На крутом перевале (сборник) - Марин Ионице

— Подбить подковки на сапоги необходимо. Пряжка на ремне должна блестеть на солнце. Сапог, если его не подбить подковкой… Кто смеется? Кому, черт побери, там захотелось смеяться? Не слышите?

Мы посмотрели друг на друга, пытаясь обнаружить возмутителя спокойствия.

— Я здесь бьюсь, чтобы научить вас, а вы смеетесь? Я вам покажу!

Только этого нам и не хватало.

— Признайтесь добровольно, кто смеялся, потому что я все равно знаю, кто это!

Все молчали. Если на самом деле кто и смеялся, то сделал это непроизвольно. Интересно, сколько времени мы потеряем для выявления личности? Как же он найдет виновного? Но этот смех он нам не простит… Может, это был я, а почему бы и нет? Если не смеялся никто другой, то, разумеется, у меня были все основания считать, что смеялся я, тем более что я читал накануне книгу «Мош Теакэ». В любом случае я решился добровольно взять на себя вину, чтобы помочь товарищам выйти из затруднительного положения. Но я также не хотел, чтобы моя фамилия дошла до командира батареи. Что бы сказал капитан, узнай он, что на второй день после нашей беседы я вновь принялся за глупости?

Поэтому я предоставил старшине искать виновного, а сам погрузился в мысли, очень далекие от всего здесь происходившего.

— Ну-ка, вот ты, иди-ка сюда!

Я не сразу уловил, что указательный палец старшины показывает на меня, и продолжал думать о своем.

— Посмотрите на него, он и сейчас смеется!

Улыбка в уголках губ… От нее никуда не деться. Весь взвод мог засвидетельствовать, что я смеюсь.

— После обеда прибыть в каптерку!.. Помощник командира взвода, командуйте!

Сержант из первого отделения вышел из строя:

— Взвод, слушай мою команду!..

«Стук-стук» в дверь каптерки.

— Товарищ старшина, рядовой Вишан Рэзван, второе отделение, второй взвод, по вашему приказанию прибыл!

— Давай, парень, давай смелее, не бойся, я тебя не съем. Я тебя позвал только для того, чтобы показать, как мы храним военное снаряжение здесь, чтобы у вас оно всегда было в хорошем состоянии.

Каптерка действительно прибрана образцово. Каждый комплект белья и одежды был сложен и лежал на своем месте на полке. Вещи уложены одна на другую с точностью до миллиметра — как будто их разрезали лезвием бритвы с помощью отвеса и ватерпаса — по номерам а размерам, гимнастерки с гимнастерками, кителя с кителями, нижнее белье с нижним бельем, простыни с простынями. И чтобы ничего не перепутать — все имело этикетки (на бордюре, карнизе), каллиграфично написанные тушью.

— Ну, как твое мнение?

Я не мог не выразить своего восхищения. Но старшину не интересовало мое мнение, и он продолжал:

— А как, ты думаешь, все это поддерживается в должном порядке?

Очевидно, надо было ответить, что благодаря аккуратности и дисциплине. Но как узнать, это ли имел в виду на самом деле начальник?

И тут, чтобы вывести меня из затруднительного положения, старшина показал мне на два ведра и тряпки для мытья полов.

— Ну, захочется тебе еще смеяться?

Нет, не захотелось. Но старшина в этом еще не убедился.

— Чтобы блестело, как солнце! Как венецианское зеркало!

Поясница, лопатки, спина — они словно чужие. Ноги готовы переломиться в коленях. И эта каптерка, которая вначале казалась мне вполне доступной по размерам, теперь вырастала в ангар для самолетов. Старшина беспрестанно проверял мою работу. В мокрый кафель можно было смотреться, как в воду прозрачного озера. И если ему казалось, что где-то недостаточно блестит, он звал меня перемывать, после чего я вынужден был вытирать еще в следы от его сапог. Но все имеет свой конец. И старшине пора уходить домой.

— Еще не готово?

Достает часы, опаздывает, видно, но хочет дождаться от меня доклада, что работа окончена. Мне же спешить некуда. И я методично начинаю все сначала. Старшина выстукивает пальцами дробь по полке, затем длинной пластмассовой линейкой начинает стучать по голенищам сапог. Только мне незачем нервничать. Я тщательно отполаскиваю тряпку, расстилаю ее на полу во всю длину и, растопырив пальцы, начинаю водить ею влево-вправо, влево-вправо, как при косьбе.

Наконец терпение старшины лопается, и он уступает:

— Выйди!

Мою ведра и кладу их вверх дном в том же порядке, в каком их брал. Полощу тряпки и вешаю их сушиться. Мою руки, опускаю закатанные рукава, подтягиваю ремень, одергиваю гимнастерку, вытягиваюсь перед старшиной, который стоит в нетерпении в углу каптерки с фуражкой в руке, и подношу руку к пилотке.

