Май, месяц перед экзаменами - Елена Криштоф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Накрывать?
Раньше Юлька спрашивала: «Будем есть?» И в глазах ее не замечалось торопливой, оценивающей примерки. Что она хотела ею сказать, кстати? Не хватает, чтоб в его собственном доме…
Но нет, собственный дом встречает Антонова той порцией умиротворенности, уюта, которую он вполне заслужил. Длинная стена против окна розова от заката, в комнате сына мяукает «Спидола». Юлия Александровна двигается по комнате бесшумно и мягко.
«Накрывать?» Она приносит ложки, вилки, хлебницу, салфетки, сейчас позовет: «Тонь (как зовет его все двадцать лет), Тонь, помоги мне…» Они вместе пойдут в кухню за первым, он кликнет сына…
— Сергей, я хотела у тебя спросить…
Фу, черт! Задремал он, что ли… Юбка у нее мягкая, пушистая, как шкурка зверька. Приятно прижаться к ней лбом, промякнуть лицо, подождать секунду, пока совсем отлетит усталость, на которую, в конце концов, имеет право даже он.
— Я хотела спросить: для тебя действительно важно, чем облицована ванна? Или это просто очередной вклад в здание твоего престижа?
Фу, черт! Но он не выпускает ее из рук, только отстраняется, закинув голову, чтоб лучше рассмотреть. Брови его при этом складываются насмешливо-жалобно, домиком: опустившись у висков и разгоняя морщинки по лбу. С такими бровями можно посидеть еще несколько секунд не отвечая.
— Мне иногда кажется: ты сознательно рушишь все то впечатление… Настраиваешь людей…
Возможно, не было бы встречи у мостков с этой училкой, Антонов и жене ответил бы иначе. Но сейчас у него слетает резко, так резко, как он с Юлией Александровной никогда не говорит:
— Что ты имеешь конкретно? Каких людей?
— Хотя бы Селиных, которых ты хочешь оставить без квартиры.
Теперь Юлия Александровна все-таки отходит от тахты, и лицо ее оказывается в тени. Сергей Иванович смотрит прямо в это лицо светлыми, упорными, рассеивающими все сомнения глазами.
— Селины? — переспрашивает он беззаботно-весело. — Селины, по-моему, не очень-то полагались на эту комнату, разве что их подогрели на заводе.
— Господи, неужели ты думаешь, они сами не в состоянии понять, что им полагается, что нет, без подогрева?
— Подождут, подождут! — Голос у него не успокаивающий, не снимающий тревогу, а приказывающий отбросить ее. — Подождут. Я в годы этого Селина тоже не имел отдельной квартиры, хотя был далеко не рядовым.
— У него ребенок.
— А у меня работа. — Сергей Иванович шутливо разводит руками, предлагая какому-то самому высшему арбитру судить, что важнее. И нисколько не сомневаясь, на чью сторону этот арбитр встанет. — Ты сама знаешь, как я по ночам горблю… Так что подождет. Следующий дом осенью сдают.
— Я не хочу, чтоб о тебе люди думали хуже, чем стоит.
— Люди обо мне хорошо думают.
Он был уверен, что это так. Конечно, отдельные завистники… Возможно, он даже любил отдельных завистников. Во всяком случае, как он сам говорил: «приветствовал факт их наличия». Они придавали ему бодрость, вроде той, что сельтерскими пузырьками наполняет тело во время купания в холодной воде. Ведь завистники появляются тогда, когда есть чему завидовать.
— Люди ко мне хорошо относятся, — повторяет он ворчливо. Теперь он сидит, засунув руки в карманы, и уголки его рта надменно и брезгливо подняты. В конце концов, не им начат этот разговор.
Юлия Александровна, нарушив ритуал, сама приносит супник, миску с салатом, сама зовет сына.
Сын входит как-то неохотно, вразвалочку; в руках у него сипит транзистор, а клетчатая рубаха безобразно расстегнута на все пуговицы. Кажется, он собирался и за столом вертеть свою «Спидолу». Интересно, слышал он, о чем говорили они с Юлией Александровной, или нет?
Пожалуй, слышал. Во всяком случае, когда Сергей Иванович как бы случайно ловит взгляд сына, в этом взгляде — легкая, прозрачная, готовая упорхнуть, отказаться от самой себя насмешка. Причем не поймешь, к чему она относится. А может быть, в ней просто щекочущее желание подвергнуть все своей неразборчивой критике, молодой цинизм, для которого нет авторитета даже в лице родного отца?
Сын, подкрутив последний винтик в «Спидоле», говорит:
— Послушай, так как же насчет путевок на Кавказ? Ты мне их организуешь или нет?
— Пожалуй, нет, — говорит Антонов и смотрит на сына. — Пожалуй, нет.
