Марк Аврелий - Михаил Ишков

Одним ударом проломим их паршивые головы!

Весь преторий захохотал. Улыбнулся и Марк, затем заключил:

– Итак, обратимся к богам, не пожалеем белых быков для жертвоприношений. Если до августовских календ квады не отважатся перейти через реку, сами начнем переправу.

После слов цезаря члены военного совета приступили к голосованию. Предложение Пертинакса, поддержанное Марком, получило незначительный перевес голосов.

Удивительно, но во время последнего обсуждения, когда все, даже некоторые легаты, позволили себе возражать принцепсу, Авидий Кассий хранил молчание, что вызвало недоумение у всех старших офицеров дунайской армии. Никто не сомневался в его способностях и храбрости. Может, выходец из Сирии (в узком кругу его так и звали «сирийцем») из рода честных служак Кассиев – его отец выбился к высоким чинам из простых центурионов – испытывал смущение в присутствие представителей самой родовитой столичной знати? Или, может, он присматривался к тем людям, которые окружают императора? Может, ему в диковинку гвалт и крики с мест, покладистость цезаря, допускавшего совершенно неуместные в армии споры?

Что же касается голосования, соглядатаи донесли, что после оглашения результатов сириец обмолвился при друзьях, что голосование – это пустая формальность. Что-то вроде бездарной народной комедии. Если бы, добавил Авидий, философу не хватило голосов, он переложил бы ответственность на своих полководцев. Такова его суть.

С той поры преторий (войсковой штаб) работал, не складывая рук, и уже к середине марта войска были размещены в лагерях согласно схеме Пертинакса. Цезарь издал указ, по которому власть на местах обязывалась начать сбор плавательных средств, а также строительных материалов, потребных для строительства моста через Данувий. В апреле появились первые признаки, подтверждавшие надежды на то, что Ариогез клюнул на уловку римлян.

Сразу после флоралиев[24] лазутчики, со слов верных среди германской знати людей, сообщили, что на сходе племенного союза жрецы, старейшины и предводители дружин единодушно высказались за продолжение войны.

Правда, о конкретных планах на совете речи не было. Вообще вопрос о том, как именно воевать с римлянами, решался тайно, на пирах. Идея захватить римлян врасплох и зажать их в вершине прямого угла, образуемого великой рекой, вызревала долго. Марк Аврелий очень постарался, чтобы эту задумку выскальзывали вскользь, мимоходом как благое пожелание.

Под напором пришлых дружин царь квадов созрел к лету. Действительно, губительное расположение римских войск сразу бросалось в глаза. Решение напасть первыми напрашивалось само собой. Когда же к племенному союзу общин, проживавших на северной стороне прямого угла, примкнули сарматы, занимавшие области, примыкавшие к восточному катету, Ариогез почувствовал себя более уверенно. Тогда же на встрече с вождями кочевников сложилось общее решение. Первыми начинают сарматы. Они переходят реку, сковывают главные силы императора, пока вся многочисленная союзная рать не переправится через реку и не ударит в спину хищным римлянам. Скоро соглядатаи дополнили первые сообщения. Сарматы вторгнутся за поворотом великой реки ниже Аквинка и за счет превосходства в силах постараются разгромить или по крайней мере надежно связать боем два легиона, охранявших в том месте границу. Когда три легиона из-под Карнунта придут им на помощь, главные силы германцев начнут вторжение между Виндобоной (Веной) и Карнунтом. Таким образом, римская армия окажется зажатой в излучине Данувия и отступать ей придется по чащам и болотам, которых не счесть возле озера (ныне озеро Балатон).

Марк, прочитав донесение префекта претория, не удержался и с наслаждением почесал голову возле висков. Соглядатаи как-то донесли, что Ариогез ни в ас его, «философа», не ставит. Дерзкий варвар, даже поучившись в Риме, так и не осознал прелести философии, ее неизмеримой ценности при выборе решений и познания смысла жизни. Мудрость учит – не стоит проводить время за представлениями о других, тем более, если не желаешь связывать подобные мысли с чем-то общеполезным. Уклоняйся от того, что в цепи представлений является случайным или напрасным, или, что еще хуже, суетным и злобным. Будь невозмутим и зри в корень.

Все равно Марк не смог отделаться от предощущаемого удовольствия разочаровать варвара – скоро тот убедится, что свои обязанности властителя «философ» исполнять умеет. Присущие ему, правителю Рима, скромность и осторожность должны, наконец, сыграть на руку. После провозглашения императором Марк разработал план войны с парфянами, но воевать послал своего соправителя Луция Вера. Когда же римские войска одержали победу, Марк долго отказывался от присвоения ему, не участвовавшему в этой кампании, почетного титула Парфянский. Кое-кто в Риме счел это лицемерием, а кое-кто нерешительностью. Во время первой войны с маркоманами принцепс последовательно стремился с помощью переговоров уладить все разногласия с вторгшимися ордами варваров. По-видимому, в этом желании Ариогез и германские племенные вожди разглядели признаки слабости и внутренней неуверенности императора.