— Рядовой Вишан Рэзван, второе отделение, второй взвод, докладываю — ваше приказание выполнено!

— А что это ты опять смеешься?

— Я не смеюсь, товарищ старшина!

— Значит, это я обманываю? Ты это хочешь сказать?

— Докладываю вам, что вы не можете обманывать.

— Так ты улыбался или нет?

— Докладываю вам, что не улыбался.

— Смотри, ты и сейчас улыбаешься, скажи, что не улыбаешься.

— Докладываю, что не улыбаюсь!

На самом деле мне доставляло удовольствие улыбаться, и я совсем не прятал улыбку, потому что не смог бы сделать это иначе, как засунув голову, например, в одно из ведер. Я не хохотал, но, несомненно, предательски смеялись мои глаза и губы.

— Ты у меня посмеешься, я тебе покажу. Я заставлю тебя выучить воинские уставы и уважать старших.

— Докладываю вам, что я уважаю старших и знаю воинские уставы.

Неизвестно, сколько бы продолжалось все это, если бы старшина не торопился.

У каждого свое: у старшины — каптерка с имуществом, у лейтенанта — люди. Один старше званием, другой дольше служит в армии. Лейтенант был молод, просто мальчишка в военной форме. Старшина — служака старый. И если хорошо поразмыслить, то лейтенант больше нуждался в старшине, который распределял обмундирование и мог по своему усмотрению доставить определенные неприятности во время приема или обмена обмундирования. Поэтому молодой офицер вспыхнул, узнав, что его солдат был направлен на работу в нарушение распорядка дня и плана занятий. Разговор шел в каптерке, с глазу на глаз, но находившийся в это время за стеллажами солдат рассказал мне о нем.

— Что произошло с моим солдатом, товарищ старшина?

— Поплакался уже?

— Наоборот, не доложил и за это лишен увольнения из расположения части на два воскресенья.

— Только и всего? Думаю, что он заслуживает нескольких суток ареста.

— За что?

— Понятно, что он не стал докладывать, — не в его интересах, чтобы все знали, что он совершил.

— А что он все-таки сделал?

— Смеялся мне в лицо, товарищ лейтенант. Просто смеялся мне в лицо.

— Можете сформулировать мысль поточнее?

— Я заставил его навести порядок здесь, в каптерке. Сделал он, конечно, не бог знает что, затем начал скалить зубы. Поначалу я подумал, что у него «не все дома», но потом понял, что он просто-напросто хулиган, смеялся надо мной. Надо посадить его под арест.

— Давайте по порядку, товарищ старшина. Во-первых, кто вам дал разрешение использовать солдат, не поставив меня в известность?

— Ну что вы делаете из этого происшествие? Во-первых, вас там не было и я не знал, где вас найти. Во-вторых, даже если бы вы там и были, все равно бы дали мне кого-нибудь.

— Где я был тогда, могу доложить, но только своему начальству. И вы ошибаетесь: будь я на месте, не дал бы вам ни одного человека. Вчера у меня с ними были очень трудные занятия.

— От этого еще никто не умирал!

— Ваше мнение на этот счет меня не интересует. Я пришел сказать: с этой минуты я вам больше не разрешаю вмешиваться каким бы то ни было образом в дела моего взвода, по любому вопросу обращайтесь только ко мне. Причем соответствующим образом, по уставу, по стойке «смирно».

— Чего только я для тебя не делал! — сказал мне отец с упреком в один прекрасный день, после того как я провалился на вступительных экзаменах в институт.

— Только луну с неба мы тебе не достали, — поддакнула мама, на этот раз она была на его стороне.

— Только луну с неба, — эхом повторил старик.

— Сожалею, что не попросил об этом раньше. Я мог бы пораньше прийти к убеждению, что не совсем все ты можешь в этом мире. И не жил бы столько времени в заблуждении…

Мой отец… Чего он только не мог? Захотел я аквариум с разноцветными рыбками и получил вместо одного два. Захотел клетку с канарейками и получил пять клеток с певчими птицами. Загорелся я заполучить косулю, как в зоосаде, и через несколько дней косуля была у нас дома. Строение в глубине двора, которое в былые времена служило конюшней для беговых лошадей, словно по мановению волшебной палочки было превращено в спортивный зал, оснащенный различными гимнастическими снарядами, сряди которых был даже батут. В старый плавательный бассейн была подведена горячая вода. В холодное время устанавливались специальные рамы с тепличными стеклами, и бассейн превращался в крытый. Был у меня и настоящий конь, но мы с ним быстро расстались, так как у него появились трещины на коже, а вокруг него стало житься много мух. К тому же во дворе оставались следы помета.