Лесные дни - Николай Григорьевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот сейчас непривычный городской человек обмер бы тут от тоски и страха, бежал бы отсюда сломя голову, жуткой показалась бы ему нетоптаная елань, с буреломом, с подолбленными дятлом сухарами. А мне ничего. Я слышу лес. Мне не скучно. Тут разговаривают синички, бегает-суетится поползень, резко пищит полевка у корней выворотня, лепечет на ветру сосновая пленка-ветряночка, шуршат соломины высоких трав.
Треск и шелест впереди. Берусь за ружье. Большой высокий зверь ходко идет из болота. Словно бы лошадь. Лось. Он выскочил на островину и встал, уставил вперед стеблистые уши, потянул мордой, скосил белый глаз.
Постоял, дохнул шумно и вдруг сунулся в осинник, исчез в две секунды. Ничто не хрустнуло, не звякнуло под его копытами.
Зверь приходил сюда на отстой.
Я пошел по островине. Шуршала, никла некошеная трава, перестойные желтые цветы редко выглядывали из нее. Октябрьские, сиротские цветы. А вот грузди, засыпанные листом, стоят рядами в черном липняке. Их можно бы набрать здесь хоть телегу.
Птичьи гнезда, покинутые жильцами, висели в кустах там и сям, глухариный помет встречался кучками.
Здесь не было пней, и потому опята гнездились у сухостойника, взбирались на колодник дружными ватажками. И какой-то последний отчаянный мухомор еще не сник от холодов, алел леопардовой шапочкой…
…С тех пор не раз заходил я в это обширное болото, ходил и напрямик и по обочинам, а ту островину не мог разыскать, потерялась где-то в его дебрях, но все живет в моем сердце маленькая первобытная земля.
ЗВЕЗДНЫЙ ПУТЬ
Со станции Таватуй до села того же названия километров пятнадцать лесными дорогами.
Я сошел с поезда на узенький перрон, когда уж начало темнеть. К селу из станционного поселка начиналось несколько дорог. Все где-то сходились, и я выбрал правую — ту, что казалась короче других. Километра три или четыре я прошел в сумерках, а потом наступила настоящая ночь. Известно, что лесная темь самая темная. В полях и равнинах слабый звездный свет позволяет видеть очертания предметов, небо над горизонтом всегда светлее, а здесь стены леса стоят отвесно-высоко, лишь звезды заглядывают сюда. Так идешь по звездной дороге, все прибавляя шагу, стремясь скорее вырваться из лесного ущелья, где туман и сырая глина с разъезженной тракторами лежневки.
Вот начали попадаться незнакомые просеки, вырубки. Дорога двоилась, троилась, сбегалась в одну, и я отчетливо стал понимать, что заблудиться во множестве дорог еще легче, чем в нетронутом лесном массиве.
Теперь я шел, примерно выбирая направление, тракторная колея куда-то исчезла, но проселок был торный: несомненно, вел к жилью.
«Выйду куда-нибудь», — думал я, покуривая и чувствуя, как на лопатках уже липнет рубашка.
Вдруг слабым сиянием заголубели вершины елей. Месяц засветился над ними, и лес внезапно кончился. Открылась вырубка — так показалось мне сперва в темноте. Но скоро я разобрался, что за вырубку принял старую гарь. Она была велика, конец ее терялся во мраке.
Идти дальше не захотелось. Дождусь утра, тогда разберусь в путанице дорог, а то ведь уйдешь незнамо куда — ночные версты короче дневных.
Я сошел с дороги на гарь и сразу попал в нагромождение свалившихся сухих стволов, ломких сучьев и колючих елочек.
Глаза, привыкшие к тьме леса, видели здесь хорошо и, наверное, светились, как у волка. Угрюма, тиха, черна была гарь. Месяц над ней светил так зелено, волшебно, что показалась мне она полем древней битвы, как на картинах Васнецова. Лежали, зарастали здесь побежденные богатыри-деревья — кипела когда-то неравная схватка. Стволы лежали часто и беспорядочно, иные еще стояли накренясь, иные скрестились, поддерживая друг друга.
Точно леший, бродил я во тьме, пока не нашел свободный от пальника клочок, и набрал, наломал на ощупь полное беремя сухих веток и бересты.
Костер разгорелся быстро, отемнил ночь, отгородил меня стенами света, и я сидел возле маленькой елочки, жмурился от дыма, то и дело натыкался щекой на ее колкую вершинку.
Хотелось чая, да не было воды. Я пек на огне куски хлеба, ел их с луком и солью, горячие, хрустящие, пропахшие еловым дымом.
Время от времени я отходил от огня, присматривался, прислушивался. Приглушенная мысль: «А где я?» — не давала покоя. Знал, что не заблудился совсем, что дорога поблизости, что и село где-то тут, может быть, в километре пути, и все-таки… Окажитесь не дома в осеннюю лесную ночь, и вы поймете мое беспокойство. Хоть бы собака со мной была… С собакой куда как добро: и спокойно, и поговорить можно.
Черное небо было ясно. Свет месяца не мог заглушить сияние небесных огней. В который раз уже я видел лесные звезды и все не переставал удивляться их яркости, красоте, бесчисленности. Незабываемо светили они над этой безымянной гарью. Трехзвездный Орион — волшебное светило осеннего неба — горел невысоко на востоке, темнел под ним зубчатый лес. И сказкой, лесной печалью веяло оттуда.
Вдруг я увидел белую звездочку, которая жила, двигалась меж прочих. Спутник, ракета или новый космонавт летел там в черной глубине, и уже привычным взглядом следил я, как пересекает небосвод творение человеческой руки.
От крохотной звездочки мне стало весело, неодиноко. Я снова сел на траву, подбрасывал ветки в огонь, а костришко грыз их, пощелкивая, и шевелился, осыпая каленые желтые сучки.
Сперва ночная гарь слышалась безмолвной. Но скоро стали различаться негромкие звуки. Они летели сверху, со звездной высоты.
«Цык… цык».
«Улю-тви. Улю-тви…»
«Фить-вить… фить-вить…»
«Цык…»
Там был неведомый путь пролетных птиц, и они летели сейчас стая за стаей. Может быть, кого-нибудь удивит ночной пролет, но ведь ночью прилетают и улетают от нас многие-многие птицы: певчие дрозды и соловьи, кулики и козодои, зорянки и дубровники.
Я слушал простые, понятные голоса, казалось, различал на миг скольжение теней меж звезд.
Вот летят дрозды-белобровики, вот кулички-черныши, песочники, снова белобровики… Летят, летят, летят…
Я раздумался о птицах, и самому мне хотелось лететь, как они, над бессонными огоньками земли, над спящими лесами и равнинами по знакам созвездий все вдаль, все вдаль, — лететь, ощущая упругость воздуха, свободную темь впереди и чистые запахи земли.
Меж тем перевалило за полночь. Большая Медведица нагнулась к земле. В кустах завозился разбуженный ветер. Он быстро усилился, окреп и уверенно потянул на юг. Выплыли белые облачка. Месяц качнулся в них, как лодочка, и тронулись вдруг,
