Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

— Твое здоровье, Нюня! Ваше, молодой человек! Ваше здоровье, юные дамы! Надеюсь выпить на вашей свадьбе! — крикнул Абрам.

— Здоровья и мира! Аминь! — благоговейно пробормотала Роза-Фруметл.

Мужчины заняли свои места первыми. По одну сторону стола сидели Абрам, Адаса и Даша; по другую — Аса-Гешл, Роза-Фруметл и Аделе. Перед глазами Асы-Гешла все плыло: и горка, и фарфоровый сервиз, и картины на стенах, и лица гостей. Ему казалось, что он оглох. Нож и вилка дрожали у него в руках и громко стучали по тарелке. Он не знал даже, что делать с лежавшим перед ним хлебом — то ли откусить от него, то ли отломить. Он подцепил было вилкой лежавший на тарелке соленый огурец, но тот вдруг исчез, а мгновением позже выпал у него из рукава. Когда же служанка поставила перед ним на стол дымящуюся тарелку с супом, он и вовсе перестал что-либо видеть.

— Эй, молодой человек, — услышал он, словно откуда-то издалека, голос Абрама, — рюмочку примете?

Аса-Гешл хотел было сказать «нет», но губы его сказали «да». Женщины о чем-то оживленно разговаривали. Перед ним возник стакан какой-то красноватой жидкости. Он прошептал: «Ваше здоровье» — и одним махом осушил рюмку. Абрам расхохотался.

— Так держать, мой мальчик! — гаркнул он. — Ты, я вижу, не пропадешь!

— Закусите чем-нибудь, — посоветовала юноше Даша. — Эй, кто-нибудь, передайте ему печенье.

Адаса вновь встала из-за стола и вернулась с миндальным печеньем. Тем временем Аса-Гешл впопыхах схватил кусок хлеба и заел им выпитое. В глазах у него стояли слезы, он размазывал их пальцами по щекам.

— Не надо было давать ему пить, — с укором проговорила Роза-Фруметл. — Нежная натура.

— У Абрама на все свои идеи, — проворчала Даша.

— Скажите, молодой человек, — вступил в разговор Нюня, — что вы собираетесь делать в Варшаве?

Вопрос, как и все, что говорил Нюня, задан был совершенно неожиданно. Все замолчали. Аса-Гешл начал отвечать — сначала совсем тихим голосом, так, что его почти не было слышно, потом громче. Рассказал про Малый Тересполь, про деда, про мать и сестру, про своего невесть куда девшегося отца и про часовщика Иекусиэля. Аса-Гешл был бледен, уши горели. Он то и дело переводил испуганный взгляд с Даши на Адасу и обратно. Говорил он невнятно, путая слова и сбиваясь. Адаса покраснела. Даша озадаченно за ним следила. Роза-Фруметл, сама не понимая почему, почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы.

— Птенец, выпавший из гнезда, — пробормотала она. — Ах, бедная мать!

Роза-Фруметл поднесла к лицу батистовый платок и высморкалась. Она испытала странное чувство, как будто этот юноша ее собственная плоть и кровь.

После обеда все перешли в гостиную. Абрам закурил сигару; Нюня ерзал на стуле, вертя головой и что-то бубня себе под нос; в эту минуту он был похож на петуха, что никак не устроится на насесте. Если час назад он безумно хотел есть, то теперь ему точно так же не терпелось поскорей лечь спать. Он вышел из комнаты, пошел в свой крошечный кабинет, растянулся на кушетке и раскрыл «Историю евреев» Греца, которую читал втайне от жены; Даша, как и все правоверные евреи, считала эту книгу безбожной. Не прошло и пяти минут, как он уже громко храпел. Нюня был управителем двух домов своего отца, однако аренду собирал не он, а его заместитель, горбун Мойшеле. Мойшеле передавал деньги вместе с отчетом Коплу и каждый четверг приносил Даше еженедельное содержание. Ни недвижимостью отца, ни делами семьи Нюня не интересовался. Пять тысяч рублей, свадебный подарок, полученный им от отца, лежали нетронутыми в банке, и за эти годы сумма эта существенно выросла. Сейчас Нюня лежал на кушетке, раскинув руки, с открытым ртом, положив под голову маленькую подушку, с которой он никогда, с самого детства, не расставался — ни в Варшаве, ни в поездках.

И для Даши послеобеденный час тоже был самой спокойной частью дня — особенно когда у них бывал Абрам. В это время она забывала про все свои хвори: головные боли, ревматизм, прострелы в боку, ломоту в суставах. Нюня отправлялся вздремнуть в кабинет, Адаса уходила к себе, служанка шла к соседке. Даша накидывала на плечи шелковую шаль с вышитыми на ней двумя павлинами, ноги ставила на подушечку и прикрывала глаза. От печки с позолоченными карнизами веяло теплом. Пробивавшееся сквозь занавески полуденное солнце отражалось в печных изразцах всеми цветами радуги. Двойные окна и проложенные ватой щели заглушали уличный шум. Абрам садился рядом с Дашей, выпуская изо рта колечки сигарного дыма и перебирая пальцами золотую цепочку на жилете. В такие минуты Даша в полудреме слушала сплетни про своего свекра, своих зятьев, их жен и детей, про всю родню — десятки семей, с которыми ее связала судьба. Хотя она и была чистой, добронравной женщиной, примерной дочерью в богобоязненной семье, Абрам без малейшего стеснения рассказывал ей про все свои романы, прегрешения и проделки. Даша содрогалась, выражала на лице живейшее отвращение, брезгливо куталась в шелковую шаль. Порой она широко раскрывала свои печальные черные глаза и поедала ими Абрама.

