Башня континуума - Александра Седых

— Мамочка, можно мне теперь какао, — ответил Ричард.

— Лорд Ланкастер, — проблеял Гофман, — клянусь, ситуация с иском из мэрии — это злополучное стечение обстоятельств. Мы все уладим, не беспокойтесь…

— Позвольте мне самому решать, о чем мне беспокоиться, а о чем — нет, — отрезал Кит, — пошли вон! А ты, Ричард, останься.

Ричард, который фантасмагорическим образом, не переставая крепко спать, двинулся к выходу, покорно остановился посреди кабинета. Кит обошел кругом него, силясь понять, чем вызван сей природный феномен. Спиртным вроде от Ричарда не пахло. Наркотики? Скорей всего, дело обстояло проще, папулечку вконец допекла поэмами душенька персик. Кит легонько потыкал сердечного друга указательным пальцем в живот.

— Эй, ты, просыпайся, Рип ван Винкль.

— Не-а.

Из нагрудного кармана его пиджака наподобие платка торчал скомканный листок бумаги. Кит достал и развернул. Ломкий, с готическими завитушками почерк определенно мог принадлежать исключительно творческой и утонченной натуре вроде душеньки персика. Сгорая от непритворного любопытства, Кит принялся читать.

— Ммм, нежный рыцарь гарроты… бессмыслиц лицедей… безотказная машина любви… приди же, любимый! Воспрянь!

И так далее. Кит скомкал листок обратно, положил в пепельницу, чиркнул спичкой и поджег. Потом подошел к Ричарду, обнял за плечи и проорал в ухо:

— Любимый, воспрянь!

Ричард воспрял, да еще как, издав страшный вопль, точно как мосье Вольдемар при последнем пробуждении, и в следующий миг Кит очутился на полу, корчась от зубодробительной боли в коленной чашечке и солнечном сплетении.

Торнтон крепко придавил его горло коленом, а железобетонный кулак стремительно и неотвратимо приближался к лицу Кита и замер буквально в сотой доле дюйма от носа и зубов, каковые уже Кит почти не чаял сохранить в целости и сохранности.

— Ох, милый мальчик… это ты.

— Да. Я.

— Ты что? — спросил Ричард обиженно.

— А ты что?

— Я заснул, да?

— Еще как заснул.

— Я не виноват. Каролина всю ночь читала мне поэму.

— Поэму читала? Ночью? Ты фигурально выражаешься?

— Какое «фигурально», — пробурчал Ричард, помогая ему подняться, — целую ночь сидела на краю постели и бубнила. Восстань, воспрянь, приди, уйди… что? Больно?

Кит встал и чертыхнулся. Теперь голова гудела, а с этой гудящей головой ему предстояло ехать в мэрию. Ричард усадил его, принес аспирина Эймса, льда и воды, а себе — здоровенную кружку кофе.

— Что вообще произошло?

Кит рассказал про иск.

— Мерфи, — сказал Ричард, мучительно зевая.

— Думаешь?

— Не хотел говорить тебе, но, пока ты был в плену, Мерфи каждый день вызывал меня к себе и уговаривал подписать распоряжение о демонтаже генераторов. Терпеть не могу жаловаться, но он достал меня до печенок. Лучше бы он взял и выпил мою кровь.

Киту сделалось совестно. Мало того, что сам влип, еще и Ричарда втравил, а нелепые движения вроде благородного битья головой о неприступную стену прагматической натуре Ричарда были глубоко противны и чужды. Он считал, что всегда есть выходы получше. И зачастую оказывался прав.

— А сам ты что думаешь, Ричард? Возможно, и впрямь надо демонтировать генераторы, и черт с ними? А? Что скажешь?

Бывали ситуации, когда Ричард и впрямь хотел сохранить нейтралитет при очередной схватке Кита с советом директоров. Но не сейчас. Поскольку сейчас ему искренне было наплевать.

— Мне…

— Вижу, голубчик. Тебе наплевать.

— Но мне не наплевать на тебя. Честно. Ты хочешь помогать людям? Отлично. Только старику Мерфи под хвост вожжа попала с твоими генераторами, он тебя в покое не оставит. Уперся старый хрен насмерть и не отступится, пока не добьется, чтобы ты убрал чертовы штуковины с чертового здания. Сам увидишь, в каком неприглядном свете пресса будет преподносить историю с генераторами. Я знаю, твоя семья знает, твои служащие, знакомые и деловой мир, что на самом деле эксцентричности в тебе нет ни на мизинец, но широкая публика…

— Плевать я хотел на публику!

— Наши покупатели…

— Меня обвиняют в том, что я пытаюсь спасти жизнь людям? Что ж. Пускай. Зато самоубийства прекратились, вот единственное, что имеет значение.

Ричард оскалился и рыкнул.

