюго, Бальзака, Сент-Бёва, Готье… и вот теперь Делакруа — это отчасти тонкая стратегия Бодлера, ему всего двадцать четыре года, и он пытается обеспечить себе известность последовательными этапами, еще не опубликовав ни одной книги.