Фантазии - Роман Евгеньевич Суржиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем стало хуже. Епископ Амессин, предводитель Боевого братства, повел монахов на Первую Зиму и лично благословил стрелков с Перстами. То есть, нарушил табу Праотца Вильгельма и попытался переписать святой закон. Монахи были разбиты, большинство ханидов погибло, что напоминало праведное возмездие. Другие епископы ветви Праотцов, по горло сытые доминированием вильгельминцев, обвинили Амессина в ереси. Но тот справедливо заметил, что на стороне Ориджинов также бились два носителя Перстов, один из коих, ни много ни мало, — Северная Принцесса. Сам-то Амессин Перста в руки не брал, так что выходил он более святым, нежели Ориджины. А доблесть и отвагу вильгельминцев признали даже северяне… Ну, и как тут разберешься — на чьей же стороне божья истина?
Еще был некий малоизвестный юнец, который дерзко называл себя богом — и ряд уважаемых людей почему-то ему верили. Затем, Гной-ганта — не то дух степи, не то чудище из шаванских легенд. И, конечно, Избранный — этот белолицый тип, который слетал на Звезду, поболтал с Ульяной и вернулся живехоньким. По общему итогу, возникло штук пять версий того, чья правда правдивее, и кто кому отныне должен поклоняться. Каждая из ветвей Церкви распалась на фракции, между коими вспыхнули конфликты и политического, и религиозного свойства.
Вильгельминцы Амессина и примкнувшие к ним ордена упорно стояли за святость Галларда и Пауля. Их позицию пошатнула бесславная гибель обоих святых, но Амессин отстреливался выпадами в адрес порочной Ионы и прославлял мученичество Галларда.
Максимианцы и эвриановцы во главе со Вторым из Пяти нарекли богом этого странного паренька, а святым делом объявили то, чем занят Адриан. Им сильно вредило логическое противоречие: ведь Нави помогал не Адриану, а Минерве, Адриан же преследовал их обоих.
Могучий культ Павшей, распространенный на северо-западе, обожествил и Пауля, и Нави: дескать, они оба — павшие боги. Некоторые закатники даже молились на Рихарда Ориджина — а что, он тоже был великим перстоносцем, павшим в бою.
А вот шаваны живо отреклись от Гной-ганты: раз погиб, то не так был велик, как казалось. Они могли бы сплотиться вокруг Избранного, но тот пропал без следа, и шаваны рассыпались в бесчисленные стаи. Самая крупная примкнула к ганте Корту, который нарек себя — ни много, ни мало — воином Праматери Елены. Дескать, она долго жила с Духами Степи и дала обильное потомство, и все великие шаваны — Пауль, Моран, ганта Корт — происходят от нее.
Праматеринский капитул казался островком порядка в этом бурном океане. Монахини тоже путались в понимании событий, но, по крайней мере, они сделали верную ставку. Корделия сражалась на стороне Ориджина, а Эллина благоволила к нему — бывало, гладила по голове и называла Мурчиком. И Ориджин достиг триумфа — разумеется, как раз потому, что Праматери ему помогали. Верховные монашки наслаждались своею правотой ровно два месяца: от Сошествия до второго февраля. Стояла холодная ночь, служанка в покоях архиматери сильно вкрутила отопление. И дряхлая старушка Эллина не вынесла духоты. Дернулась во сне, перекатилась на бок, обняла маленькую подушечку, сказала ясно:
— Ну, здравствуй, котик… — и улетела на Звезду.
Верховные матери четыре дня истово молились за ее упокой. Но когда крышка саркофага закрылась над Эллиной, капитул погряз в склоках. Следовало избрать новую архиматерь, а как ее изберешь? Очевидно, что новая владычица Церкви должна стать знаменем святой истины… Но что теперь, тьма сожри, святая истина?! Вариантов истин насчиталось четырнадцать штук — на одну меньше, чем живых верховных матерей, и то лишь потому, что мать Орланду свалила легочная хворь.
А Праотеческая ветвь тем временем переживала такой же кризис, еще и отягченный поражением в войне. Святая Церковь стремительно тонула в хаосе, ее авторитет погибал.
«Боги не сделают за нас работу. Нам нужен герой», — говорил персонаж одной древней легенды. Это была именно та ситуация. И, о счастье, герой явился!
Герой был мудр, благороден, властен и не чужд обаятельной самоиронии. Мы могли бы прямо сейчас поведать о том, как он за месяц решил большинство проблем обеих Церквей. Но излишек монотонного текста утомит читателя. Лучше сперва полюбуемся героем в действии.
Он вошел в демонстрационный зал факультета физики последним, пропустив вперед себя всех: и мать Орланду в пурпуре и золоте, и мать Алисию в белизне с серебром, и грозного Амессина, и по-южному надменного Второго из Пяти, и даже всех помощников. Машина звукозаписи уже была готова к показу, но профессор Олли оробел от такого числа важных персон. Герой тепло поприветствовал его, дал высокую оценку оранжевому сюртуку ученого и сделал комплимент Элис, найдя в ней утонченность Праматери Эмилии. Элис залилась румянцем, Олли растерял слова. Герой сказал:
— Согласен, нас много, но не робейте. Вам же случалось читать лекции толпе недоучек.
Все улыбнулись от этой шутки, кроме Амессина, который зло поджал губы. Профессор вернул дар речи и рассказал о машине. Затем спросил, можно ли начать показ. Важные персоны переглянулись, и почему-то никто не дал ответа. Герой развел руками:
— Уж простите, профессор: мы понятия не имеем, кто из нас главный. Не ждите позволения, а просто начинайте, когда вам удобно.
Элис приступила к делу, но от смущения выронила цилиндр, и тот укатился к ногам матери Орланды. Святая мать не пожелала нагнуться, считая это ниже своего достоинства. Ее помощница боялась цилиндра, как и всей искровой машинерии. А Элис не посмела подойти и взять — ведь цилиндр лежал у самой ноги, считай, под краем сутаны.
Герой будто не заметил затруднения — просто нагнулся и подал цилиндр студентке:
— Прошу, милая барышня.
Элис сочла нужным сказать:
— Я правда умею, клянусь вам!
— Никто не сомневается, — герой подарил ей улыбку.
Она успешно запустила устройство и предложила всем сказать по фразе. Каждый из священников выбрал строку из писания. Орланда процитировала Глорию — о ценности живого слова. Второй из Пяти вспомнил строки Эвриана про тернистый путь науки. Алисия сделала выпад против Амессина, отчеканив Вильгельминское табу: «Да будет проклят тот, кто силу Перста обратит…» Епископ в долгу не остался, ответил строками Агаты: «Знающий неизбежно принимает решение, и ничья воля не властна над ним, если знание его достаточно».
Ну, а герой сказал:
— Знаете, у меня радость: внучок родился. Глазки узкие, он же наполовину шаван. Воин Вильгельма растет.
Это было сказано