Тем лучше!

Марк простился с Матидией в нескольких милях от Карнунта, затем повернул назад. Ехал поспешая, старался добраться до лагеря до грозы.

Вот какая мысль заинтересовала его – во всем происходящем по природе, есть своя прелесть и привлекательность. Пекут, скажем, хлеб, и полопались края – так ведь эти трещинки, пусть несколько противоречащие искусству пекаря, тем не менее чем-то очень хороши и особенно возбуждают аппетит. Или вспомни лопнувшие смоквы (инжир). Они лопаются как раз тогда, когда совсем поспели.

И у спелых маслин самая близость к гниению добавляет плодам какую-то особенную красоту.

Так и колосья, гнущиеся к земле, складки на морде у льва, пена из кабаньей пасти и многое другое, что далеко от привлекательности, если рассматривать их отдельно, в соединении с тем, что им присуще по природе, увлекает душу. Поэтому каждый, кому дано вглядеться поглубже в то, что происходит в мировом целом, всегда обнаружит красоту исполненного по природе. Такой человек различит обаяние и некий расцвет старика и старухи, и прелесть новорожденного. Ему может встретиться много такого, что понятно не каждому, а только тому, чья душа расположена к природе и ее делам.

Марк испытал удовлетворение – это веско, это следует записать, чтобы каждый, кто в ярости проклинает судьбу, кто грозит небесам, знал, что ярость – это род неразумного возбуждения, которое вспыхивает в ослепленной страстью голове. Следовательно, к ярости следует относиться настороженно.

Коляску сильно тряхнуло, и в памяти перебивом возникло остроносенькое лицо несчастной Галерии. На мгновение стало жутко – та, бок о бок с которой он вырос в доме приемного отца, ушла из жизни нелепым ужасным образом. Скоро сожаление и оторопь растаяли. Собственно, он всегда холодно относился к Галерии, она была намного старше, и эта разница в возрасте всегда отвращала Марка, тем более неприятно было вспоминать о ее глупых и навязчивых приставаниях, неумеренных восторгах: «Ах, какой ты миленький, Марк!» Действительно, в наивном возрасте он был очень симпатичный мальчик, кудрявый, не по годам рослый.

Марк не испытывал симпатии и к Фабии, его первой невесте, сестре Луция Вера. К ней Марк всегда относился с опаской. Сначала по причине ее малолетства – четырнадцатилетнему Марку трудно было представить, что этот кукольной красоты трехлетняя девочка когда-нибудь станет его женой. Со временем его отвращали бесконечные сплетни, то и дело расползавшиеся по Риму, об ее активном участии в похождениях братца Луция.

Присутствовала здесь и физическая неприязнь.

Марка всегда тянуло к пухленькой, гибкой Фаустине, младшей сестре Галерии, а не к этой длинноногой и напористой Фабии, жадной до гладиаторских игр, конных ристалищ и всякого рода происшествий – от пожаров до обвалов доходных многоэтажных домов, которых в Риме всегда было достаточно. Когда в Риме вновь вошли в моду обезображенные и изуродованные калеки, Фабия не пожалела двадцати тысяч сестерциев за карлика ростом в половину мужской ноги. Держала его в особом ящичке, как какую-то игрушку. При первом упоминании он за грудой государственных дел не обратил внимания, что в связи со смертью Галерии Матидия упомянула о Фабии.

Теперь после разговора с Матидией известие о страшной гибели сводной сестры перевернуло в душе ворох былого. Читая послание Ауфидия Викторина, он даже внимания не обратил на личное, пережитое!

Это печально.

К нахлынувшим сожалениям примешалась горечь и нелюбовь к себе, холодному, погрязшему в распутывании дворцовых интриг, отяжелевшему душой, скупому на сочувствие зануде.

Он приказал вознице остановить крытую воинскую повозку, в которой разъезжал по лагерям. Снаружи экипаж выглядел скромно – Марку не хотелось привлекать внимание лазутчиков Ариогеза к своим поездкам, – но внутри все было исполнено с той мерой необходимых удобств, которые позволяли императору в пути читать, заниматься делами, а также раскладывать постель и спать. Вспомнилось, сколько ночей они провели с Фаустиной в этой коляске, лежали в обнимку, любились, потом засыпали. Жена увлекалась быстро, начинала вскрикивать, осыпать поцелуями…