Добровольцы - Николай Асеев

— Да нет, куда же на таком ехать! Смотри, сам хорош — чучело гороховое, а уж лошадь! Еще и бельмо на глазу! Встретишь знакомых — смеяться будут.

— Пусик, да у меня ботинки новые так жмут ногу, что совсем ходить не могу. Пожалуйста, возьмем хотя бы этого, уж как-нибудь домой доберемся.

Тоскливо ждал Петя, пока они переговаривались, — неужели и эти не наймут?!

Нет, сели.

Смотри у меня, вези получше!

Обрадовался Петя, задергал вожжами, замахал локтями. Беляна пошла, забирая как-то боком, вытянув шею вперед и смешно подбрасывая зад.

Чиновник злился, повторяя все одно и то же:

— Да это черт знает что такое, нужно слезть и взять другого, не могу же я служить посмешищем! Лошадью называется! Калека какая-то однобокая, с бельмом на глазу.

Жена его напоминала о ботинках, но, когда доехали до более людной улицы, чиновник не выдержал. Побагровев, он остановил извозчика пинком в спину, слез и, бросив ему пятак, прикрикнул:

— И чего это полиция смотрит! Лезут тоже всякие в извозчики!

Так и остался в тот день Петя с одним пятаком.

— Незадачливые мы с тобой, Беляна. Видно, домой в деревню ехать придется, все одно и тут с голоду помрешь!

Но пришло утро — солнечное, морозное, и он решил еще попробовать счастья. Легче стало на душе от солнышка, и верилось опять в удачу.

Так тянулась зима. Туго приходилось Пете, сам часто не доедал, но лошадь все же кое-как прокармливал и ради этого оставался в городе.

В конце масляной, когда все стремились покататься, к перекрестку, где стояли Петя с Беляной, подошли два гимназиста-второклассника. Один из них — Валя Петров, был местным жителем. Валя страстно любил лошадей и, когда был «приготовишкой», мечтал сбежать от родителей, бросить гимназию и стать извозчиком. С этими мечтами он покончил еще в том же приготовительном классе, но осталась у него неизменная любовь к катанью, лошадям и извозчикам. Все стоявшие поблизости извозчики знали его, и он знал, за сколько, где и когда куплены их лошади, знал качества и недостатки этих лошадей. Валя был постоянным ездоком Ивана, а к этому году, когда его не стало, он выбирал всегда между двумя-тремя лучшими извозчиками. На Петю с его Беляной он, конечно, и не взглянул. В то время когда Валя с товарищем подошли нанять извозчика, их стояло на этом месте всего два. Петя да высокий парень — задира и озорник, один из мучителей Пети. Лошадь у того извозчика была раскормленная, но не быстрая, и Валя не особенно любил его нанимать. Сознавая это, извозчик крикнул, быстро подъезжая к мальчикам:

— Пожалуйте, пожалуйте, садитесь: не с тем же слепым одром вам ехать! А уж я вас как можно лучше прокачу!

Не успели мальчики сесть, как извозчик, показывая кнутовищем на Петю, проговорил:

— С Иваном все ездили, панич, а уж с сыном-то его вам ездить не годится.

— Как, — изумился Валя, — это сын Ивана? Да ведь у Ивана лошадь была хорошая, а эта… — и мальчик махнул рукой, не договорив.

— Ту лошадь у них забрали, как мобилизация была, — ответил парень.

— А, вот почему Иван не приехал в этом году, — догадался Валя, — на этой лошади, конечно, неохота ему ездить!

— Иван? — удивился извозчик, — да Ивана на войну погнали еще летом-то.

— Да ну-у!.. — протянул Валя, — верно ли это? Он уж пожилой, Иван, разве такие солдаты бывают?!

— Верно говорю, панич, я ж из одной деревни с ними.

На следующий день Петя был немало удивлен, когда Валя, отослав извозчиков, бросившихся было ему навстречу, подошел к нему и спросил:

— Это правда, что ты сын извозчика Ивана, рыжего такого?

Петя так растерялся от неожиданного вопроса, что не понял сначала, чего от него хотят. Он по обыкновению привскочил на своем сиденье и задергал вожжами, понукая Беляну.

— Дурачок ты, дурачок! — расхохотались извозчики. — Экий скорый, подумаешь, так панич с тобой и поедет! Одра твоего не видал! Отвечай лучше, когда спрашивают!

Петя растерянно оглянулся и сел на место, а Валя повторил свой вопрос.

Но извозчики продолжали хохотать и острить над Петей и его Беляной, и он, буркнув «ага-ж», уставился по обыкновению своему в одну точку, стараясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Уж очень тяжело было выслушивать эти вечные насмешки над бедной Беляной и над собой.

— «Ага-ж, ага-ж!» — хохотали кругом, — других слов и не знает. Как есть дурачок, а лезет тоже в извозчики! Дал бы уж лучше рысаку своему околеть под забором, туда ему и дорога!