— Фе, Абрам, это уж слишком! Не буду больше тебя слушать.

Когда же Абрам замолкал, она бормотала:

— Ладно, Бог с тобой, продолжай. В геенну огненную ты все равно отправишься один, без меня.

Но сегодня стулья в гостиной сдвинули, чтобы можно было посидеть и поговорить. Служанка подала чай, пирожные и варенье. Аделе листала альбом с золотым обрезом. Роза-Фруметл тихим, проникновенным голосом рассказывала Даше про пивоварню неподалеку от Брод, которой владел ее покойный супруг реб Довид Ландау, про восемьдесят акров земли, засаженной хмелем, про крестьян и слуг, а также про знаменитых раввинов, которые приходили к ним в гости. Абрам сел на софу рядом с Асой-Гешлом и подозвал Адасу:

— Пойди сюда, моя девочка. Не стесняйся. Если что, я тебя в обиду не дам.

Адаса подошла и присела на краешек софы. Она взглянула на Асу-Гешла и опустила глаза.

— Может, дашь этому молодому человеку несколько уроков? Сделаешь доброе дело — заработаешь место в раю.

Адаса вопросительно посмотрела на Асу-Гешла.

— Даже не знаю, чему я могу научить, — робко произнесла она.

— Его — многому, — обнадежил ее Абрам.

— Может, моя Аделе вам поможет, — вмешалась в разговор Роза-Фруметл. Она разговаривала с Дашей, но не пропускала ни слова из сказанного другими.

— Мама, ты же знаешь, я уезжаю из Варшавы, — поспешила сказать Аделе.

— Это ведь произойдет не так скоро, дорогая. Еще много воды утечет.

— Гораздо скорее, чем ты думаешь.

— Как грустно, что юная дама нас покидает, — заметил Абрам.

— Что ж тут грустного? Здесь без меня никто скучать не будет.

— Как знать. Бывает же любовь с первого взгляда.

— Абрам! Опять ты за свое! — возмутилась Даша. — По-моему, ты забываешь, что уже не молод. У тебя у самого дочери на выданье.

— Ах, дочери — это мое несчастье! Хорошо, предположим даже, что я старею, но ведь необязательно мне об этом напоминать, согласись? И потом, с чего ты взяла, что я подразумевал себя? А может, я вовсе имел в виду этого молодого человека, откуда ты знаешь?

— Оставь молодого человека в покое.

Роза-Фруметл повернулась к Абраму:

— Может, вам удастся ее уговорить? Побыла здесь всего ничего, а уже хочет ехать. И если вы спросите меня, зачем…

— Возможно, есть кто-то, кого она хочет видеть.

— Один Бог знает.

— Не волнуйтесь, моя дорогая мачеха! Если б ее суженый был здесь, в Варшаве, она бы ни за что не уехала. А если б уехала, то обязательно бы вернулась, — изрек Абрам. На губах у него играла сладкая улыбочка, он сам толком не знал, к чему клонит. — Все считают меня безбожником и развратником, однако в суженых верю даже я. Взять хотя бы меня и мою Хаму. Мы совершенно не подходим друг другу, но, когда ангел, отвечающий за деторождение, прокричал: «Дочь реб Мешулама, возьми Абрама», мне уже ничего не могло помочь.

— Как тебе не стыдно, Абрам! — Даша метнула на него сердитый взгляд и поднесла палец ко рту, давая понять, что в присутствии девушек он должен держать язык за зубами.

Абрам хлопнул себя рукой по лбу:

— Не я же сменил тему! Мы ведь говорили про уроки. Адаса, отведи его к себе и поговори с ним — выясни, что он знает. Молодой человек, я забыл спросить вас, где вы живете?

— Я? В пансионе на Францисканской.

— Знаю я этот пансион. Клоповник. И сколько вы платите, если не секрет?

— Пятнадцать копеек за ночь.

— Послушай, Даша. У меня идея. Может, поселим его у Гины?

— Что ты мелешь?

— Она сняла большую квартиру на Свентерской и сдает комнаты. Это обойдется ему в десять рублей в месяц, зато будет свой дом.

— Абрам, как тебе не стыдно?!

— А почему мне должно быть стыдно? К своему отцу, раввину, она ни за что не вернется. Я слышал, что Акива разведется с ней со дня на день, и она, с Божьей помощью, выйдет наконец замуж за Герца Яновера по закону Моисея и Змаила — пардон, Израиля.