— Да. В одном отдельном взятом здании прекратились. На всем белом свете — едва ли. Есть еще бедняки и голодающие, умирающие дети, вдовы и сироты, и еще не всех несчастных женщин ты с подоконников стянул. Тебе есть куда расти и развиваться. Что следующее? Посыплешь голову пеплом, обрядишься в рубище, начнешь босиком бродить по улицам, раздавая налево и направо свои деньги, и нести патетический бред о непротивлении злу насилием?

— Не язви. Сам Господь завещал нам любить врагов.

Ричард от души расхохотался.

— Милый мальчик, какие враги? Оглянись. Кругом сплошь честные, добрые, достойные, порядочные, ни в чем и никогда не виноватые люди.

«Дешевая казуистика», — подумал Кит. За этим что-то скрывалось, что-то реальное, но он не понимал — что. У него заболела голова — не иначе, напоминание о контузии. И амнезии.

— Но я не могу сидеть и ничего не делать, Ричард.

— Я и не прошу. Просто впредь соизмеряй желания с возможностями. Ты уже слегка вышел из возраста сражений с ветряными мельницами. Это забава для малышей. Вроде твоего младшего братца.

Что до Дэниэла, то его сейчас занимала проблема даже более странного свойства, чем борьба с ветряными мельницами. Он все еще не потратил гонорар, заработанный за сочинение текста к рекламному джинглу Корпорации. Сумма до сих пор казалась ему фантастической, хотя Кит не шутил. Это были стандартные расценки! Большую часть денег Дэниэл потратил на неотложные нужды «Вестника», купил себе механо, прошелся по магазинам и приобрел черных рубашек, черных костюмов и черных галстуков. Что поделаешь — он был малость свихнут на своем гардеробе.

И все же, значительная сумма по-прежнему оставалась у Дэниэла на руках, и отчаянно жгла ему эти руки. Мамона щедро платил за служение себе, требуя взамен незначительную малость — душу. Черт с ней, с душой, Дэниэл не был уверен в наличии в своем бренном теле этой эфемерной субстанции. Хуже было другое. Стоило ему включить радио или Три-Ви, чтобы посмотреть выпуск последних новостей, как на него обрушивалась веселая музыка рекламного джингла и приподнятое хоровое пение.

— Трам-парам! Мы за справедливость для всех! Трам-парам!

Он-то приписал эти слова из глупейшего ребячества. Откуда ему было знать, что маркетологи Корпорации сочтут эту фразу величайшим прорывом в истории рекламного бизнеса. Кофеварки серии «Гурман», оснащенные экспериментальным вариантом Второго Прототипа ЧСД (Дэниэл плохо представлял, что это значит, но звучало внушительно) разлетались, будто горячие пирожки. Не обошлось без смертельных случаев, когда нескольких экзальтированных покупателей раздавили в многотысячной толпе, образовавшейся у столичного фирменного магазина «ЗУБТ», куда первой поступила самая модная новинка сезона. Киту пришлось выступать перед репортерами, публично выразив сожаление касательно инцидента. Да, кофеварки чудо как хороши и производительностью, и дизайном, и умеренной для продукта своего класса ценой, тем не менее, не стоит ради них убивать себя и близких. В ближайшем будущем кофеварки в изобилии поступят в фирменные магазины «Замечательно Услужливых Бытовых Приборов». Завершил свое выступление их милость многозначительным обещанием, что настоящая сенсация еще ожидает их всех впереди.

— Ладно, — сказал Дэниэл сам себе, — отдам оставшиеся деньги Терезе на благотворительность. Она будет рада, а я буду рад тому, что рада она.

Теперь он начал думать о Терезе. Ну, вот. Боль. Какая невыносимая боль. Подавленный абсурдом своего существования, Дэниэл лег на письменный стол и принялся биться головой о столешницу — вместо того, чтобы сочинять очередную пылкую статью о неизбежной гибели диктатуры. Глухие звуки, которая издавала его коротко стриженая голова при соприкосновении с тяжелым столом, пробудили мирно дремлющего в своем кабинете главного редактора «Вестника», отставного полковника Кольта.

— Парень, чем ты занимаешься? Ты меня разбудил, черт возьми, — сказал он недовольно, вызвав Дэниэла к себе.

— Прошу прощения, сэр.

Кольт, облаченный в неизменный серый френч, собрался всыпать Дэниэлу по первое число, но что-то в его потерянном лице заставило сурового отставного полковника смягчиться.

— Ты что ли бился головой об стену, сосунок?

— Нет, о письменный стол.

— Так… и в чем дело?

— Ни в чем.

Кольт знал одно-единственное средство от всех горестей. Пускай старое, как сам мир, но на редкость действенное.

— Пожалей голову и стол, лучше сядь, сынок, выпьем.