Валя, раздосадованный шумом и бестолковостью Пети, хотел уж было отойти от него, но заметил вдруг, что из глаз мальчика капнула слеза, и мигом решил, как быть: сел к Пете в сани и сказал ему:

— Трогай! Да ты не очень погоняй, — прибавил он, — я только эту улицу проеду.

Но Валя поехал и дальше. Не слыша более криков и насмешек товарищей, Петя стал смелее, и ответы его заинтересовали Валю.

Иван уж второй раз на войну пошел, в японскую он тоже дрался, только Петя этого не помнит, он тогда совсем еще мал был. Ивана взяли на войну, Бурого — тоже. Дома у них «семь ртов» осталось: бабушка — старая да больная, мать, сестра — погодок с ним да четверо маленьких ребят — старшему братишке нет и пяти лет, а младшему — три месяца.

— Ну, мы с мамкой думали, думали, — закончил свой рассказ Петя, — да порешили, что ехать мне в город вместо отца надо. Все-таки себя да Беляну прокормлю зиму, а может, какой грош и домой привезу. Трудно только очень…

— Чем трудно? — спросил Валя.

— Жить трудно — заработка совсем мало: гнушаются господа, — пояснил Петя, — да так трудно: один я здесь, а извозчики другие потешаются все надо мной да над Беляной, и господа говорят, что лошадь негодная да с бельмом на глазу. Не виновата она, что слепнет — стара! А поля без нее не вспашешь, вот и держать надо.

— А давно писал тебе отец? — спросил еще Валя. — Где он сейчас — на австрийском фронте или на германском?

— Давно писал, как поехал, тогда сразу и написал. А теперь не знаю, давно дома не бывал.

С этого дня у Пети завелся знакомый, который не дразнил его, не смеялся над ним. Напротив, проходя мимо Пети, Валя останавливался всегда поговорить, а иногда ездил с ним, чтобы дать ему заработать. Он и товарищам своим говорил:

— Нужно поддержать его, отец у него на войне, понимаешь, и лошадь была хорошая, тоже взяли. Он одних лет с нами, подумай, а живет здесь в городе совсем один, чтобы заработать. Дома у него «семь ртов», как он говорит, понимаешь, и он самый старший и должен заботится обо всех. И не виноват же он, что лошадь плохая, ту — хорошую — на войну взяли, а над ним смеются, мучают его насмешками. И никто не хочет ездить…

Раз как-то Валя услышал, что один из извозчиков сказал ему вслед, когда он ехал с Петей:

— Полюбились барчуку дурачок да слепая кобыла!

Валя повернулся к нему, багровый, и проговорил срывающимся голосом:

— Сам дурак, если ничего не понимаешь! Злость в тебе одна! Но вот санный путь в городе окончательно испортился, остатки льда скалывали с улиц дворники.

Апрельское солнце грело уже порядочно, но проталин было еще мало. В далекой синеве неба заливались жаворонки, воробьи чирикали по-весеннему. По дороге в Осинники шажком плелась белая, пожелтевшая от старости лошадь. В санях сидел Петя, веселый и радостный. Он снял отцовский армяк, сложил его под сиденье, заломил шапку набекрень и весело посвистывал. Наконец-то кончилась жизнь в городе! От одной этой мысли у мальчика становилось весело на душе. Он не думал вовсе о том, что его ждет впереди, лишь бы жить у себя в деревне, а там все наладится. Пахать, сеять, косить — эка невидаль какая! Правда, до сих пор он помогал только отцу, ну да ничего, справятся они и вдвоем с Беляной за милую душу. В деревне все наладится, и смеяться над ними никто там не будет.

И вдруг Петю охватила такая радость, что он выпрыгнул из саней прямо в грязный талый снег и подбежал к самой морде лошади, дурашливо обхватил ее руками, крикнув:

— Слышь, Белян, а Белян, домой едем!

Беляна, обрадовавшись случаю, остановилась и фыркнула.

— Ишь, встала… Не веришь, что ли, что домой едем? Петя сел опять в сани, дернул вожжами и, крикнув: «Ну, тащися, Сивка!» — расхохотался.

Когда деревню уже стало видно, Петя вспомнил, что не решил еще, как быть с деньгами. Вез он домой целое богатство — восемь рублей с полтиной. Сапоги нужно бы купить, совсем износились, или хотя подошвы новые приделать. Ну, и ярмарка скоро в селе. Оставить себе деньги хочется, но стыдно как будто и мамку жалко.

Разве без сапог уж проходить лето и оставить полтинник себе на ярмарку?

— Ну, там виднее будет, — решил Петя.

Когда мальчик, вбежав в избу, бросился целовать близких, мать его зарыдала вдруг, причитая:

— Жив, сынок, жив, ну слава Тебе, Матерь Пресвятая Богородица, истосковалась я, чего, чего не передумала! И от тятьки вестей нет, и про тебя не слышно!