Первое второе пришествие - Алексей Слаповский

И все же она сказала опять то, что матери сказать положено:

– Женись, нечего балбесничать.

– Запросто! – ответил Петр. – Щас вот пойду и женюсь.

На другой день, лежа в объятиях Кати, он сказал ей:

– Я тут, знаешь… Жениться, что ли, решил…

Нет, Екатерина не отодвинулась, не шевельнулась даже. Помолчала и спросила ровно:

– Кого выбрал?

– Выбрать не проблема. Главное – решить.

– То есть – ты в принципе?

– Ага.

– Меня, значит, тебе мало?

– Я б женился на тебе. Но ты замужем – раз. И тетка моя – два. Ты соображаешь? И главное: нормальную семью хочу. Детей, – сказал Петр без убеждения.

– Хочешь, рожу от тебя? Дураку своему скажу, что от него.

– Нельзя, – сказал Петр. – Мы родственники. Потомства нам иметь не нужно.

– Что ж, женись… – сказала Катя. И только теперь отодвинулась.

Петр любил ее, очень любил. Поэтому решил сказать правду.

– Понимаешь, Катюша. Замучил меня старик Иван Захарович. Я понимаю, псих. А на нервы действует. Долбит и долбит: ты, говорит, Иисус Христос. Вот я и думаю: женюсь – и отстанет он от меня. Иисус-то неженатым был. А я – женюсь. Значит, никакой я не Иисус! – Петруша засмеялся.

Катя холодно молчала.

– Как думаешь? – спросил он.

– Я сказала уже: женись.

– Правда? Но я тебя не брошу!

– Как бы я сама тебя не бросила.

– Нет, и ты меня не бросай. Я нарочно на какой-нибудь похуже женюсь, чтобы не влюбиться в нее. Лишь бы здоровая была, чтобы дети.

– Дурак ты, Петруша, – сказала Катя, но со вздохом облегчения – и прижалась к нему всем своим девическим телом.

И начал Петр искать невесту.

Он пошел на танцы.

Танцплощадка была в городском парке. Место хоть и под открытым небом, но популярнее, чем зал в клубе железнодорожников. Тут можно и курить спокойно, и выпить тут же в кустах, и поблевать там же, и отношения выяснить как дракой, так и любовью.

До самых холодов были здесь танцы, вот и сейчас – октябрь уж на исходе, а музыка по вечерам играет, девушки и юноши в куртках и плащах, а кто и запросто, в телогрейке, – танцуют.

Петр ходил, рассматривал. Подружки со всех сторон окликали его. Но он не хотел брать в жены ни одну из тех, кого знал. Парни здоровались, угощали вином, спрашивали, где пропадал.

– Я не пропадал, – отвечал Петр. – Я занят был.

Он ходил, не чувствуя и не слыша, как за его спиной переговариваются и посмеиваются. Ведь его дружба с психованным Нихиловым обратила на себя всеобщее внимание, а с кем поведешься – от того и наберешься, поэтому Полынск стал считать Петра человеком тоже не в себе. Парням было это утешительно, потому что сила и красота человека, который не в себе, уже ничего не стоят, эти качества – лишь подтверждение его ненормальности. Девушки жалели, но тоже втайне были рады, что с души спал груз мечты о Петре. Они и окликали-то его теперь скорее насмешливо, чем зазывно, но он и этого не понял.

Все девушки казались Петру красивее, чем нужно. Разряженные, разукрашенные, глаза блестят. Он же ищет серенькую, тихонькую, невзрачную.

Два дня высматривал Петр, на третий – углядел. Совсем юная, востроносая и, как в Полынске говорят, сикильдявая, худая то есть.

Петр поманил ее пальцем.

Она оглянулась за плечо.

– Тебя, тебя зову, иди сюда, – сказал Петр.

– Чего? – подошла она.

– Тебе сколько лет-то?

– Восемнадцать два месяца уж как.

– Ага. Замуж хочешь?

– Не собираюсь пока.

– Я в перспективе спрашиваю?

– Когда захочу, тогда и выйду, – гордо сказала девушка.

– Выходи за меня, – предложил Петр.

– Прямо сразу?

– Зачем сразу? Заявление подадим, зарегистрируемся, потом свадьба – все по порядку.

Девушка эта была дочь тендеровщика Кудерьянова, известного тем, что, прожив до сорока двух лет невыразительно, наткнулся в журнале «Техника – молодежи» на чертеж дельтаплана, а рядом была фотография с летящим дельтапланеристом. Кудерьянов срочно взял отпуск, построил дельтаплан, внес его на Лысую гору, полетел с обрыва и летел долго, минут пять, взмывая все выше и выше на удивление всем, кто это видел, но что-то там, в высоте, случилось: коршуном канул Кудерьянов с небес и разбился.

Вот чья была это дочь. И, подумав не более минуты, она сказала:

– Ладно.

– Ну и хорошо! – обрадовался Петр. – Да, а звать-то тебя как?

– Маша, – сказала девушка.

Петр отправился домой, чтобы сообщить матери о предстоящей женитьбе, но мать еще не вернулась с работы, зато его ждали мама Зоя и бабушка Ибунюшка. Ибунюшка плакала.