Достать туристскую путевку не так уж трудно. Во всякое другое время Сергей Иванович только приветствовал бы намерение Виктора отправиться на Кавказ.
Однако на этот раз перед сыном стоят задачи куда более крупные и ответственные, чем освоение горных вершин. И надо сразу поставить его на место.
Его сын не был ленивым или развинченным, как некоторые молодые люди, которых Антонов достаточно видел и в столичных, и в нестоличных городах, и у себя на стройках. И все-таки что-то в Викторе внушало ему сомнения, тревогу. Но не эта же рубаха, расстегнутая на все пуговицы, не «Спидола», не Кавказ, если поразмыслить здраво? Пожалуй, нет. И «Спидола», и Кавказ, и даже молодой цинизм — дань времени, которую и сам инженер Антонов охотно платит, только, разумеется, несколько другой монетой. А вот как бы сын не проглядел самого главного в жизни за своей «Спидолой» — это уже другой вопрос. Да, Виктор совершенно свободно может пропустить лучшее в жизни со своим транзистором, со своим Кавказом, со своими друзьями, наконец, которые, кажется, не очень-то разбираются, что именно является лучшим. И, подумав об этом, Сергей Иванович спрашивает:
— Я надеюсь, ты не забыл наш уговор насчет Москвы? — спрашивает тоном неприлично суровым среди всего семейного благополучия, тоном человека, готового на окрик, на стучание по столу и так далее.
— Какой уговор, прости, не понял? — В глазах Виктора, ничуть не всколыхнувшись, стоит одна только безмятежность.
— Насчет того, что вуз будет в Москве, и только в Москве? Туда надо готовиться, а не ваньку валять! Так о каком же Кавказе речь? И мне небезынтересно знать, кому предназначается вторая путевка? Кого ты предполагаешь взять с собой и не считаешь даже нужным оповестить родителей?
Сергей Иванович задает этот вопрос чисто риторически. Он прекрасно знает, что в походе, если бы он состоялся, рядом с сыном вышагивала бы эта невзрачная и колючая девчонка, с которой тот дружит.
Девчонка столь не соответствует представлениям Сергея Ивановича о женской привлекательности, что он только плечами пожимает. У него лично всю жизнь были несколько иные вкусы. Давным-давно кто-то из сотрудников сказал Антонову, что его жена похожа на спортсменку и королеву одновременно. Антонов прикинул — сравнение подходило. И с годами никакой креп в сторону королевы не угрожал Юлии Александровне. Она оставалась в достаточной мере этакой пловчихой или теннисисткой. Фу, черт! Как это важно, когда имеешь возможность любоваться собственной женой и через двадцать лет после свадьбы. Та девчонка (Рыжова, кажется, ее фамилия) такой возможности, пожалуй, не представляет и на сегодняшний день.
— Так для кого же предполагались мои старания? — продолжает допытываться инженер Антонов и слышит неожиданное:
— Для Семиноса. Всего лишь для Семиноса…
Сын безусловно отгадал, что скрывалось за вопросом отца. Сын разрешает себе усмешку, и тогда Сергей Иванович идет напролом:
— Для Семиноса? А была, кажется, другая кандидатура? Девушка была?
— Была. — Лицо Виктора открыто и непроницаемо.
— Вы поссорились? — допытывается Антонов. — Что у тебя произошло по этой линии, ты мне можешь объяснить?
— Ничего у меня не произошло по этой линии. — В голосе Виктора откровенная, не находящая нужным прятаться ирония. — Ничего особенного.
Неизвестно только, к чему ирония имеет больше отношения: к настойчивости, с какой задает сноп вопросы инженер Антонов, к манере инженера Антонова выражать мысли несколько директивным слогом или, может быть, к каким-то фактам, никому, кроме Виктора, не известным?
И Сергею Ивановичу неудержимо хочется узнать эти факты. Немедленно убедиться, что не его сыном пренебрегли, а его сын пренебрег. Сам отказался от этой маленькой, твердой, неудобной девчонки.
Сергей Иванович спрашивает:
— Ну, а все-таки, как ты догадался дать ей отставку? Я бы часа с такой осой не выдержал.
Сын по-прежнему безмятежно пожимает плечами, что можно понимать так: «У каждого свой вкус!» А можно и совсем иначе: «Сам удивляюсь, что я выдерживал не один час и даже не один месяц». Но, в общем, он не бросается защищать свою Рыжову (да, именно так ее фамилия).
— Я видела тебя с дочкой вашего завуча, — говорит Юлия Александровна, собирая тарелки. — Удивительно эффектная наружность.
Юлия Александровна поднимает взгляд от тарелок и густо краснеет. В глазах Виктора возникает что-то жесткое, какая-то отталкивающая стена. Но, возможно, она ошиблась, потому что через секунду Виктор подтверждает: