Первая командировка - Василий Ардаматский

Самарин все смеялся и ничего не мог сказать. Вдруг он понял, что танки сейчас уйдут. И тогда он бросился на танк и стал вскарабкиваться на его скошенный передок. В смотровую щель он смутно увидел чьи-то глаза и закричал туда — в черноту щели:

— Я к своим пробиваюсь! Возьмите меня! Товарищи! Товарищи!

Никогда он не забудет этих минут. И как он потом рассказывал танкистам, кто он такой, а они не верили. И как он, вынув из ботинка партбилет, отдал его танкистам, и они смотрели на фотографию в билете, потом на него — и снова не верили.

Но потом все же поверили и взяли его в танк. Тут он стал рассказывать о подозрительных окруженцах — надо взять того, который еще жив, но танкист только обматерил его.

Позже Самарин узнает, что танки находились в разведке и заниматься еще и его окруженцами не могли.

Самарин, как приказал танкист, лег на горячее, пахнущее горелым маслом днище, засунул голову под сиденье водителя.

Что затем происходило с танками — Самарин не знал. Оглохший от грохота, одуревший от гари и дикой непрерывной тряски, он ощущал такое счастье, что ему хотелось плакать.

Спустя какое-то время тряска вдруг прекратилась и наступила тишина. Кто-то дергал его за ногу:

— Жив? Вылезай!

Когда он спрыгнул с танка на землю, ноги не удержали его, и он упал, больно ударившись головой о гусеницу. Сам не смог встать. Его подняли и повели куда-то.

Потом он узнает, что из разведки вернулся только один танк, его танк. Опять везение. И он будет нещадно ругать себя за то, что не узнал имен своих спасителей. Когда спохватился, этого уже нельзя было выяснить...

В штабе, где он оказался, его сразу же передали в особый отдел, так что пожилой окруженец о порядках в нашей армии был информирован неплохо.

С этого и начался допрос — Самарин рассказал об окруженцах. Особист все записал.

— Я просил танкистов взять хотя бы живого, но...

— Это ни к чему, — не дослушал особист. — С такими ранениями и молодой наверняка уже покойник, да и не до них сейчас. Расскажите-ка лучше о себе.

Самарин стал рассказывать. Особист слушал его вроде невнимательно, но, когда он стал задавать вопросы, Виталий понял, что свой хлеб особист ест не зря — Самарину стоило немалых усилий, чтобы не запутаться в ответах.

Допрос, однако, вскоре прервался — в штабе была объявлена боевая тревога.

Как известно, контрудары 20-й армии большого успеха не принесли. Поначалу вражеские войска, не ожидавшие таких сильных контрударов, начали отходить от Орши, но затем немецкое командование, располагавшее значительно превосходящими силами, организовало активную оборону и начало маневр в обход 20-й армии, стремясь взять ее в кольцо. Генерал Курочкин, понимая, какая опасность нависает над его армией, провел искусный маневр по выведению ее из обхвата. Вот в это время штаб, где находился Самарин, и был поднят по тревоге. Он участвовал в бою против батальона фашистов, продвигавшихся вдоль небольшой речки. Бой длился всю вторую половину дня. Самарин действовал вместе с особистами штаба, оставаясь как был, в учителевой брезентовой куртке, заросший, при бороде, с автоматом пожилого «окруженца». Когда он был нужен кому-либо, ему кричали: «Эй, партизан!..» Дрался он смело, и это было замечено.

И снова везение — ни царапинки. После этого боя особисты смотрели на него совсем по-другому и, когда предоставилась возможность, отправили его в Москву в санитарном поезде.

Более суток он проспал, сидя на полу в вагоне, до потолка набитом ранеными, при них и кормился. В Москве, на Белорусском, вокзале, он постригся, побрился и, не откладывая, отправился в город. Чувствовал себя неважно, все тело сковывала слабость, еле передвигал ноги. Даже Москву не разглядывал, и у него было такое ощущение, будто он уехал отсюда вчера...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

29 июля 1941 года Виталий Самарин явился на площадь Дзержинского — по месту своей службы.

И тут началось... Полдня он провел в бюро пропусков на Кузнецком мосту — не мог получить пропуск в отдел кадров. Сколько раз он подходил к окошечку-бойнице — и слышал одно и то же: «Ждите».

Наконец его пригласили в комнату, и там с ним разговаривал командир, у которого в петлицах было по одной шпале. Назвался он дежурным.

Кроме попорченного партбилета, у Самарина никаких документов не было. Отдавая билет, пояснил, при каких обстоятельствах он его замочил.

Дежурный молча очень долго изучал его книжечку, потом положил ее в стол и сказал тихо и властно:

— Коротко — как оказался в немецком тылу? Что там делал?

Виталий начал рассказывать.

Но разве мог он коротко рассказать о всем, что с ним было? Всплывали какие-то подробности, казавшиеся крайне важными. Вспомнил вдруг, как 22 июня начальник райотдела НКВД сунул себе в карман его командировочное предписание, а он подумал: когда начальник его оттуда вынет? Не забыл бы! Вспомнился живущий в сожженной немцами деревне учитель, который дал ему вот эту, что на нем, куртку...

— Погодите! — раздраженно остановил его дежурный и подвинул к себе лист бумаги. — Отвечайте на вопросы: фамилия, имя отчество, год рождения и дальше как по анкете и без ненужных подробностей.

Вспомнив обычный порядок анкетных вопросов, Самарин начал отвечать. Дежурный, не глядя на него, записывал. Так они дошли до его назначения в пограничный городок и добрались до того начальника райотдела, который 22 июня взял у него командировочное предписание.

— Фамилия начальника?

— Не помню... Вернее, я даже и не узнал ее. Я же прибыл туда в первый день войны, и в тот же день меня включили в истребительный отряд.

— Фамилия командира отряда?

— Тоже не знаю.

— Странно.

— Ничего странного! — начал злиться Самарин. — Я явился в отряд, когда он уже грузился на машины. Потом я оказался в отделении сержанта Губарюка. Вот только его фамилию я знал и помню — Губарюк.

— Дальше что было?

— Несколько дней мы охраняли дорогу, по которой отступали наши. И военные, и население. Ловили диверсантов. А потом нас перебросили на железнодорожную станцию — название ее тоже не знаю... Там мы вели бой. Нас распределили по территории станции. Я и еще один боец с пулеметом заняли позицию возле водокачки. Потом появилась самоходка, и стали нас бомбить воздуха... Потом появились мотоциклисты. Мой второй номер погиб, ему снесло голову. А потом я пошел на восток.

— Самовольно? — быстро спросил офицер.

— Что значит — самовольно? Был приказ командира отряда отходить.

— Значит, с вами был и командир? Как его фамилия?.

— Я же сказал — не знаю. Приказ его передал нам прибежавший связной.