– Помоги, Христа ради! – взмолилась она. – Мочи нет, разогнуться не могу, пилит он меня пополам, радикулит чертов!

– Я тебе врач, что ли? – сказал Петр, с укоризной посмотрев на маму Зою.

– Ты рожи-то не корчь, а помоги человеку! Она-то, чай, всем помогает, а самою вишь как схватило! – сердито сказала мама Зоя.

– Да идите вы, ей-богу! Откуда я знаю, как его лечить? Он где вообще-то?

– В пояснице, где ж еще-то! – сказала Ибунюшка, поворачиваясь скрюченной спиной. – Не могу, рвет напополам меня всю!

Тьфу ты! – что будешь делать?

Скорее смеясь, чем всерьез, Петр стал водить руками над Ибунюшкиной поясницей, а потом и приложил руки, не брезгуя. (Он вообще на людей и людское не брезглив был.) Старушка только покряхтывала, потом замерла, как курица, несущая яйцо.

– Батюшки! – послышалось из-под ее скрюченного тела, там, где было опущенное к полу лицо. – Легко-то как сделалося! – И она потихоньку, сама себе не веря, распрямлялась. И распрямилась.

Мама Зоя глядела радостно, будто сама излечилась.

– Говорила я тебе, – похвасталась она. – Теперь бросай, Ибунюшка, свою практику, вон какой Петр у нас! Чудодей! Экстрасенц, так его так!

– Все, все, некогда мне, идите! – прикрикнул Петр. – И, мам Зой, последний раз предупреждаю: никому про это! Я ж просил!

– Ладно, ладно.

– И ты, бабушка, молчи.

– Молчу, молчу, спасибо тебе, – сказала Ибунюшка, протягивая Петру рубль: столько, сколько сама брала за лечение.

Он хотел отказаться, но мама Зоя велела:

– Возьми!

Он взял.

8

Пришло утро, такое же, как и остальные, что были в жизни Петра, но осененное мыслью: женюсь.

Странную тишину при пробуждении почуял он вокруг, в этой тишине таилось чье-то ждущее присутствие.

Петр открыл глаза. В комнате никого не было.

Он встал и вышел на крыльцо.

И увидел людей.

Они молчали и глядели на Петра.

Так, подумал Петр. Разболтали старухи.

Избоку к нему подошел Иван Захарович. Приблизился так, чтобы их разговора не слышали другие.

– Ну вот, – сказал он. – Настала твоя пора. Спасай их. Лечи.

– Не умею я. Случайно это. Не могу. Пусть уйдут. Страшно мне, дядь Вань…

– Случайно или нет – не тебе судить. Лечи.

– Бывает, у людей способности такие открываются. Вот и все, – словно оправдывался Петр.

– Не трать времени. Лечи.

И обратился к людям:

– Петр Максимович всех примет. Не толпитесь, заходите по одному.

И Петр, не умывшись, не поев, до обеда врачевал. Ну, как врачевал? – только водил руками да прикладывал в тех местах, где у больных болело. Как ни старался Иван Захарович регулировать очередь, дом набился битком. Петр занимался всеми сразу, руки уже устал поднимать и опускать, плечи заныли. И при этом ему казалось, что словно из него вытекает что-то, слабеет он – и вот сзади кто-то прикоснулся к нему горячей ладонью – и почудилось Петру, что это не ладонь, а щупальца с присосками разом откачали из него всю кровь, он застонал и упал в обморок.

Когда очнулся, в доме никого не было, кроме Ивана Захаровича.

– Как ты? – спросил Иван Захарович.

Петр молчал.

– Ты устал. Поешь.

Петр сел за стол и молча стал хлебать щи.

– Что ж делать, надо давать людям облегчение. Раз у тебя дар такой. Многим легче стало. Благодарили тебя.

Петр глядел в тарелку.

Послышался стук в дверь.

– Открыто, – буркнул Петр.

Вошел мальчишка лет десяти. Поздоровался. Лицо его было в пыли и потеках то ли от пота, то ли от слез. А пыль была не от земли – накануне снег выпал, – а от знакомой всем жителям Полынска гари и копоти маневровых паровозов.

– Вы нас не знаете, мы недавно здесь живем. В ППО, передвижном поезде-отряде живем, – сказал он.

– Ну?

– Папка у меня заболел.

– Полечим, – ободрил его Иван Захарович.

– Он вообще-то сильно заболел.

– Ну и что? Вылечим.

– Он вообще-то умер, – сказал мальчик.

Петр поднял голову и вперил в него глаза.

– Как зовут? Не Лазарь? – спросил он, странно кривя рот.

– Лазарев фамилия. Сергей Николаевич.

– Лазарев, значит? И зачем ты пришел, если он умер?

– Да я… Может, еще можно…

– Что? – не сводил с него Петр тяжелого взгляда.

Иван Захарович встал. Руки его тряслись, колени ходили ходуном.

– Господи! Господи! – твердил он дрожащими губами, поднимая руку, чтобы перекреститься на Петра.